Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

И осталась учительницей

Гармошка удалялась, играла все тише и тише, потом совсем замолчала. В тишине темнота показалась Тане еще гуще и прохладней. Таня шла за братом и за Павлом куда-то под горку, дном сырой лощины, вверх и снова под горку. Остановились у кустов на краю картофельного поля. Там их уже ждали несколько человек. Тут же из лощины поднялись еще двое. Павел спросил:

— Все?

— Все...

Он огляделся, заговорил:

— Так слушайте, хлопцы... На вечеринке погуляли хорошо, потолкуем о деле... Немцам пора напомнить, что им тут хозяйничать не дадут... Я знаю, вы все к этому готовы. Поручения найдутся каждому. По заданию в районе остались люди, которые все организуют. Давайте сразу договоримся: самостоятельных действий никаких не предпринимать, чтоб не испортить задуманное... Задания будете получать от Грома через Василька —вот через нее, — Павел повернулся к Тане. — Пока же собирайте и прячьте оружие, патроны, гранаты... Все... Расходимся по двое, по трое...

Домой Таня возвращалась тоже с братом и с Павлом. Перебрасывались ничего не значащими фразами о вечеринке, о приближающейся осени, о грибном прошлогоднем лете. А дома у открытого окошка она долго вслушивалась в звездное безмолвие, думала, вспоминала, старалась представить себя в новой роли.

... Связная Василек... Что ей придется делать? Участвовать в боях? А будут ли тут бои с оккупантами? Павел Гуков, Каллистрат —ее брат, ребята, что собрались сегодня за деревней на тайный разговор, что они сумеют сделать против жестокой немецкой силы? Даже если соберут много оружия... Оставшиеся по заданию люди, о которых упомянул Павел... Они?

Нет, пока Таня очень плохо представляла себя в новой роли. Связная... Передавать задания, получать от кого-то сведения, ходить на явки... Картина предстоящей борьбы никак не вырисовывалась. Скорее всего потому, что прежде, до войны, она никогда ее себе не рисовала, тем более подобные события со своим участием.

... В детстве Тане казалось, что жизнь несправедливо щедра по отношению к мальчишкам. Разве девчонки не способны охранять границу, плавать в Арктике, сражаться в Испании? Впрочем, ей хотелось подражать не мужчинам. У нее хранился газетный лист, с которого смотрели три летчицы: Гризодубова, Осипенко, Раскова. Она мечтала стать такой, как эти три героини.

И все-таки в детстве она охотнее играла с мальчишками, в их мальчишечьи игры, а когда приехала в Полоцк в педучилище, рвалась в аэроклуб. Ей сказали подождать: наплыв в те годы был слишком велик, и девчат почти не брали. Она терпеливо ждала, и тем временем незаметно для себя окончила училище. Преподавать выпало в сестронской школе. А как же мечты?! Они с ней! Таня будет учить ребят не только истинам букваря и таблице умножения, но еще истинам, которые указывают путь к счастью.

И вот первый день сентября. Звонок зовет в дорогу, и манящую и пугающую... Она — уже не Таня, а Татьяна Савельевна — входит в класс.

Первый урок она начала с рассказа о родном крае, о том, как трудом и битвами держалось на Руси полоцкое княжество. О ливонской войне и взятии Полоцка воинами Ивана Грозного, о полоцком сражении 1812 года, об удивительном искусстве и трудолюбии мастеровых людей, построивших Софийский собор и собор Спасо-Евфросиньевского монастыря, о Полоцке советских лет, о долге всех живущих на этой земле украшать и защищать ее.

Защищать... Тогда на уроке она никак не предполагала, что война с неумолимостью огромной и непоправимой беды ползет к нашим рубежам. Она знала —читала и слышала о лютой опасности фашизма, — однако до последнего дня не верила, что война может захлестнуть нашу страну тугой огненной петлей.

Случилось... Татьяна узнала об этом по радио. И почти тут же война заявила о себе в полный голос. Тяжело раненная земля застонала, вспыхнула под беспощадными залпами бомб. Таня почувствовала эту боль — пронзительную, острую. «Надо в Полоцк, в райком комсомола», — решила она; сказалась родителям и побежала.

Полоцк горел. Пламя металось в районе вокзала и в центре города, и пригороде; дым прижимался к земле и полз медленно и скорбно за Двину, словно указывая, откуда грозит беда.

В райкоме комсомола Татьяна никого не застала. На улице услышала, что секретарь тяжело ранен в схватке с немецкими десантниками и отправлен куда-то в госпиталь. От знакомых, попавшихся ей навстречу, она услышала еще, что где-то в районе формируется отряд для отпора фашистам, но где точно, с кем можно связаться, чтобы попасть туда, ей не сказали. Она вернулась домой. Оставалось ждать.

Дни текли медленно, передавая друг другу тоскливую монотонность однообразия. Фронт отступил на восток. Кругом залегла гнетущая тишина. Жизнь не укладывалась в прежние рамки, хотя внешне люди будто пытались как-то вернуть подобие нормального существования. Но лишь внешне. В думах, в умах, в глазах не остывала тревога, предчувствие новых жесточайших испытаний.

Татьяна жила ожиданием. С деланным равнодушием она наблюдала, как немцы насаждали вокруг «новый порядок»: увозили оставшееся колхозное добро, формировали так называемое местное самоуправление, собирали народ чинить дороги, приводить в порядок уцелевшие здания. Таня надеялась, что придет момент и она узнает, какое место отведено ей в той продолжающейся борьбе, в которой она непременно примет участие. Непременно!

В конце июля в Сухом Бору появился Павел Гуков. Они с Таней хорошо знали друг друга: когда-то жили в одном доме, ходили в одну школу, вместе учились в педучилище, только Павел был постарше, окончил училище раньше и работал в Полоцке инспектором районо. Его семья успела эвакуироваться. А он остался? Почему? Не затем же, чтоб служить оккупантам?! А зачем? Что привело его в Сухой Бор? Очевидно, есть поручение...

Павел заходил к Таниному брату Каллистрату. Толковали о войне, но так, вообще. Таня пыталась узнать, что делается в районе, в Полоцке, как вести себя комсомольцам. Павел ответил неопределенно, с очень отдаленным намеком: «Война-то не кончилась, ее еще на всех хватит!».

... И вот теперь эта вечеринка, тайный разговор с группой ребят за деревней, и определение Таниных обязанностей— связная. Василек...

Прошло еще несколько дней. Павел пришел к ним перед вечером. Опять поговорил с Каллистратом о войне, потом кивком головы вызвал Татьяну в сенцы:

— Суховея Степана Васильевича помнишь? Заведующий районо...

— Помню...

— Пойдешь завтра в Полоцк к нему, он в управе теперь начальником. Спросят, зачем к нему, ответишь: насчет работы, а ему скажешь, что от меня... Оттуда загляни, где военнопленных собрали, будто кого разыскиваешь, может с кем заговорить удастся — нам важно с лагерем связь иметь. Поняла?... Удачи тебе. Держись свободней, чтоб не заподозрили, документ педучилища на всякий случай возьми.

В управу Таня попала в разгар рабочего дня. По коридорам сновали служащие с папками, бумагами; дробь пишущих машинок неслась из-за дверей... На мгновение Тане стало страшно: неужели немцы налаживают свою систему управления оккупированной территорией, неужели вот этот ритм их учреждения стабилен и тверд? Нет, не может быть, потому что в таком случае должно погибнуть то, во имя чего жили на земле Таня и люди, в которых она непоколебимо и свято верила! А такого не может произойти! Нет, нет! И эта деловитость в управе, и этот порядок в городе — все показное, внешнее, недолговечное... У такого настоящего не может быть будущего!

Встреча со Степаном Васильевичем Суховеем окончательно успокоила Таню. Он второй человек в управе, строгий и надменный с виду, за закрытой дверью заговорил с ней как свой, настоящий, советский. Расспрашивал о делах в деревне, о настроениях крестьян, о Гукове, передал для него листовки, шифрованную записку, просил напомнить ему об осторожности в связях, в знакомствах.

«Ну вот убедилась, — радостно твердила самой себе Таня. — Убедилась, какова опора у оккупантов! А ведь наверняка не один Суховей пошел к ним на службу, потому что так нужно подполью...»

Она покинула управу в радужном настроении.

А испытания, самые трудные, самые опасные, были впереди.

В сентябре сорок первого года почти уже сложившийся партизанский отряд фашисты с помощью провокатора обезглавили. Положение подпольщиков и людей, готовых уйти в партизаны, серьезно осложнилось. Даже не очень искушенным в тонкостях подпольной и партизанской борьбы людям стало очевидно: чем сильнее сопротивляться оккупантам, тем активнее, утонченнее и свирепее будут их попытки раскрыть, уничтожить или дезорганизовать сопротивляющихся. Помешать этому есть один надежный способ: парализовать действия вражеской агентуры. Но для этого необходимо ее раскрыть. Как?

— Все будем искать способы... Ищи и ты,— наставлял Татьяну Павел Гуков перед ее очередной вылазкой в Полоцк. — Ищи всеми доступными путями: наблюдай за всеми, кто кажется тебе подозрительным, знакомься с тем, кто не вызывает сомнений и может чем-то оказаться полезным, старайся знать как можно больше о событиях в городе. Только не забывай: конспирация и еще раз конспирация... У гитлеровцев профессиональные и отлично обученные разведка и контрразведка, у них опыт, мы только учимся. Пусть не обойдется без синяков. Только б не хуже.

Татьяна слушала Павла и размышляла: учиться... Пусть синяки... А что она знает о методах ведения разведки, о способах раскрытия вражеской агентуры, о приемах конспирации? Где ее учили этому? Кто? А кто научит теперь? Вот завтра опять идти в Полоцк... Окружающие знают, что она частенько наведывается туда. Есть ли гарантия, что ни у кого не возникнет вопроса: а зачем? Искать работу? Что-то менять? Продавать? Знают же, что по натуре она не коммерсантка, знают, что рискованно часто появляться в городе — пихнут в эшелон и увезут в Германию... А ходить надо... Попробуй придумать конспирацию... Впрочем, к чему все эти рассуждения, все равно она пойдет — и завтра, и через неделю, и еще, и еще... И будет рисковать, и радоваться, когда все обойдется благополучно. И снова рисковать... Война так зло и бесцеремонно вмешалась в судьбы людей, так крепко вцепилась в них своей железной рукой, что вырваться до победы нельзя, можно жить лишь осмыслив неотвратимость происшедшего и происходящего и делая упорно и мужественно то, что ты обязан делать по долгу гражданина и бойца... Татьяна старалась не думать о своей судьбе, а больше размышлять над судьбами других, над теми судьбами, что складывались еще трудней и еще сложней, чем ее, Татьянина судьба... У Парамонова, например...

Этого человека Таня заметила в здании тюрьмы, когда приходила туда, чтоб выяснить что-нибудь об арестованных родственниках и заодно попытаться нащупать какие-то возможности установить связь с заключенными, представлявшими интерес для подполья. Человек издали наблюдал за ней, и, судя по его взгляду, он видел ее уже не в первый раз и что-то знал о ней. Неужели агент СД? Она торопилась из тюрьмы, подгоняемая тревогой и плохо скрываемой растерянностью: а что если вновь провал и на этот раз из-за ее промахов?...

Когда она вновь появилась в Полоцке, то опять столкнулась с ним. Заметила, что он идет за ней.

— Не пугайтесь, пожалуйста, остановитесь, выслушайте меня.

Он обогнал ее на улице, где почти не было прохожих и, оглядевшись, прислонился к забору. Таня смотрела на него и никак не могла разглядеть его лица: глаза заслонила сиренево-серая пелена, сердце утонуло в каком-то холоде и перестало биться.

— Извините, но я вас не знаю...

А он, торопясь, сбиваясь, то ли боясь, что их увидят, то ли опасаясь, что она не дослушает его, уже рассказывал, что работает переводчиком в СД, что был на допросе ее брата, улик против него нет и его вот-вот должны отпустить, а сам он, Парамонов, лейтенант Красной Армии, попал в плен под Смоленском. Знание немецкого языка определило его в переводчики... Пусть она поверит ему и поможет уйти к партизанам, он не хочет служить врагам...

Таня и слышала и не слышала его скомканную скороговорку, ответила что-то вроде: а почему вы, собственно, ко мне насчет партизан?

— Если б я не знал, что вы можете мне помочь, я бы не ходил за вами... Я понимаю: вы опасаетесь провокации... Я докажу, что стою вашей помощи... Через два дня я приду сюда же, очень прошу — придите и вы...

Владимир Парамонов оказался своим человеком. Он помог как раз в том, над чем бились руководители подполья,— передал им список полоцких агентов СД, раскрыл их клички, назвал адреса, а впредь обещал снабжать сведениями не менее важными.

Татьяна торжествовала — сделано большущее дело. Пусть ей теперь прибавится хлопот, пусть опасность для нее возрастет многократно: ходить на встречи с Владимиром — риск огромный. Пусть! Зато как ценно иметь своего человека в стане врагов, да не где-нибудь — в СД. Таня готова хоть ежедневно появляться в Полоцке лишь бы получать от Парамонова сведения, так необходимые подполью.

И еще она радовалась тому, что вернулся к своим человек, с которым война пыталась поступить самым страшным образом: пыталась превратить его в изменника. Теперь он вернулся к своим, и Таня знала: что бы ни случилось, останется с ними навсегда. Хотя бы ценой жизни.

... Постепенно, маленькими и часто несладкими каплями собирала Таня Мариненко опыт настоящего разведчика. Иногда тяготилась, порой впадала в отчаяние, а часто ликовала и следом поражалась: оказывается, даже в войну человек может хоть не надолго, хоть с оглядкой, но прикоснуться к счастью.

Декабрьским утром по прокаленной морозом дороге Таня отправилась в Полоцк, чтоб отнести принятые накануне сводки Информбюро (она с братом слушали тайком спрятанный дома приемник), а потом взять у Володи Парамонова собранные сведения для подполья. В городе все обошлось без приключений. К концу дня она возвращалась обратно. В потертой хозяйственной сумке лежал кулек соли, завернутые в тряпочку иголки для швейной машины, несколько катушек ниток и кусок простого мыла с «начинкой» (запиской)—донесением Володи. У железнодорожного переезда возле Второй Боро-вухи толпился народ. Таня замедлила шаг, присмотрелась. Солдаты полевой жандармерии и какие-то гражданские останавливают прохожих, проверяют документы. Тут же стоит машина: в кузов сажают одного, другого... Нет, что-то не так. Вернуться? Заметят. Догонят... Идти на проверку? А если отберут «мыло»?... Решение приходит мгновенно. Татьяна приближается к жандармам и обращается к офицеру:

— Пан офицер, как мне пройти к майору фон Гофтен. Он меня ждет по очень важному делу. Мне объясняли в Полоцке, как его найти, но я не поняла как следует...

— Майор фон Гофтен, — офицер произносит фамилию майора и вытягивается, — айн момент, сейчас фрау проводят.

Он подзывает солдата, и тот ведет Таню к военному городку. Таня знала, где живет майор (ей приходилось интересоваться расквартированной тут воинской частью); она рассчитывала, что солдат доведет ее до дома майора и вернется, а из городка уж как-нибудь она выберется. Подошли к дому. Таня кивком головы показала солдату, что он может идти. Но он не уходил. Что же теперь? В дом? Она открыла дверь, шагнула через порог. Солдат повернулся и двинулся к воротам.

Вечером, уже вернувшись, Татьяна рассказывала Гукову:

— Я чуть не кинулась бежать, когда из боковой двери вышел верзила и шагнул навстречу. Мне сразу бросились в глаза его огромные волосатые ручищи... Он рявкнул: «О, симпатичная девушка!». А я выпалила: «Мне срочно нужен майор Гофтен, доложите ему, пожалуйста». Верзила перестал улыбаться и ответил, что, увы, не может выполнить мою просьбу — майор приедет не раньше, чем через час. «Не желает ли паненка провести это время со мной?» Я поблагодарила и сказала, что приду к майору ровно через час. И вышла. Не помню, как петляла между домов. Успокоилась только тогда, когда очутилась в лесу. И только тогда подумала: а хватило бы у меня выдержки и смекалки «сыграть сцену» с майором?... А вообще-то мне нынче здорово повезло!

Она громко засмеялась. Гуков улыбнулся, хотя перед этим намеревался отчитать ее за опасную импровизацию. Намеревался и раздумал. Она же молодец — вон уже сколько времени ходит на задания и ни единого срыва, почти профессионально. И считай, безо всякой школы. Молодец!

... В начале сорок второго года неожиданно был арестован Владимир Парамонов. Таня не боялась, так как была уверена, что он никого не выдаст немцам, но она переживала потому, что не сомневалась: враги не простят ему связи с подпольем, ему не уцелеть. Так и случилось. Владимира расстреляли. Было больно думать о его смерти. Молодой, способный, блестяще знавший немецкий язык, он мог бы стать дипломатом, или ученым, или журналистом, или педагогом... Тане казалось, что она может гордиться его подвигом. Боль утраты стихала, но не проходила.

А в апреле — мае на полоцкое подполье удары обрушились один за другим. Фашисты арестовали десятки людей, на которых пало хоть малейшее подозрение в сочувствии подполью, партизанам. Было ясно: оккупантов беспокоила активизация партизанских действий в районе Полоцка, а с прибытием туда спецгруппы Михаила Сидоровича Прудникова район превратился в настоящий участок фронта, где инициативой почти все время владели партизаны. А немцы дорожили Полоцком: тут железнодорожный узел, скрещение важных шоссейных дорог; тут переформировывались фронтовые части, стояли тылы... Вот почему они бросали в окрестные села и леса карательные экспедиции, пытаясь во что бы то ни стало уничтожить партизан, а в самом городе буквально выворачивали наизнанку каждого человека — задерживали, проверяли, следили.

Пришлось менять тактику. Приняли решение вывезти из города в леса по возможности больше людей, а в Полоцке оставить лишь наиболее опытных подпольщиков для сбора разведывательных сведений, для распространения агитационной литературы и для разложения вражеских войск. Нужен был человек, который бы постоянно связывал этих людей с партизанским командованием. Руководство назвало: Василек.

И прежде вылазки в Полоцк давались нелегко, теперь... попробуй проберись, если перекрыты все дороги, на каждом шагу заставы, патрули, только и слышишь: «Хальт! Документ!...» Может, стоит предложить командованию свернуть связь с городом — пока, до лучших времен. Лучшие времена... Татьяна улыбнулась своим мыслям: «Наивная ты, Мариненко! Когда настанут лучшие времена, твои усилия разведчицы-связной уже не будут так ценны; они нужны именно сейчас, когда обстановка накалена до предела, когда каждый день — бой, зримый или невидимый, когда решается судьба, быть может, самого трудного года самой трудной войны. Да и к тому же кто знает, когда они настанут, лучшие времена?...» И Таня надевала старенькое, с полинявшими полосками платье, покрывалась темной косынкой, брала в руки потертую хозяйственную сумку и отправлялась в город.

А бои, настоящие бои велись в то лето под Полоцком уже часто. В августе сорок второго карательный полк СС атаковал силы партизанской бригады в районе деревни Черное. Пробравшись в Полоцк, Таня получила сведения, касающиеся дальнейших планов развития карательной экспедиции. Оттуда она поспешила в отряд к Гукову — сведения нужно было передать немедленно.

Таня шла на звуки боя. Она хорошо знала дорогу в Черное, однако пошла не напрямик, чтоб не наткнуться на немецкие заставы, а окольными путями через лес. Шагала, вслушиваясь в перестрелку, которая то стихала, то окатывала окрестности сухим губительным ливнем.

Парень в синем френче, подпоясанном немецким ремнем, помог ей найти Гукова. Она передала ему зашифрованную записку и попросила разрешения остаться на позициях.

— Не выдумывай, — Гуков был возбужден и сердит, — неужели тебе нужно объяснять, что я не имею права рисковать твоей жизнью. Ты нужна в другом деле, а тут обойдемся без тебя. Ступай в Зеленку, а завтра попробуй снова наведаться в Полоцк, к тому же человеку. То, что он передаст, принесешь в отряд.

... Так ей и не пришлось испытать кипящую ярость открытого боя. И не довелось больше пробираться в Полоцк, а оттуда в отряд. В тот же день по доносу предателя ее вместе с четырнадцатилетним братом Лаврентием арестовали и с группой других арестованных пригнали в деревню Большие Жарцы.

Тут она держала последний бой с фашистами — короткий и беспощадный. Враги знали, что Татьяна Мариненко связана с партизанами, что в отряде ее другой брат — Каллистрат. Однако они рассчитывали узнать больше. «Кто вожаки партизан?», «Кто добывает сведения в Полоцке?», «Где партизанские базы?», «Фамилии связных в окрестных деревнях?...» Обещали жизнь, сулили огромную сумму немецких марок, даже орденом третьего рейха соблазняли — только ответь на вопросы. Таня не ответила. Ее пытали, истязали и вновь предлагали жизнь, деньги, орден третьего рейха... И снова истязали. И, не услыхав ничего, кроме проклятий, изувеченную, полумертвую, вместе с братишкой расстреляли.

Татьяна Мариненко учительствовала совсем мало. Она успела отдать школе лишь крохотную долю того, что могла и мечтала отдать. Она погибла бойцом, но навсегда осталась учительницей. Учительницей в Великой Школе жизни. У нее учатся. Учатся быть верным Родине и не дрогнуть в трудный для нее час.