Вероятно, это понимали и руководители властных структур, но разбираться в причинах подобных девиаций в среде молодых представителей самого передового класса общества они не считали необходимым. Более легким путем покончить с ними казался очередной натиск сторонников социалистического аскетизма. Одновременно он должен был облегчить подавление нормальных сексуальных потребностей, которые, как считалось, могли отвлечь человека от сосредоточения на проблемах построения социализма. Педагоги и философы типа А.Б. Залкинда изыскивали всевозможные доказательства необходимости угнетения естественных человеческих чувств, настойчиво пропагандируя "...колоссальные возможности советской общественности в области сублимации эротических потребностей". Действительно, комсомол, названный А.Б. Залкиндом "великолепным сублимирующим средством"⁴⁰, строго следил за сексуальной моралью своих членов, нормы которой в обязательном порядке должны определяться производственной сферой. Комсомольская печать настойчиво рекламировала поэзию, рассматривавшую "вечные вопросы с точки зрения пролетарской идеологии". Высоко оценивались, например, далеко не самые удачные стихи молодого ленинградского поэта А. Решетова, в которых любовь воспевалась "...не идеалистически, не как самодовлеющее чувство, а как связь на основе дружной работы в коллективе":

"Главный аргумент влюбленности таков:

Мы с тобою под единою крышей,

В разных комнатах разом встаем,

Бой часов одинаково слышим, Призывающий нас на подъем"⁴¹.

Бесцеремонное вмешательство в личную жизнь людей в 30-е гг. стало обычным явлением, ханжеское морализирование - непременным атрибутом молодого советского человека - активиста и передовика. Партийные, профсоюзные и комсомольские организации повсеместно вторгались в личные отношения людей. На собраниях считалось в порядке вещей во всеуслышание обсуждать вопросы интимной жизни членов коллектива. Весьма показательным в этом плане является протокол заседания бюро ВЛКСМ фабрики "Красный треугольник" от 15 марта 1935 г. Комсомольцы вынесли строгий выговор работнице Т. за "излишнее увлечение танцами и флиртом", а слесаря Б. исключили из комсомола за то, что "гулял одновременно с двумя "⁴².

Внешний, явно наигранный аскетизм всячески поощрялся властными структурами, и находилось немало молодых людей, которые пытались истово его исповедовать, В качестве примера можно процитировать весьма характерное для тех лет письмо молодой ленинградской работницы в редакцию "Комсомольской правды": "Призываю молодежь коллективно выработать правила социалистической жизни. Трудящиеся нашей страны должны иметь устав общественной индивидуальной жизни, кодекс морали"⁴³. Политизированными к концу 30-х гг. оказались все сферы жизни, в том числе и интимные отношения людей. В таком духе были выдержаны, например, призывы ЦК ВЛКСМ к Международному юношескому дню в 1937 г.: "Быт неотделим от политики. Моральная чистота комсомольца - надежная гарантия от политического разложения"⁴⁴. В условиях постоянного выявления классовых врагов подобные умозаключения нередко использовались для сведения счетов в коллективах молодежи, для раздувания бытовых неурядиц до уровня громких политических дел. О волне подобных явлений с тревогой говорил генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ А. Косарев, выступая в декабре 1937 г. на совещании комиссий по вопросам исключения из рядов комсомола⁴⁵.

Во второй половине 1938 г. после окончания шумных процессов над крупнейшими деятелями коммунистической партии и советского государства, над виднейшими военачальниками "Комсомольская правда" развернула дискуссию о моральном облике комсомольца, о чести девушки, о любви в обществе победившего социализма. Тон задала передовая статья, которой, по сути, была начата дискуссия:

"Поведение комсомольца в быту, его отношение к женщине нельзя рассматривать как частное дело. Быт - это политика. Известны случаи, когда троцкистско-бухаринские шпионы и диверсанты умышленно насаждали пьянки и бытовое разложение"⁴⁶. Статья вызвала поток писем, авторы которых с рвением выводили на чистую воду бытовых и политических разложенцев. Ленинградская рабочая молодежь, во всяком случае активисты из ее среды, настойчиво требовала действенного вмешательства комсомола в личную жизнь своих членов. Комсорг фабрики "Красное знамя" делилась опытом в этой области на страницах "Комсомолки": "Мы решили эти вопросы смело вытащить на собрание молодежи. Враги народа немало поработали над тем, чтобы привить молодежи буржуазные взгляды на вопросы любви и брака и тем самым разложить молодежь политические. Не обошлось в этой дискуссии и без курьезов. Так, ленинградский токарь С. клеймил как буржуазного разложенца своего товарища за то, что тот стремился знакомиться только с миловидными, хорошо сложенными девушками, не обращая внимание на их производственные достижения". "Обидно,- сетовал комсомолец в письме, - что в советской девушке он видит только ее сложение"⁴⁷.

Идеи социалистического аскетизма в 30-е гг. стали чуть ли не нормой жизни. Проблемы половой любви не дискутировались теперь свободно на страницах молодежных журналов. На улицах Ленинграда невозможно было встретить не только девицу легкого поведения, но и фривольного духа рекламу или витрину. Внешне изменился даже стиль поведения молодежи. Побывавший в 1937 г. в Ленинграде знаменитый французский писатель Андре Жид с удивлением писал о выражении серьезного достоинства на лицах молодых людей без всякого намека на пошлость, вольную шутку, игривость и тем более флирт. Политическую систему устраивала деэротизация советского общества. Трагическими последствиями оборачивалась религиозная моралистика, стремящаяся к подавлению эротических потребностей у людей и переводу их энергии в фанатическую любовь к Богу, Подавление же естественных человеческих чувств пролетарской идеологией порождало фанатизм революционного характера, нашедший, в частности, выражение в безоговорочной преданности лидеру, в обожествлении личности Сталина.

сексуальной морали. Под натиском идеологии добрачные связи - довольно обычное проявление чувственности и эротических устремлений молодежи - стали считаться "нездоровым, капиталистическим образом жизни". Как правило, они носили в лучшем случае характер весьма низкопробного адюльтера, в условиях же общежитии - просто беспорядочных контактов, но отнюдь не длительных устойчивых интимных отношений, предшествовавших браку. При этом факты полового общения тщательно скрывались, в результате чего обычные человеческие формы выражения любви превращались в некий запретный, а следовательно, весьма желанный плод. Подобная ситуация - при малейшем смягчении общественных устоев - была чревата появлением контингента потребителей проституции.

Таким образом, процесс либерализации половой морали, на который как на средство ликвидации торговли любовью так уповали русские демократы, в условиях сталинского социализма проходил в явно искаженных формах. Не оправдались и надежды на пролетарскую молодежь, создававшую, по словам А.В. Луначарского, поэму новой любви. Социалистический аскетизм явился препятствием на пути формирования норм урбанистической сексуальной морали, в основе которой должно было лежать расширенное потребление духовной и материальной культуры города.

МОНОГАМИЯ ПО-ПРОЛЕТАРСКИ

Одной из иллюзий либеральной петербургской интеллигенции начала XX в, явилась идея о преодолении язвы продажной любви с помощью новых форм брака. Моногамию все дружно считали единоутробной сестрой проституции. Однако и самые смелые мечтатели не могли себе представить в начале XX в.- даже чисто теоретически - современные тенденции изменения брачных отношений: устойчивые нуклеарные, материнские, в конце концов, "шведские" семьи, длительный конкубинат. Наиболее реальной казалась возможность замены собственнического брака по расчету на свободный внематериальный союз любящих друг друга людей. Существование такого союза опять-таки связывалось с пролетариатом. В.И. Ленин считал необходимым противопоставлять "мещански-интеллигентски-крестъянский пошлый грязный брак без любви - пролетарскому гражданскому браку с любовью"⁴⁸. После Октябрьского переворота представилась возможность осуществить эти идеи на деле. И конечно, прежде всего в эксперимент была вовлечена молодежь.

Первые реформы Советского государства в области брачно-семейных отношений ускорили уже начавшийся до революции процесс распада старой семьи патриархального типа. Еще в начале XX в. в Петербурге в рабочей среде наметились снижение рождаемости детей, ослабление экономических связей между супругами, усиление самостоятельности женщины. Октябрьский переворот юридически не уничтожил института семьи, но в значительной степени политизировал его положениями декретов СНК от 19 и 20 декабря 1917 г., что, в частности, нашло отражение в признании действительным лишь гражданского оформления семейных отношений, запрещении многобрачия даже для лиц, исповедующих ислам, и т.д. Люди, венчанные в церкви, не признавались отныне супругами в юридическом смысле, а уничтожение церковного брака как альтернативы гражданскому являлось несомненным наступлением на права личности и не соответствовало провозглашенной свободе вероисповедания. По сути дела, Советская власть, утвердив своими первыми декретами гражданский брак, отстранив церковь от решения вопросов развода, уничтожила тем самым феодальные основы семейной жизни⁴⁹.

Такова была правовая регламентация. На практике же многие видные деятели Советского государства всячески стремились перепрыгнуть от феодальных норм брачных отношений к так называемым "социалистическим". А.М. Коллонтай еще в 1919 г. писала:

"Семья отмирает, она не нужна ни государству, ни людям...на месте эгоистической замкнутой семейной ячейки вырастает большая всемирная, трудовая семья..."⁵⁰ Эти же идеи пропагандировались и в молодежной печати. "Социальное положение рабочего парня и девушки, - можно было прочитать в журнале "Молодая "гвардия" за 1923 гг.,- целый ряд объективных условий, жилищных и т.д. не позволяет им жить вместе или, как говорят, пожениться. Да, эта женитьба - это обрастание целым рядом мещанских наслоений, обзаведение хозяйством, кухней, тестем, тещей, родственникам и, - все это связано с отрывом, мы бы сказали, от воли, свободы и очень часто от любимой работы, от союза (комсомола. - Н.Л.)"⁵¹.

Не следует забывать, что в силу особенностей психологии юношества - возраст, которому вообще свойственно стремление к ниспровержению или, во всяком случае, к ревизии принципов жизни старших поколений, - любая, даже самая абсурдная идея, высказанная в печати, а к тому же еще и лидером правящей партии, представителем государства, воспринималась как истина. Противоречивое воздействие на отношение молодых людей к семье оказали и советские законы, демократизировавшие процедуру разводов. Значительная часть юношей и девушек в новом брачно-семейном законодательстве нашла прежде всего оправдание свободных связей. Не случайно весьма популярной в среде молодежи заводских окраин Петрограда в начале 20-х гг. была частушка:

"Советская власть,

Мужа не боюся,

Если плохо будем жить,

Возьму разведуся"⁵².

Свобода разводов становилась опасной игрушкой в руках слишком ретивых сторонников нового, "коммунистического" представления о семье, которые утверждали: "При социалистическом обществе дезинтеграция семьи достигнет своего завершения. Социализм несет с собой отмирание семьи"". Стремительно поползла вверх кривая разводов. Только в 1927 г. в Ленинграде было зарегистрировано 16 тыс. случаев расторжения браков. Более трети молодоженов не прожили вместе и трех месяцев⁵⁴. Наиболее рьяно использовала предоставленные Советским государством права в брачно-семейной области рабочая молодежь. Так, согласно статистическим данным за 1929 г., среди разведенных рабочих мужского пола лица до 2,4 лет составляли в Ленинграде 19,5%, в то время как среди служащих - всего лишь 10,3, а среди женщин - соответственно 35,6 и 23,6%⁵⁵. Следует отметить, что упрощенная процедура разводов особенно болезненно отражалась на молодых женщинах. В 1928 г. Ленинградский институт охраны материнства и младенчества обработал 500 анкет лиц, подавших документы в ЗАГС для расторжения брака.

Более 70 разводов, согласно данным института, совершалось по инициативе мужчин, немногим более 20% - по требованию родителей, 7,5 - по обоюдному желанию супругов и лишь около 2% - по настоянию женщины⁵⁶. Данные цифры почти непосредственно касаются проблемы проституции. Один из исследователей этого явления писал, что в 20-е гг. контингент публичных женщин "пополняется в громадной степени из лиц, имевших дело с зарегистрированным браком, тогда как до революции девицы преимущественно составляли почти исключительно кадры проституции"⁵⁷.

Статус семьи в сознании молодых ленинградских рабочих был основательно поколеблен и благодаря старательному муссированию вопросов о функциях семьи в новом обществе. Сомнительные идеи и варианты брачных отношений навязывались пропагандируемыми в сборниках комсомольских песен частушками о семейной жизни:

"Эх, била меня мать и поучала.

С комсомольцами гулять запрещала.

Лучше б дома, говорит, ты сидела,

Поучилась щи варить, хлебы делать.

Нет, мамаша, все ты зря, эти вещи

Спокон века кабалят бедных женщин."⁵⁸

Проблемы взаимоотношений полов находили отражение в художественной литературе, в постановках театров рабочей молодежи-ТРАМов. Так, на сцене Ленинградского ТРАМа в 1925-1928 гг. шла пьеса самодеятельного драматурга П. Маринчика "Мещанка", где в мелодраматическом ключе разрешались проблемы семейной жизни и общественной деятельности. Комсомольские активисты стремились в обязательном порядке обсудить в фабрично-заводских коллективах такие проблемы, как "Любовь и комсомол", "Комсомол и кухня".

Удар по патриархальной семье наносила и активная пропаганда бытовых коммун. Особый размах их создание получило со второй половины 20-х гг., когда была не только восстановлена довоенная численность населения Ленинграда в целом и рабочих в частности, но и наметился рост количества горожан. Коммуны появились на фабрике "Скороход", на "Красном треугольнике", "Красном путиловце". Возникали межрайонные коммуны, как, например, Московско-Нарвская, которая не только обобществляла всю одежду, но и платила алименты за своих членов. А на рубеже 20-30 гг. предпринимается даже попытка создать "остров коммун" на Каменном и Елагином островах.

Коммуны, несомненно, способствовали если не уничтожению семьи, то, во всяком случае, ее политизации. Такую цель преследовала и новая обрядовость, к созданию которой активнейшим образом привлекалась именно рабочая молодежь. В начале 20-х гг. Входят в моду "красные свадьбы" и "красные крестины". Уже весной 1924 г. ЦК ВЛКСМ отмечал огромные, а главное, как тогда казалось, устойчивые сдвиги в быту молодежи: "Октябрины вместо крестин, гражданские похороны и свадьбы, введение новой обрядовости вместо религиозной стали в рабочей среде массовым явлением..."⁶³ Периодическая печать Петрограда этих лет пестрела сообщениями о попытках введения новой обрядовости. В фабричных клубах города проводились "комсомольские свадьбы", на которых роль "попов" выполняли секретари партийных и комсомольских организаций, Подарки новобрачным тоже носили "революционный характер"; чаще всего это была "Азбука революции" Н. Бухарина и Е. Преображенского. Примерно в таком же духе организовывались "красные крестины", названные "октябринами" или "звездинами".

Параллельно с попытками насаждения новой семейной обрядовости велась яростная борьба против церковного обряда бракосочетания. Юридическая основа успеха Советского государства в этой борьбе была заложена уже первыми его декретами, касающимися брачно-семейных отношений. Однако многовековая практика освящения процесса создания семьи церковью, с одной стороны, и факты легкомысленного отношения к проблемам любви - с другой, вызывали у части молодежи, в особенности у девушек, сомнения в прочности брана, заключенного в ЗАГСе. Этим объясняется устойчивость требований венчания. Самым активным борцом против участия церкви в семейных делах становится комсомол. Случаи церковного брака яростно обсуждались в комсомольских фабрично-заводских ячейках. Так, собрание петроградского завода "Светлана" в 1923 г. приняло решение удовлетворить просьбу комсомольца о выходе из рядов РКСМ в связи с необходимостью венчаться в церкви⁶⁴. Кампанию против венчания поднимала и городская молодежная печать. Рабкоры нередко писали в комсомольские газеты заметки примерно такого содержания: "В коллективе завода "Полиграф" комсомолец Степан Григорьев отличился. Зная, что комсомол ведет борьбу с религиозным дурманом, женился церковным браком. За такую любовь возьми, "Смена", этих набожных комсомольцев за жабры"⁶⁵. В комсомольских коллективах часто устраивались суды над юношами и девушками, пытавшимися заключить церковный брак. При этом главный вопрос, который необходимо было выяснить в ходе судебного разбирательства, сводился к следующему: "Что дороже: жена или коммунистическая партия?"

Во второй половине 20-х гг. волна публичных судов в Ленинграде начала спадать, но по-прежнему сохранялась ориентировка на вытеснение обычаев церковного брака из быта молодежи. Иногда непреклонные комсомольцы смягчались, видя страдания новоявленных Ромео и Джульетт с фабричной окраины. Так, например, в 1927 г. комсомольское собрание Балтийского завода, рассматривая заявление комсомольца с просьбой разрешить ему венчаться, поскольку его люб и мая девушка иначе вступить в брак не соглашается, приняло решение: "Ввиду того что Н. принимает активное участие во всей ячейковой работе, а также является безбожником в действительности... в отношении Н. провести исключительный случай и разрешить ему совершение религиозных обрядов". Но подобные исключения были не столь частыми, обычно комсомольские организации занимали резко отрицательную позицию, аналогичную реакции коллектива ВЛКСМ "Красного треугольника", который, отметив с своем отчете два случая церковного брака на предприятии в 1928 г., подчеркнул, что это- одно из самых отрицательных явлений в быту молодежи". Это, конечно, свидетельствовало о настойчивом и далеко не деликатном вмешательстве в проблемы личной жизни человека на основе политизации и идеологизации всех ее сфер, о нарочитом и опасном противопоставлении политических интересов семейным.

К началу 30-х гг. благодаря массированному наступлению на позиции религии в обществе факты церковного бракосочетания в среде ленинградской рабочей молодежи практически изживаются. Но процесс идеологизации семейных отношений продолжается. Советская административно-командная система даже наращивала бесцеремонное вторжение в сферу личной жизни своих сограждан, превращая семью в политическую единицу общества. На бытовой конференции в Ленинграде в 1929 г. в качестве образцового усиленно пропагандируется такой семейный уклад: "В свободное время мы помогаем друг другу разбираться в политических событиях. Она читает собрание сочинений В.И. Ленина, а я в политшколу хожу"⁶⁷.

Молодежи настойчиво внушается, что новый человек - это прежде всего передовой общественник, для которого интересы класса, коллектива всегда должны быть выше личных. Подобные идеи порождали конфликты в молодых семьях в 30-х гг., которые приобретали массовый характер, В 1934 г. на страницах "Комсомольской правды" развернулась дискуссия по проблемам комсомольской семьи. Молодые рабочие-комсомольцы, до предела загруженные общественной работой, жаловались в своих письмах на конфликты с женами. "Вот поженились мы,-писал секретарь комитета ВЛКСМ одного из ленинградских заводов, - и вижу: из-за Нюры работа страдает. Решил взяться за работу, дома скандалы. Поругаешься и уйдешь в ячейку, а оттуда возвращаешься в час ночи"⁶⁸- Подборка таких писем, рассказывавших о том, что молодые рабочие просто не могут жениться из-за производственных и общественных перегрузок, была опубликована в книге "За любовь и счастье в нашей семье". Особо печальными представляются откровения молодых работниц. "Может быть, она (семья. - Н.Л.) является лишним грузом, - размышляла одна из них, - тянущим комсомольцев назад или в сторону от их прямых целей и задач?"⁶⁹ Цели и задачи - это, по-видимому, построение социалистического общества форсированными темпами, которым такие досадные мелочи, как индивидуальное счастье в семье, просто мешали.

Уместно здесь вспомнить, что в крестьянской России брак имел довольно высокий статус. Неженатые мужчины и незамужние женщины презирались, считалось, что не женятся и не выходят замуж только физические и нравственные уроды. Однако отток молодежи в города уже до революции ослабил прочность семей и снизил престиж семейной жизни. Эти тенденции заметно окрепли под влиянием активно пропагандируемого в Советском государстве примата общественных устремлений над личными.

В Петрограде стремление молодежи к вступлению в брак снизилось в первые же послереволюционные годы. Так, если в 1917 г. из числа женщин, вышедших замуж, лица до 24 лет составили почти 62%, в 1922г.- немногим больше 50, то в 1926 г. замужних оказалось около 46%⁷⁰. Правда, молодые рабочие и работницы проявляли чуть большую активность в решении брачно-семейных вопросов, чем остальная ленинградская молодежь. Но на рубеже 20-30-х годов и они стали менее охотно вступать в брак. В 1934 г. в Ленинграде мужчины до 24 лет составили всего 24% женатых, а женщины - 38%⁷¹. Явное нежелание обзаводиться семьей подтверждается и материалами опроса, проведенного в Ленинграде в том же, 1934 г. "Одному жить легче. С компанией (женой, -Н.Л.) тяжело", -таков был наиболее типичный ответ юношей и девушек на вопрос об их жизненных планах⁷². При этом следует сказать, что в Ленинграде ситуация была еще более благополучной. В других крупнейших промышленных центрах европейской части РСФСР, согласно материалам обследования за 1935 г., в браке состояли всего лишь 18% рабочих до 25 лет.

В 30-е гг. снизился и брачный возраст женщин-работниц. Так, если в 1926 г. до 20 лет вышли замуж 24,1% девушек из пролетарской среды, то в 1934 г. эта цифра понизилась до 17,4%⁷³. Этот факт во многом был связан с расширением применения женского труда в промышленности после революции. Несмотря на безработицу, в промышленности Ленинграда уже в 20-е годы трудилось немало женщин. В 1926 г. они составляли 35,8% всех рабочих города. Широкое вовлечение молодых женщин в производство, а также явно отдаваемое в новом обществе предпочтение людям, активно занимающимся политической деятельностью, ставили перед юными работницами немало проблем. Сочетать производственную работу, домашнее хозяйство и общественную деятельность было крайне трудно. Приготовление пищи, стирка, уборка квартиры, починка одежды отнимали очень много времени. По подсчетам С.Г. Струмилина, проведенным в 1923 г., молодые петроградские работницы тратили на домашний труд 6,8 часа в день, тогда как мужчины в возрасте до 24 лет-всего лишь 1,25 часа. При такой загрузке женщины времени на развлечения и общественную деятельность у нее оставалось немного, что уже порождало определенное неравенство в семье, в особенности если муж преуспевал в учебе, на работе и в общественных делах. На второй сессии ВЦИК РСФСР XII созыва в октябре 1925 г. одна из выступавших с волнением говорила: "Пока парень не участвует в общественной работе, он как следует работает и уважает свою жену. Чуть немножко выдвинулся вперед, что-то уже становится между ними". Может быть, поэтому молодые женщины стремились, отрывая время от сна и отдыха, посвящать общественным поручениям практически столько же времени, сколько мужчины.

Далее...