Историю уголовного наказания обычно изображают как ряд прогрессивных шагов, направленных на его постепенную гуманизацию. Отмена смертной казни, пыток и членовредительства, отказ от цепей и других мер, причиняющих физические страдания,— все это может, конечно, рассматриваться именно в таком свете, равно как сокращение случаев назначения одиночного заключения и вообще приговоров к лишению свободы, отбываемому в тюрьме. Мы пришли к более мягкой системе уголовных наказаний. Быть может, мы стали добрее. Хотелось бы так думать. Это, несомненно, помогло бы в борьбе за новые реформы. Тем не менее, исходя из целей исследования, отнюдь не ясно, не является ли подход, свободный от заранее принятых , оценок, более эффективным.

В историческом плане трудно — если это вообще возможно — определить, какое наказание наиболее гуманно. В крайних случаях можно с некоторой долей уверенности утверждать, что то или другое конкретное наказание, применявшееся в одном столетии, мягче другого конкретного наказания, применявшегося в другом столетии. Жизнь всегда была самым большим благом, которого можно лишиться. Но было ли это благо всегда одинаково большим? В большинстве случаев правильное сравнение должно выглядеть так: являлось ли в 1703 г., учитывая представления того времени, отсечение пальцев более суровым наказанием, чем Х лет тюремного заключения в 1827 г. (также с учетом представлений того времени) или, соответственно, У крон штрафа в 1967 г.

Более плодотворным — и в большей степени отвечающим требованиям нормальной научной процедуры — было бы использование модели, которая не содержит никаких предположений относительно прогресса в деле гуманизации уголовного наказания, В таком случае борьба за уголовно-правовые реформы может трактоваться как ряд усилий, направленных на то, чтобы привести уголовное наказание в соответствие с ценностями, которые в каждую конкретную эпоху политически влиятельные круги данного общества считают основными. Ценности со временем меняются, и не следует заранее строить какие-либо предположения относительно усиления либо ослабления гуманистического начала. В пенологии, как и в экономике, ценности, по-видимому, представляют собой переменные эмпирического характера. Наказание есть причинение ала и, соответственно, это есть лишение благ. Таким образом, изучение карательной практики дает весьма убедительную информацию относительно того, что считается желательным, а что — нежелательным. Изучение карательной практики обнаруживает также, какие ценности имеют преобладающее значение в ту или иную эпоху для тех, кто располагает реальной властью в том или ином обществе.

Для того чтобы составить конкретное представление по вопросу, являющемуся предметом нашего рассмотрения, целесообразно кратко остановиться на истории уголовного права Норвегии.

Уголовное наказание в XVII и XVIII веках в основном сводилось к причинению физической боли и завершалось смертной казнью. В королевском указе от 16 октября 1697 г. “О наказании отвратительных убийц” устанавливалось, что палач должен без милосердия пытать виновного раскаленными щипцами сначала возле дома или иного места, где было совершено убийство, затем, если это происходило в торговом городе, на всех городских рынках и во всех общественных местах, а если в деревне, то трижды между местом преступления и местом казни и, наконец, па месте казни. После этого отсекалась топором правая рука, а затем голова виновного. Для еще более отвратительных убийц предусматривались еще более суровое наказание. Смертная казнь назначалась также за изгнание плода, кровосмешение, разбой, подделку денег и поджог с намерением совершить убийство.

За крупную кражу, то есть за кражу лошади или коровы либо чего-нибудь другого стоимостью в 20 мер серебра, наказанием за впервые совершенное преступление были порка и выжигание клейма “вор” на лбу, а за повторное преступление — пожизненная каторга в кандалах. За мелкую кражу, совершенную в четвертый раз, назначались порка, клеймение н пожизненная каторга. Если кто-либо разбил кандалы н бежал из тюрьмы, а затем совершил кражу, то он в любом случае должен был быть казнен через повешение.

Но к концу XVIII века в силу разных причин власти стали все чаще избегать применения описанных телесных наказаний. Сначала они с этой целью прибегали к помилованию. Уголовные преступники в порядке помилования освобождались от увечащих наказаний и смертной казни и вместо этого помещались в крепости. Но помилование было сложной процедурой и к тому же могло создавать трудности в том плане, что помилованный понимал его по-своему. Некоторые преступники отказывались от помилования, предполагавшего лишение свободы. Настаивая на применении увечащих наказаний — наказаний, которые власти во все большей степени считали неприемлемыми,— осужденные могли избежать и длительного тюремного заключения, и физических страданий. Законодательный комитет, отменивший в 1815 г. увечащие наказания, сформулировал проблему следующим образом: “Вполне может случиться, что уголовный преступник, предполагая, что Корона не желает применять увечащие наказания, может злоупотребить этим, дабы добиться для себя большего снисхождения, чем то, которое соответствует требованиям безопасности общества. Это последнее обстоятельство делает настоятельно необходимым, чтобы такие наказания были отменены безотлагательно” (Парламентские отчеты за 1815 г., т. I, с. 218).

Порядок пересчета физических мук в годы лишения свободы был определен Законом от 15 октября 1815 г.: “Когда действующий в настоящее время закон предусматривает в случае совершения преступления отсечение двух пальцев, суд должен в будущем назначать виновному пожизненное тюремное заключение; вместо отсечения руки — тюремное заключение сроком 10 лет; вместо пробивания и расщепления руки — тюремное заключение сроком в 2 года; вместо пробивания руки — один год тюрьмы”*.

Переход от причинения физических страданий к лишению свободы породил, однако, новые проблемы. Прежде всего это привело к перегрузке тюремной системы. Тюремное заключение, являвшееся прежде одной из многих мор карательного воздействия, теперь стало главным средством решения проблемы преступности. Пенитенциарии и другие учреждения для исполнения наказания оказались переполненными. С 1814 по 1843 г. среднедневное число заключенных увеличилось с 550 до 2325, или от 61 человека до 179 человек в расчете на сто тысяч населения; иными словами, за тридцать лет оно утроилось.

Но снова произошло нечто такое, что оказало влияние на норвежское общество. Целая серия поправок к уголовному законодательству, принятых за период с 1842 г. до конца столетия, была направлена на сокращение сроков тюремного заключения либо на полный отказ от пего. От пика, которого достигло число заключенных в 1843 г., Норвегия через 60 лет пришла к уровню 1814 г. С тех пор в Норвегии сохраняется приблизительно одно и то же число заключенных**.

Позвольте мне провести некоторую аналогию с экономикой, которая поможет глубже понять изменения, происходящие с наказанием.

Стоимость денег уменьшается либо увеличивается в результате инфляции либо дефляции. Но то же самое происходит и с карательным воздействием или ценой различных видов наказания. Когда ценность существования, свободного от физической боли, увеличивается — вследствие повышения общественной гигиены, улучшения медицинского обслуживания, распространения анестезии,— то, вероятно, для искупления того же самого преступления можно причинить несколько меньше боли. Когда увеличивается ценность человеческой жизни, мы реже платим жизнью за то же самое преступление. И поскольку жизнь и смерть представляют собой дихотомию, которая в шкале наказаний отражается неадекватно, преступления, совершение которых карается смертной казнью, должны быть соответственно тяжелее, когда ценность жизни возрастает. Если повседневное существование характеризуется большей защищенностью от нужды, большим досугом, большими возможностями для саморазвития личности, то тогда совершение тех же самых преступлений может быть искуплено меньшей степенью лишения этих благ. Карательное воздействие одного дня в тюрьме увеличивается. Но, с другой стороны, когда цепа денег падает, для возмещения тех же самых преступлений следует платить штраф большого размера.

Еще одну аналогию такого рода можно провести между условиями, существующими в сфере экономики, и условиями функционирования судебной системы. В судебной системе участвующие стороны — преступники и, скажем, судьи — также не всегда согласны в оценке различных видов наказания. Для лица, приговоренного к смертной казни, жизнь, вероятно, значит больше, чем для тех, кто находится на безопасном расстоянии от смерти. Это утверждение справедливо и в отношении той жизни, которая протекает в условиях крайнего однообразия и скудости. Вместе с тем существуют некоторые признаки того, что то, кто претерпевает соответствующее наказания, придают меньше значения физическим страданиям, чем те, кто эти наказания назначает. Отдельные преступники предпочли бы порку пребыванию в хорошо оборудованной тюрьме. Есть п такие, которые предпочли бы порку даже психотерапии. Но снова — точно так же, как в сфере торговли,— это не только вопрос рационального взвешивания величины страданий, причиняемых различными видами наказания. Некоторые из этих видов приобрели такую цену, что их больше нельзя применять. Как нельзя торговать священными предметами. Жизнь и физическая неприкосновенность в определенные периоды и при определенных обстоятельствах приобретают такое значение, что это делает невозможным использовать в качестве наказания лишение жизни или пытку. Даже разнообразная пища и удобная постель могут приобрести такую ценность, что хлеб, вода и жесткая койка не смогут использоваться в качество альтернативы лишению свободы.

Однако в одном важном пункте аналогия с экономикой невозможна. Причинение боли представляет собой, конечно, более автократическое занятие, нежели торговля в условиях рыночной экономики. Уголовному преступнику иногда удается осуществить небольшие маневры с целью изменить условия обмена в свою пользу, но мы видели на примере 1815 г., что такого рода возможности быстро перекрываются поправками, вносимыми законодателем. Если назначение наказания может, таким образом, рассматриваться как разновидность обмена, то это такая разновидность, при которой одна ив сторон контролирует процесс путем назначения надлежащей цены. Решающее значение при этом имеют представления законодателей и судей о том, какая цена является “разумной”. Здесь открываются большие возможности для изучения совпадений либо расхождений между мнениями противоположных сторон по поводу сделки, то есть по поводу того, является ли применяемая санкция разумной. В обществе, разделенном на слои, в значительной степени отличающиеся друг от друга, следует, вероятно, ожидать меньше согласия, чем в обществе более эгалитарным.

Одна из сторон этого взаимодействия занимает особо сильную позицию, поскольку именно она решает, какой критерий следует применить для оценки того, является ли санкция разумной. Эта сторона может решить, что другая сторона должна получить за свое преступление больше, чем это требуется, исходя из соображений простого возмездия пли задач удержания. Смертная казнь подлежит оценке не только как средство возмездия либо удержания других от совершения преступления. Соображения о спасении пропащей души — воздействие с “потусторонней” целью — могут послужить порой серьезным дополнительным основанием для принятия решения. Соответствующее обоснование может получить и пытка. Физические страдания, которые следовало бы назвать пыткой, могут причиняться также под видом “терапии”, что хорошо демонстрирует метод так называемой аверсивной терапии.

То же самое мы обнаруживаем, когда обращаемся к вопросу об использовании в качестве наказания тюремного заключения. Предполагается, что с 1840 г. до наших дней карательное воздействие одного дня в тюрьме постоянно увеличивается. Поскольку жизнь вне тюрьмы изменилась к лучшему, а физические страдания отошли в прошлое, пребывание в тюрьме становится постепенно все большим злом. Рассуждая обычным образом, не трудно прийти к выводу, что и небольшой размер этого наказания является достаточным искуплением за совершение некоторых преступлений. Однако когда перед тюремным заключением ставятся другие цели, кроме простого возмездия и удержания, то это действует нейтрализующим образом.

В хорошо организованной системе юстиции тюрьмы во должны быть всего лишь заменой смертной казни в увечащих наказаний. Мало-помалу перед тюремным заключением ставится задача исправления преступника.

Тюрьма одиночного заключения в Осло (Botsfen-gselet) — тюрьма пенсильванского типа,— построенная в 50-х годах прошлого века, представляет собой яркую демонстрацию этих идей. Скоро появились и другие идеи. Заключенный должен получать не только образование, но и лечение. Правонарушителя наделяют новым статусом — сначала человека невежественного, а затем больного. Все это служит дополнительными основаниями для назначения тюремного заключения и тем самым увеличивает вероятность более длительного пребывания в тюрьме. Но такие решения возможны, конечно, лишь в том случае, когда “условия сделки” определяет только одна из сторон. Другая сторона располагает небольшими возможностями — или вообще их не имеет,— чтобы избежать продления срока пребывания в заключении. По аналогии с торговлей можно сказать, что фирма, обладающая монополией на производство шоколада, отказывается снизить его цену, несмотря на падение цены соответствующего сырья, и вместо этого — чтобы не выглядеть уж совсем неразумной — прилагает пару карамелек к каждой плитке шоколада, продаваемого по прежней цене.

И снова открываются широкие возможности для исследования. Предполагается, что общество, разделенное на слои, в значительной степени отличающиеся друг от друга, будет меньше нуждаться в дополнительных основаниях для применения тюремного заключения, чем более эгалитарное общество. Жалобы на несправедливость менее эффективны, если жалобщик далеко. Но эгалитарное общество постоянно будет добавлять к первоначальным простым соображениям возмездия и удержания новые соображения и расширять официальные основания для назначения наказания в виде тюремного заключения, включая сюда оказание помощи, образование и лечение. На последней стадии первоначальные соображения возмездия полностью исключаются и новые, дополнительные основания для применения тюремного заключения получают значение единственных оснований. На этой стадии заключенного обычно начинают называть обитателем, тюрьму — учреждением, совет по делам тюрем – попечительским советом. На этой же стадии проявляется также тенденция передавать право назначать лишение свободы учреждениям, находящимся вне судебной системы. Сравнительное изучение официальных оснований для лишения свободы в современном индустриальном обществе, вероятно, было бы весьма плодотворным.

Исходя из этого, полезно рассмотреть данные статистики. Имевшее место с 1814 по 1840 г. увеличение числа заключенных, по-видимому, свидетельствует о том, что жизнь и физическая неприкосновенность приобрели в тот период времени такую ценность, что перестали быть объектами карательного воздействия. Затем следует новый период, в течение которого карательное воздействие одного дня в тюрьме, по всей вероятности, неуклонно возрастало. Эта последняя тенденция была, однако, нейтрализована в конце прошлого века появлением целого ряда дополнительных оснований для назначения тюремного заключения. По-видимому, нет надобности подчеркивать, что такое толкование событий. требует подтверждения с помощью независимого показателя, показывающего, что жизнь и физическая неприкосновенность на протяжении рассматриваемого периода действительно поднялись в цене. Интуитивно представляется, что это должно быть так. Но следовало бы пойти дальше и собрать надежные статистические данные, касающиеся таких областей, как здравоохранение, досуг и т. п.

Даже если согласиться с тем, что предложенное объяснение обладает “интуитивной вероятностью”, следует искать альтернативные объяснения. Простейшее и, следовательно, самое первое из таких объяснении состоит в том, что тенденции в изменении числа заключенных установлены неправильно или, уж во всяком случае, не имеют большого значения. Возможно, например, что иные формы лишения свободы так пли иначе заменяют собой тюремное заключение. Это относится прежде всего к психиатрическим больницам и спецшколам, которые также могут использоваться как места лишения свободы. Таким образом, в любом случае сокращение числа заключенных с начала 40-х годов прошлого века могло фактически и не иметь места. Однако предварительное изучение соответствующих данных показало, что названные учреждения в тот период, о котором идет речь, не могли в сколько-нибудь значительной степени заменить собой тюрьмы.

Другое предположительное объяснение отмеченных тенденций в изменении числа заключенных состоит в том, что эти тенденции совпадают с тенденциями зарегистрированной преступности. Изменению в числе преступников соответствовало изменение в числе заключенных. Это объяснение уже подвергалось проверке, и его следует отвергнуть.

Однако в любом случае остается одна важная и сложная проблема. Не обязательно, чтобы за рассматриваемый период изменилось именно карательное воздействие, пли цепа, наказания. За этот период мог измениться сам характер преступлений с точки зрения цены объектов, на которые они посягают; она могла снизиться.

Возможно, и в этом случае было бы полезным снова обратиться к экономическим аналогиям. Экономистам уже пришлось столкнуться с подобными проблемами при анализе динамики экономических ценностей на протяжении длительного периода времени. Если вас интересует, например, определение цены лошади в течение известного отрезка времени, вы должны найти независимый показатель. В качестве такового, вероятно, можно было бы взять цену на золотые часы. Известно, что в 1750 г. цена лошади равнялась цене четырех золотых часов, а 50 лет спустя — цене 8 золотых часов. Это может означать одно из двух: либо выросли в цене лошади, либо упали в цепе золотые часы. Болезни лошадей могли вызвать их дефицит, а расширение возможностей для изготовления золотых часов могло привести к падению их цены, в результате чего требовалось больше золотых часов, чтобы “уравновесить” лошадь. Только тщательное исследование изменения цен на лошадей и на золотые часы в сопоставлении с ценами на другие предметы — включая в первую очередь, быть может, цену денег — может показать, что изменилось на самом деле.

В 1803 г. кража лошади, возможно, стоила клейма на лбу и 10 лет каторжных работ в кандалах, или, иными словами, клеймо на лбу и 10 лет каторжных работ в кандалах стоили лошади. Если, следовательно, мы сможем доказать, что в 1803 г. и в 1853 г. цепа лошади — независимо от того, измерять ли ее, например, работой, часами или деньгами,— была той же самой, тогда как кража лошади d 1853 г. каралась только тремя годами тюремного заключения, то это позволит утверждать, что изменилось карательное воздействие, или цена, наказания.

Но здесь криминолог оказывается в столь же трудном положении, что и многие жертвы преступлений. Мы в настоящее время не в силах определить, изменилась ли ценность объектов, на которые посягает преступление,— больше она теперь или меньше, чем прежде, и в особенности намного ли она больше или меньше.

Нас ждут интересные исследовательские проекты. Однако можно, конечно, и поразмышлять. С того времени, когда мы начали располагать статистическими данными, преступность в Норвегии имеет в основном корыстный характер. В процветающей стране относительная тяжесть имущественных преступлений могла постоянно уменьшаться, в связи с чем должны были смягчаться и наказания. С другой стороны, рост материального благосостояния, по-видимому, привел к тому, что добыча корыстных преступников постоянно увеличивалась. Жертвы становились богаче, но то же самое, вероятно, происходило и с ворами. Я полагаю, что все эти возможности уравновешивают друг друга и поэтому преступления с точки зрения их тяжести и теперь и прежде рассматриваются примерно одинаково. Из этого следует, что изменилась не цена преступления, а цена наказания.

В подтверждение своей точки зрения — хотя такое подтверждение нельзя принимать безоговорочно — я собрал определенный материал для сравнения по трем странам, которые близки Норвегии по уровню материального благосостояния. Кроме того, две из этих стран очень близки Норвегии по тем показателям, которые должны иметь решающее значение для определения величины карательного воздействия, пли цены, наказания. Третья страна в течение определенного периода была в этом отношении весьма сходна с двумя остальными, но затем стала резко от них отличаться. С этого времени в этой стране начала применяться совершенно иная шкала наказания.

Речь идет о Дании, Швеции и Финляндии. Я сопоставил данные о числе заключенных в пересчете на сто тысяч населения по каждой из названных стран, а также по Норвегии за максимально возможный период времени начиная примерно с 1810 г. Донные за первые годы, естественно, не столь достоверны, как данные за годы последующие, отчасти потому, что они базируются на результатах исследований, имевших случайный характер, отчасти из-за отсутствия уверенности в том, что действительно были учтены все лица, находящиеся в заключении, в том числе и в местных тюрьмах. По Норвегии данные вполне надежны с 1850 г., по Швеции — с 1862 г., по Дании — с 1863 г., по Финляндии — с 1886 г. Я не решаюсь использовать финские данные за более ранний период, поскольку здесь имели место специфические обстоятельства: с 1826 по 1888 г. значительное число заключенных ссылалось в Сибирь. Всего за этот период в Сибирь было сослано 3236 человек. Из них 880 составляли лица, приговоренные к смертной казни, которую царь заменил на пожизненные каторжные работы в рудниках. Еще 1193 заключенных были сосланы в Сибирь по их просьбе в качестве колонистов. Такой же была судьба и 1168 осужденных за бродяжничество (В. Хьелман).

Данные по Дании за 1945—1950 гг. включают лиц, находившихся в заключении в связи с изменой; однако данные о лицах, осужденных за эти преступления, исключены. Данные о числе заключенных, учитываемых по Норвегии, не включают обе эти категории. Число заключенных в Швеции к 60-м годам нашего века было бы несколько выше, чем в Дании и Норвегии, если бы были учтены те заключенные, которые в Швеции числятся в статистике Советов по борьбе за трезвость и Советов охраны детства. Норвежские данные включают лиц, приговоренных к принудительным работам; соответствующие дела в Швеции рассматриваются Советами по воздержанию от употребления спиртных напитков и не нашли отражения в данных о числе заключенных. Вероятно, по сравнению с Норвегией в Швеции большое число детей было направлено для исправления в специальные школы, но это также не нашло отражения в данных о числе заключенных.

Сравнение собранных данных позволяет сделать некоторые важные выводы.

С точки зрения показателя, о котором идет речь, между Норвегией, Данией и Швецией наблюдается поразительное сходство. В первой половине рассматриваемого периода число заключенных в этих странах в пересчете на сто тысяч населения почти полностью совпадает. Затем сначала Швеция, а потом Дания выходят вперед. Дания сохраняет лидерство по этому показателю вплоть до 1962 г. Уместно отметить, что в Дании и Швеции, как и в Норвегии, наблюдается резкое увеличение числа заключенных в 40—50-е годы прошлого века. Эти страны являются соседями, и величина применяемого в них наказания поразительно одинакова. Ссылка в Сибирь осужденных финнов, по всей вероятности, имела целью ответить на аналогичный рост числа заключенных в Финляндии. Предложение использовать ссылку, вероятно, было связано с теми трудностями, которые, как писал в 1893 г. В, Хельман, “возникли при размещении в имеющихся в стране учреждениях тюремного типа (замках и крепостях, как они называются в современных описаниях) постоянно растущего числа лиц, заключенных пожизненно”.

Теперь обратимся к стране, показатели которой существенно отличаются от соответствующих показателей Норвегии, Дании и Швеции,— к Финляндии. Вплоть до 1918 г. такого отличия практически не наблюдалось. Однако с 1918 г. число заключенных в Финляндии увеличилось со 100 человек в расчете на сто тысяч населения до 250 и в дальнейшем составляет 200 человек с небольшими отклонениями в ту или другую сторону, тогда как число заключенных в остальных скандинавских странах стабилизируется на довольно скромном уровне.

Нельзя предположить ничего иного, кроме того, что эти финские показатели отражают иную “точку отсчета” при оценке степени страдания, чем та, которой пользуются в других скандинавских странах. Если бы Финляндия имела столь высокий показатель числа заключенных на протяжении всего рассматриваемого периода, то можно было бы полагать, что неуклонно дает о себе знать другое отношение к использованию лишения свободы в качестве наказания. Но тот факт, что финские показатели до 1918 г. совпадают с показателями других скандинавских стран, делает более естественным другое предположение. Вероятно, более высокий уровень использования в виде наказания тюремного заключения является результатом отделения Финляндии от России в декабре 1917 г., кровопролитной гражданской воины, которая нанесла еще но полностью залеченные раны, а затем и двух других войн против превосходящих сил противника. Вполне разумно предположит!., что это создало специфичную для Финляндии шкалу измерения страдании. Одному году тюремного заключения в Норвегии соответствуют три года тюремного заключения в Финляндии. Сокращение числа заключенных в пересчете на сто тысяч населения, происходившее в Финляндии на протяжении последующих 20 лет, является важным показателем перемен в других сферах жизни финского общества.

Позволяет ли проведенный анализ сделать какие-либо практические выводы?

Статистические данные, во всяком случае, показывают, насколько трудно составить правильное представление о развитии событий в будущем. В 40-х годах прошлого столетия норвежский Комитет по делам тюрем обсуждал, в частности, на своих заседаниях необходимость обращения к парламенту по поводу их расписания. Заседания происходили как раз тогда, когда тело заключенных достигло своего пика. Но комитет не знал об этом и на основе данных за прошлые годы рассчитывал, что рост числа заключенных будет продолжаться. В связи с этим предлагалось создать больше тюрем, чем фактически понадобилось впоследствии.

Таким образом, прогноз того, в какой мере тюремное заключение будет использоваться как вид наказания, не может исходить из тенденций, имевших место прошлом. Решающее значение окажет такой фактор, так изменение карательного воздействия, пли цены, одного дня в тюрьме, а также наличие возможности использовать в качестве наказания какие-либо другие меры. Проведенный анализ позволяет утверждать, что не существует заранее предустановленного на любой данный момент максимума или минимума числа заключенных. Это число оставалось весьма стабильным на протяжении последних 75—80 лет. Нет оснований ожидать особых изменений и в будущем. Однако можно выделить пять обстоятельств, которые могли бы привести к несомненно более ограниченному использованию такого вида наказания, как тюремное заключение.

1. В обществе, где население пользуется благами расширяющейся сферы досуга, тюремное заключение будет представляться все большим злом, его карательное воздействие, или цена, будет резко увеличиваться и, следовательно, к нему будут реже прибегать как к средству искупления преступления.

2. Все будут обеспечены минимумом материальных благ, и этот минимум будет постоянно увеличиваться. Лишение этих благ — посредством штрафа или конфискации — станет более приемлемым видом наказания, чем теперь, когда у многих единственная вещь, которую можно отнять,— это время.

3. В век электроники появится возможность осуществлять эффективный контроль за осужденными преступниками, находящимися вне тюрем. Более дешевыми, более простыми и, по мнению многих, более гуманными заменителями тюремных стен станут радиопередатчики, прикрепленные к осужденным, радиолокаторы, телефонные аппараты, снабженные устройством для распознавания голоса, и т. п. Контроль за тем, чтобы преступник находился после осуждения в строго определенном районе, будет настолько действенным, что можно будет обойтись без тюремного заключения.

4. Государство всеобщего благоденствия сможет в будущем, не прибегая к использованию тюрем, оказывать более эффективную помощь том, то создает трудности и причиняет беспокойство общине.

5. Изучение результатов пребывания в заключении покажет, как мало оснований надеяться па то, что день пребывания в тюрьме может иметь еще какой-либо эффект, кроме чисто карательного. Дополнительные основания для применения тюремного заключения — такие, как потребность в лечении, образовании и т. п.,— станут менее убедительными.

Hjelmann. Sibirie — dcportationens tillkomst och anvfin-ding 1 Finlands Kriminelle rattsvard. — Nordisk Tidsskrift for Fcengselsvoesen og Practisk Sirafferett, 1893, 1G, 199—212.