Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
Огонь на себя
С тазом под мышкой шла Аня по улице военного городка. Она помнила этот военный городок еще тогда, когда он строился до войны, когда вокруг, как и сейчас, пахло весной, известью и краской. Только тогда дома строили команды красноармейцев. Голые по пояс, загорелые, перекидывались они улыбками и шуточками с девчатами, провожали взглядами ее, Аню Морозову, когда она, надев свое белое ситцевое платье, шла со справкой об окончании восьмилетней сещинской школы наниматься вольнонаемным писарем в штаб летной части.
Давно исчезли те красноармейцы из сещинского военного городка, давно не ходят они в поселок Сещу к девчатам. Многие из них уже, наверное, отдали свои молодые жизни за Родину где-нибудь под Москвой, под Сухиничами или Людиновом, где зимой стал фронт.
Немцы сразу же не только полностью отстроили авиабазу, но и заметно расширили ее. А осенью они занимались лишь восстановительными работами, потому что не собирались задерживаться в Сеще. Летчики, возвращаясь на базу после бомбежек Москвы, рассказывали своим, будто Кремль они уже дотла разрушили, будто Москва вот-вот, с часу на час падет и тогда по плану, утвержденному самим Герингом, эскадры 2-го флота люфтваффе, подчиненного генерал-фельдмаршалу Альберту Кессельрингу, перелетят из Сещи в Тушино и на Центральный аэродром в Москве. Но эти триста километров — от Сещи до Москвы — оказалось не так легко преодолеть.
Аня еще в ноябре сорок первого видела, как в Сещу через Рославль и Брянск немцы начали ввозить иностранных рабочих — сначала поляков и чехов, а потом французов, румын, испанцев. На каких только языках не говорили в Сеще! А немцы бахвалились:
— Летают только немцы, а снаряжает их в полет вся Европа!
Гитлеровцы считали свою авиабазу неприступной. За последние недели Аня и ее друзья очень внимательно приглядывались и к этим тяжелым зениткам, что стояли недалеко от контрольно-пропускного пункта у выхода из военного городка, к пеленгаторам с крутящимися крыльями, к зловещим амбразурам дотов на подступах к Сеще. Аня знала: оберштурмфюрер Вернер хвастался, что база на замке и ключ от замка в кармане у него, Вернера. Его эсэсовцы и фельджандармы создали «мертвую зону» вокруг базы. Вся территория в радиусе пяти километров находилась на особом режиме. И режим этот сулил мучительную смерть каждому, на кого падало подозрение Вернера и его помощников.
... Вот и двор цейхгауза, в котором Аня вместе с другими женщинами уже столько беспросветных месяцев стирает немецкое белье. Женщины стоят с распаренными лицами у грубо сколоченных столов, полощут белье в дымящихся паром корытах.
— Ну как, Аня, — окликает ее Люся Сенчилина,— получила новое удостоверение? Как на фотокарточке вышла? Красивая?
Люська совсем еще девчонка на вид, хотя ей уже стукнуло восемнадцать. Маленькая, юркая, озорная. За ней нужен глаз да глаз. Долго не решалась заговорить с ней Аня, а потом, когда наконец доверилась ей, не пожалела. Люська отлично справилась с нелегким заданием: познакомилась с поляками. Аня всегда с улыбкой вспоминала, как готовились они, совсем молоденькие и неопытные подпольщицы, к этому знакомству.
Вот и сейчас, наливая кипяток в корыто, она вспоминала тот майский вечер, когда они собрались у Люси в горенке.
— Может, придется вести себя как кокетка какая-нибудь,— говорила Аня своим подругам Люсе и Паше Бакутиной, красивой и стройной девушке, на которую Аня возлагала особые надежды. — Придется заигрывать с этими поляками, флиртовать, может, даже вино пить и целоваться.
Люська тут, конечно, не удержалась, прыснула.
— Вот ты всегда так, Люська! — укоряла ее Аня. — Тебе все хиханьки да хаханьки. Провалишь дело — в гестапо будешь ответ держать!
Потом они долго наводили красоту: примеряли серьги и бусы Люсиной мамы...
И они познакомились с поляками — с долговязым Яном Маньковским, с приземистым Яном Тымой, веселым Вацлавом Мессьяшем и юным Стефаном Горкевичем. Все они были рабочими строительной команды, их насильно мобилизовали гитлеровцы в Познани и отправили на Восточный фронт. Особенно повезло Люсе: в нее не на шутку влюбился один из Янов. Долговязый Ян, которого его друзья прозвали Яном Маленьким в отличие от низкорослого Яна, которого прозвали Яном Большим.
Поначалу Аня собиралась выведать через Люсю у влюбленного Яна какую-нибудь военную тайну, а потом под угрозой разоблачения заставить его работать на себя. Но вскоре она поняла, что польские парни сами давно искали связи с деятельными врагами гитлеровцев, у них у самих чесались руки по настоящему делу. Они слишком хорошо помнили дымящиеся развалины Варшавы и зверства швабов на родной Познанщине.
Составить подробный план авиабазы — вот какую задачу поставила Аня перед поляками. И день за днем стал выполняться этот план. Днем поляки старались попасть в разные рабочие группы, чтобы скорее разобраться в этой сложной и мощной машине — Сещинской авиабазе. Стефан — он был зенитчиком во время обороны Варшавы — помог друзьям научиться узнавать типы самолетов, калибры зениток. Пригодился и военный опыт Яна Большого — бывшего капрала польской армии. Но успех дела решали молодое бесстрашие и ненависть к врагу...
— А ты неплохо получилась на фото, — сказала Люся, возвращая Ане удостоверение. — Только печать все портит. Фашистская печать, — добавила она шепотом.
С фотографии смотрела девушка лет двадцати, со строгой прической коротко остриженных темно-русых волос, серыми умными необыкновенно глубокими глазами и твердой линией рта. Легкая улыбка залегла в углах этого рта. Улыбка, которая теперь, когда план благополучно передан партизанским разведчикам в Клетнянский лес, часто не сходила с губ Ани Морозовой.
Правда, вчера вечером улыбка эта потускнела. Дело в том, что Ян Маленький и его друзья устали ждать. Их разбирало нетерпение.
— А может быть, у вас связи нет с Красной Армией? Ох, какие ночи стоят! Может, немцы правы, и у ваших совсем самолетов не осталось?
Они сидели в саду Аниного дома, среди белой кипени цветущих яблонь.
— Мы свое дело сделали, — терпеливо отвечала Аня. — План передан кому надо.
— Но почему же они не бомбят?! Эта тишина меня с ума сведет!
— Тише! Я не командующий ВВС!
Потом, когда Ян понуро ушел, Аня пошла домой и еще долго сидела у открытого окна, глядя, как в небе скрещиваются лучи немецких прожекторов, вдыхая запах цветущих яблонь и слушая до смерти надоевший мотив «Лили Марлен», который наигрывали, проходя по улице, подвыпившие немцы.
Странная это была весна. В роще, где немцы укрыли склад авиабомб, заливался соловей, над яблонями вновь и вновь, держа курс на восток, проносились на бреющем полете «юнкерсы», а неподалеку, на Первомайской, Ян Маленький в первый раз целовал Люсю Сенчилину. Странная весна, принесшая много горя и немножко радости. Но самое главное, что принесла эта весна Ане Морозовой и ее друзьям, было ни с чем не сравнимое чувство нужности и важности того дела, которое они сообща тайно делали...
Первая большая радость — это установление связи (наконец-то после долгих и мучительных поисков) с клетнянскими партизанами. Полгода, рискуя жизнью всей своей немаленькой семьи, прятала Аня у себя дома незнакомую беглянку—-молодую девушку, бежавшую из лап смерти, из смоленского гетто. А связавшись наконец с партизанами, Аня смогла отправить Женю в лес. Это был первый счастливый день после того рокового дня, когда Аня вернулась в занятую врагом Сещу.
Осенью и зимой Женя работала на кухне столовой немецких летчиков. Горячая, порывистая, она выдала себя нечаянным дерзким словом переводчику комендатуры Отто Геллеру, а тот донес на нее. И погибла бы Женя лютой смертью, как шесть миллионов ее соплеменников, если бы не предупредил Аню о готовившемся аресте Жени унтер-офицер и помощник казначея чех Венделин Робличка.
И вот теперь Женя спасена, а замечательный чешский патриот Робличка передает ей, Ане, сведения, дополняя разведку поляков. Уже создается кроме небольшой, но такой ценной польской группы чехословацкая группа: Венделин Робличка привлек к разведке своего соотечественника Герна Губерта, унтера из роты аэродромного обслуживания. В офицерском казино работает верная девушка Таня Васенкова...
Стирая в тот день горы ненавистного немецкого белья, Аня и Люся то и дело поглядывали на восток, за крыши казарм, хотя они совсем и не надеялись, что самолеты с красными звездами осмелятся днем появиться над Сещей. Да и который день, как назло, бушевали там, на востоке, майские грозы!
Как-то Ян Большой сказал:
— Это будет самая великолепная гроза в моей жизни!
А Ян Маленький добавил, улыбаясь своей озорной, пылкой улыбкой, которая так нравилась Ане:
— И быть может, последняя гроза. Ведь бомбить будут не только швабов... Скорее бы, холера ясна!
И вот началось... Не на восточных подступах, а на станции залаял скорострельный пулемет. Краснозвездные самолеты появились там, где немцы ожидали свои самолеты, — со стороны солнечного заката. Еще недавно эти немцы смеялись во время неудачных советских бомбежек: «Ивану не пройти! Сеща обороняется лучше Москвы! Рус фанер, воздушные гробы! Вся русская авиация пошла на дюралевые ложки!». А сейчас, застигнутые врасплох, увидели они, как в окрашенном алым светом заката военном городке и на аэродроме с чудовищным грохотом вырастают гигантские кусты пламени и дыма. Почти на бреющем полете проносились над базой стремительные штурмовики. Начиная с Брянского шоссе они поливали базу градом пуль, бросали бомбы на важнейшие объекты. За первой ревущей волной «ястребков» и штурмовиков пронеслась вторая волна... И опять бомбы ложились точно в цель, опять без промаха били пулеметы. С большим опозданием завыли сирены воздушной тревоги, почти неслышные из-за адского грохота вокруг.
Раскалывались казармы, рушились доты. Бушующим морем огня пылал склад авиационного бензина в березовой роще. На вспаханной бомбами взлетно-посадочной бетонной полосе горели «мессеры» и «юнкерсы»... В разные стороны бежали летчики, техники, рабочие.
Женщины, стиравшие во дворе цейхгауза белье, бросились врассыпную. Взрывом раскидало корыта и развешанное на веревках белье. Над головой загрохотало, по земле, по заляпанным грязью солдатским рубахам пронеслись черные тени штурмовиков.
— Наши! Наши!—взбудораженно, в исступлении шептала Аня, прижимая трясущиеся руки к груди.— Бейте их! Бейте!
Тут и там застучали зенитки. Но всюду теперь плыли клубы черного маслянистого дыма. В этой завесе смолк шум моторов краснозвездных самолетов.
А на другой день с утра Аня опять стирала белье. Немцы, злые и мрачные, распустили прачек по домам. Из-за, бомбежки не было воды: разрушенный водопровод нуждался в ремонте. А в колодцах осыпалась земля — так она тряслась в Сеще под бомбами, — и вода была грязная и мутная.
День первой бомбежки был, пожалуй, самым счастливым для Ани днем в занятой врагом Сеще. А прожила она в Сеще при немцах по соседству с гестапо целых два года. И эти два года были двумя годами непрерывного подвига, 24 месяцами под бомбами и очередями из скорострельных крупнокалиберных пулеметов. И конечно, в этой жизни в подполье, когда Аня и ее друзья — подпольщики вызывали огонь на себя, было больше черных дней, чем дней счастливых...
Много трудных и славных дел на счету у сещинских подпольщиков. По заданию нашей разведки они похитили в военном городке немецкий противогаз новейшего образца, а партизаны переправили этот важный трофей самолетом на Большую землю. Они сообщили партизанам отряда Данченкова о ночном санатории немецких асов в деревне Сергеевке, куда выезжали свободные от полетов летчики, и партизаны нанесли ночью такой удар по люфтваффе, какой редко приходилось гитлеровским вооруженным силам испытывать в воздухе.
Подпольщики проникали в штабы и узнавали подробности карательных операций германского командования против партизан. Они вели и контрразведывательную работу: свои люди в немецких штабах, во вспомогательной полиции предупреждали подпольщиков о планах оберштурмфюрера Вернера, о засылке предателей-лазутчиков в партизанские отряды. Крепли связи с подпольщиками Рославля, Дубровки, Рогнедина, Жуковки...
Невозможно подсчитать, какой урон нанесли врагу герои интернационального сещинского подполья. И кто знает, сколько спасли они наших солдат на фронте, наших летчиков, жителей Москвы и многих других городов, взрывая авиабазу изнутри, наводя на нее в течение многих месяцев советские самолеты!
За всеми делами героев Сещи незримо стояла Аня Морозова, ставшая мужественным подпольным вожаком. Внешне она осталась все той же Аней. Зимой бегала в кожаной тужурке и платке, летом в белом платье. Хлопотала по хозяйству, ухаживала за маленькими сестренками и стиркой зарабатывала на хлеб жившей впроголодь семье. Никому в голову не приходило, что двадцатилетняя Аня Морозова руководит подпольной организацией.
... Фельджандармы, дежурившие на КПП, задержали команду польских рабочих, тщательно обыскивают их, заглядывают в сумки.
— Диверсантов ищут, — переговариваются рабочие. — Тех, кто самолеты взрывает. Уже двадцать самолетов взорвалось. Говорят, саботаж на авиазаводах.
Ян Маленький, Ян Большой, Вацлав Мессьяш и Стефан Горкевич молча переглядываются. Легкая улыбка проскальзывает по губам Яна Маленького. Сегодня им повезло: немцы опять заставят их подвешивать бомбы к самолетам.
... Ян Маленький и его друзья подвешивают бомбы в бомболюк новенького «юнкерса». На носу у него намалеван воинственный викинг. Друзья знают: это флагман. Летит на Юхнов.
Стефан отвлекает немца-механика каким-то вопросом, а Ян Маньковский быстро сует руки в свою продуктовую сумку, разламывает буханку, достает из нее коробку из черного бакелита. Это мина, мина-магнитка. Ян выдергивает чеку, и в одно мгновение мина приклеивается магнитами к бомбе.
Ян Большой смотрит, как автоматически закрываются дверцы бомболюка, а потом бросает взгляд на часы. Мина взорвется через час.
Ян Маленький подвешивает бомбы к следующему самолету.
— Отвлеки оружейника! — шепчет Ян Стефану. Когда был заминирован и третий «юнкерс», на аэродроме появились фельджандармы.
— Опять обыски! — ворчали немцы-мотористы.— Опять задержат вылеты.
Ян Большой с растущим беспокойством поглядывает на часы.
— Езус Мария! Осталось девять минут!
Когда до первого взрыва оставалось всего пять минут, стартер взмахнул флажком. «Юнкере» вырулил на взлетную полосу. Ян Большой не мог уже оторвать глаз от часов. Друзья катят тележку с большой бомбой. Вот взлетел первый «юнкерс». Второй. Первый делает широкий круг над полем, за ним летит второй самолет. Взлетает третий.
Стефан еле заметно крестится:
— Матка боска! Кажется, пронесло!
И в это мгновение первый из заминированных «юнкерсов» с грохотом разлетается на куски...
Оберштурмфюрер Вернер сверил даты и часы таинственных взрывов с графиком-расписанием рабочих команд на аэродроме и приказал арестовать всю польскую рабочую роту.
... Аня стирала в своей комнате, низко склонившись над корытом, неподвижно глядя на мокрое от дождя, слезящееся окно. Рядом рыдала Люся Сенчилина — жена Яна Маньковского. Аня напряженно думала. Все шло так хорошо! Она сумела добраться до партизан в Клетнянском лесу, передала им важнейшие сведения о подготовке Сещинской авиабазы к битве на Курской дуге вместе с полным описанием нового танка «тигр». Она наладила переброску из леса в Сещу магнитных мин по двум подпольным конвейерам, научила польских ребят пользоваться «магнитками»... И вдруг этот арест! Нет, ребята не выдадут...
Заплаканная Люся схватила Аню за руку:
— Что же делать, Аня! Да перестань ты стирать! Ведь ты наш командир! Знаю, у тебя много помощников. Так давай устроим налет на тюрьму, а там — в лес!
Аня еще ниже нагнулась над корытом. Куда беременной Люське в лес!... Да и налета не получится при такой охране... Есть один выход: продолжать взрывы на аэродроме. Помощники найдутся. Водовоз Ваня Алдюхов — лихой парень. Новые взрывы спутают Вернеру карты!
— Стираешь! — почти кричит Люся. — А ему там погибать?! Сами же завлекли, а теперь бросаем?!
Аня обнимает подругу, пытается успокоить, но Люся отталкивает ее.
— Небось, кабы твой он был, ты на все бы пошла!
Аня отвернулась. Лицо ее было искажено болью. Нет, никто не узнает, что было на сердце у Ани все эти долгие дни и ночи подполья.
— Ну придумай что-нибудь, Аня! — плача, просила Люся.
... И Ваня Алдюхов стал взрывать самолеты. И поляки бежали из-под стражи. Бежали все, кроме Яна Маленького. Ян остался в гестапо, потому что знал: если он убежит, гестаповцы до смерти замучают Люсю, его жену, и всю ее родню... Отступая, гитлеровцы взорвали тюрьму вместе с арестованными. Среди арестованных был и Ян. Польский герой Ян Маньковский принял огонь на себя.
Ваню Алдюхова тоже схватили и расстреляли.
До последнего дня работала в Сеще Аня — вожак сещинского подполья, до прихода наших войск. Сещу освободили войска той самой 10-й армии, в разведотдел которой Аня передавала сведения, добытые подпольной организацией, и партизаны-клетнянцы, направлявшие всю ее работу.
Две советские «тридцатьчетверки» первыми ворвались в разрушенный факельщиками-эсэсовцами военный городок. Под их гусеницами рухнул немецкий дорожный указатель, шлагбаум, КПП фельджандармов. Навстречу танкам выбежала девушка в измазанном копотью белом платье. Волосы были растрепаны, лицо осунулось, а в глазах горел ликующий блеск. Она вытянула обе руки, останавливая танки.
Танки остановились. Из люка одного из них высунулся танкист.
— Пусто! — сказал он, оглядываясь. — И тут всех порушили.
— Наши по деревням разбежались,—-сказала Аня танкисту, — чтобы немцы их с собой не угнали, а я здесь спряталась, чтобы вас предупредить. Немцы всю базу заминировали! Но у нас есть карта!...
* * *
В июне 1944 года Аня Морозова уехала из Сещи на курсы радистов. В конце ноября того же года после окончания курсов она с группой разведчиков капитана Черных улетела в тыл врага.
... Утром 2 декабря Аня передала вторую радиограмму— результат совместной разведки русских и поляков: «...15 «тигров» и 67 других танков на рембазе.
Бронетанковая часть в составе 100 машин отправляется на платформах на Пшасныш. В Хожели стоит часть из танкового корпуса «Великая Германия»...»
5 декабря, сидя в сырой землянке при свете карбидной лампы, под шум дождя Аня передала третью радиограмму: «В Пшасныш прибыл полк фольксштурма и батальон «гитлерюгенд»». Центр радировал: «Выношу благодарность за успешную разведку в Млаве... Прошу выяснить результаты бомбежки...» Потом она помогала поляку-повару варить гуляш. А когда капитан похвалил ее за гуляш, она сказала:
— Надоело мне все на ключе стучать да гуляш варить! Пошлите на боевое задание. Я ведь немного знаю польский...
— Без твоей работы, Аня, всем нам нечего здесь делать. За гуляш спасибо, но рисковать тобой я не имею права.
Аня вздохнула. Она и сама это знала, но продолжала тосковать по большому делу.
6 декабря Центр приказал группе капитана Черных передислоцироваться ближе к границе Восточной Пруссии. У Ани сильнее забилось сердце: еще ближе к волчьему логову — к ставке Гитлера! Подпоручик Черный, в партизанский лагерь которого прибыла группа капитана Черных, советовал покинуть облетевший лес и тайно поселиться в деревнях под Пшаснышем. Ожидая ответ Центра на это предложение, разведчики готовились к походу. Аня чистила свой пистолет, а потом вновь стучала озябшими пальцами на ключе, посылая в эфир свои позывные.
8 декабря Аня приняла долгожданную радиограмму: Центр разрешил группе перебазироваться под Пшасныш. Всю ночь, около 14 часов, шли они под проливным дождем по лесам, полям и перелескам, на рассвете перемахнули через железную дорогу Млава — Цеханов. Наконец кончился ледяной душ. На смену ему пришел густой туман. Черных решил передневать на хуторе близ деревни Старая Весь. Хозяйка затопила печь, согрела чаю, а радистке — Аня сильно кашляла — поднесла кружку горячего молока с маслом и медом.
Выставив охрану, десантники и поляки-партизаны завалились спать в риге и на высоком сеновале. Аня уснула как убитая: несмотря на уговоры Черных, она всю ночь несла и рацию, и радиопитание, и все свое оружие...
А проснулась она, как в Сеще во время бомбежки, мгновенно и полностью поняв, что происходит вокруг. На хутор внезапно напали немцы. Во дворе рвались гранаты — «колотушки», автоматные очереди прошивали стены риги. Прислонившись к стене, сидел капитан Черных. Кровь заливала остановившиеся глаза... Зажигательные пули зарывались в сено, и сено уже дымилось... Аня повесила рацию на плечо, подхватила сумку с батареями. Она выбежала из ворот риги, над головой роем провизжали пули. Аня кинулась вслед за ребятами в проулок между ригой и хлевом. Низко сгибаясь, бежала она по взрытому, раскисшему картофельному полю. За ними бежали немцы, стреляя из автоматов, и ребята впереди и сзади падали один за другим... Пулеметный расчет прикрывал отход к лесу.
У самой опушки Аня споткнулась и прикусила губу. Хлопнув как пистолетный выстрел, в кисть левой руки вонзилась разрывная пуля. Сначала, в горячке, она не почувствовала особой боли, но добежав до леса, она взглянула на онемевшую руку, и все поплыло у нее перед глазами. Перебитая кисть руки висела на одних сухожилиях. Свесились разбитые часы. Кто-то из поляков зажимал ей вены, другой затягивал ремень повыше локтя, третий наспех перебинтовывал рану. А Аня, силясь улыбнуться, с трудом произнесла:
— Ничего, ведь радистке нужна только правая рука. Разрывные пули защелкали в кронах деревьев — прямо над головой. Отстреливаясь, партизаны отходили в лес. Аню поддерживали с двух сторон — она выбилась из сил. С нее сняли сумки...
Шалаш, коробы со смолой и рядом двое перепуганных стариков смолокуров...
Аня прислонилась спиной к толстому грабу. Сквозь шум в ушах до нее донеслись сказанные по-польски слова:
— Где бы ее спрятать? Живо!...
— Может, у меня на хуторе? Да боюсь перепугать детей...
— Нет, — слабо проговорила Аня, — меня найдут — всех перестреляют...
— Тогда, пожалуй, в кустах на болоте...
— Фамилия как? Янковский, головой отвечаешь!... Аня, мы отвлечем немцев, придем за тобой ночью!
Смолокуры повели Аню в болото. Гулкое эхо осеннего леса вторило грохоту стрельбы из советских и Немецких автоматов.
Старики спрятали Аню в укромном уголке болота и ушли куда-то. Ледяная вода заливала ноги. На кочках каплями крови алели ягодки брусники. Шум стрельбы откатывался все дальше и дальше. Ребята отвлекли немцев. Но это была только первая волна карателей. За ней шла вторая — с собаками.
Все ближе слышался остервенелый лай. Немецкие овчарки рвались с поводков, отыскивая след по запаху Аниной крови в желтой, жухлой траве.
Немцы наткнулись на старика, вернувшегося к шалашу, и тут же расстреляли его. Другой старик, Янковский, прятался в болоте. Он видел, как немцы остановились на краю болота и кричали:
— Рус, сдавайся!
Овчарки лаяли взахлеб, кидались в голый лозняк. Поднимая брызги, с треском кроша тонкий ледок, немцы пошли вперед, обшаривая глазами болото, выставив короткие рыльца черных автоматов. Янковский в страхе стал отползать в глубь болота, как вдруг позади разорвалась граната. Он оглянулся: немцы попадали в воду, один из них истошно визжал. Замирая, жалобно скулила раненая овчарка. Аня отстреливалась до последнего патрона. Действуя одной рукой, она не могла перезарядить пистолет. Когда немцы бросились к ней, намереваясь взять ее живой, Аня вырвала зубами чеку гранаты «Ф-1» и крепко прижала ее к груди, в которой так сильно колотилось сердце...
