Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

Карельские девушки

I

На третий день своего пути по лесу они дошли до родника, пробивавшегося, казалось, из-под самых корней старой ветвистой березы.

— Здесь было условлено, в дупле, — сказала Аня и подошла к дереву.

Марийка стояла рядом, не сводя своих голубых глаз с подруги.

Аня вытащила из дупла сложенную, как конверт, бересту и развернула ее. Внутри лежала записка. Обе головы— Анина, с гладкими, тонкими косичками, которые так смешно подпрыгивали, когда она играла в волейбол, и Марийкина, тоже светлая, но с подстриженными, вьющимися, точно всегда взлохмаченными волосами, — склонились над запиской...

— Вот тебе и раз! — опечалилась Аня, прочитав две лаконичные строки.

Сказала она это по-вепсски, но Марийка поняла ее разочарование. В записке были только две фразы: «Нас здесь нет. Дома вас ждут».

Фраза эта означала, что партизанский отряд Ивана Власовича, который посылал девушек в длительную разведку в родное село Ани — Шелтозеро, оккупированное белофиннами, ушел в другие места. Это означало еще я то, что, если девушкам удалось получить важные сведения, они должны немедля доставить их через линию фронта к своим.

А сведения действительно были очень важные. Аня и Марийка шли, радуясь тому, что они смогут на карте точно указать места, где расставлены орудия неприятельских гарнизонов в окрестных деревнях и их численность. Они поименно знали также и всех предателей в районе и могли рассказать партизанам о тех жестокостях, которые в своем неистовстве совершали белофинны. И наконец, они несли подлинные документы финской администрации и командования. Каждый день «командировки», длившейся почти месяц, каждый час ее, каждая минута угрожали девушкам смертью...

И вот теперь, после трех дней ходьбы по лесу, без еды, с одним только маленьким пистолетом, они стояли у старой березы и перечитывали записку, предписывавшую им дальнейший одинокий путь. Отсюда, из глубокого финского тыла, до линии фронта по прямой было восемьдесят километров.

— Ну что ж, пойдем, — сказала Аня и посмотрела на циферблат финского компаса, прилаженного, как часы, на правой руке.

— Пойдем, — повторила Марийка, — пусть Иван Власович не пожалеет, что отправил нас.

Иван Власович был учителем в той школе, в которой до войны училась Аня. Еще совсем недавно ему и в голову не могло прийти, что он будет командовать партизанским отрядом, а его бывшая ученица придет в отряд как рядовой боец.

— Так я на вас рассчитываю, — сказал он, беседуя с девушками перед тем, как они отправились в «командировку».— Помните партизанскую присягу? — И сердце его сжалось, когда он вдруг подумал о том, что грозит им, если они попадут в руки врага... Немного помолчав, Иван Власович вдруг строго спросил у Ани:

— Лисицына, можно ли тебе доверить такое дело? Дисциплина у тебя в школе хромала, к тому же ты никогда не сознавалась, когда не знала урока. Помнишь, я как-то спросил у тебя, где находится Красное море, а ты ответила: «У нас в Карелии. Раньше оно называлось Белым, а после революции его переименовали»? — Иван Власович улыбнулся.

Марийка прыснула со смеху, а Аня покраснела.

— Так ведь то когда было? А теперь я взрослая — через неделю восемнадцать лет стукнет...

После этого разговора прошло уже больше месяца. И сейчас, возвращаясь обратно, Ане было приятно думать, что Иван Власович будет доволен их работой.

«Я расскажу ему про нашу школу», — думала она, отмахиваясь от надоедливых комаров.

В ту школу, где совсем еще недавно училась Аня, сейчас прислали учителя из Финляндии. Учитель этот бьет детей линейкой по рукам и по ушам. Он избил Володьку Полубелова, который всего на два класса был моложе Ани, за то, что тот ответил ему на какой-то вопрос по-вепсски.

— Про племя вепсов, — говорил еще в школе Иван Власович, — наверно, мало кто знает, и от каждого из нас зависит прославить его на весь мир...

II

Они шли целый день без отдыха, на ходу грызли хрустящие на зубах сухари, которые казались им самым изысканным яством.

Вокруг стоял пестрый карельский лес. Ровная гладь тихих прозрачных озер у берегов покрыта была золотым ковром листьев, опавших с берез. Осины трепетали всем своим разноцветным оперением при малейшем дуновении ветерка. Шли они всю ночь и только перед рассветом часа на два забылись неуютным лесным сном. Спали полусидя, прислонившись спинами друг к другу, чтобы было теплее, потому что при таком сне раньше всего холодеет спина.

Утром траву покрыл иней. Девушки пошли дальше. Они радовались, что все было спокойно и никто не пересек их пути. Над лесом стоял зыбкий утренний туман. Подруги пробирались, видя перед собой всего на несколько шагов.

Солнце было уже высоко, когда туман разорвался, и Аня вдруг увидела, что они идут по совсем черной земле. Земля и стволы сосен были совершенно черные, и только хвоя — оранжевая, цвета апельсиновой корки.

Это был тот самый лес, который в июле подожгли партизаны, чтобы выгнать белофиннов на дорогу. Всего в нескольких шагах от девушек быстро прошла, раздвигая кусты, лосиха с двумя телятами...

— Жаль, ружья нет!

— Все равно нельзя стрелять, — отозвалась Аня, но при мысли о жареном мясе у нее засосало под ложечкой.

Потом земля стала мягкой. Следы наливались водой.

Аня остановилась у ели перемотать портянки и вдруг услышала всплеск и легкий вскрик. Она быстро сунула ногу в тяжелый яловый сапог и поспешила вперед, к подруге, перескакивая с кочки на кочку, прошла метров тридцать и остановилась. Шагах в десяти перед ней в трясине барахталась Марийка. С каждой минутой она погружалась все глубже и глубже. Аня растерянно оглянулась, не зная в первый момент, что же делать, чем помочь. Увидев Аню, Марийка поднесла к шее руку и стала развязывать шнурок, на котором был кисет с бумагами, добытыми в финском штабе.

«Аня их доставит», — подумала Марийка.

Невдалеке стояло сухое, тонкое мертвое деревцо.

Аня, не разбирая дороги, скользя по мшистым кочкам, падая и снова поднимаясь, подбежала к деревцу. Сухое, оно легко поддалось ее усилиям. Она подтащила легкий ствол к тому месту, где была ее подруга. Трясина доходила Марийке уже чуть ли не до груди. Аня протянула ей деревцо. Марийка не могла до него дотянуться. Аня подтолкнула деревцо вперед.

— Клади его поперек! — закричала она.

— Тише ты! — негромко отозвалась Марийка и дотянулась наконец до сучковатого ствола. Упершись грудью в него, она подтянулась на руках и, уже совсем изнеможенная, выбралась из трясины. Когда Аня увидела, что подруга в безопасности, она сразу как-то неожиданно ослабела и, чтобы не упасть, прислонилась к колючему можжевеловому кусту.

Марийка, выйдя на сухое место, выжала юбку, и девушки двинулись дальше в путь.

— Это я в кино видела, как человек из болота спасся. Доску поперек себя положил, оперся на нее и выполз, — говорила Аня, останавливаясь около брусничной россыпи. — Вот так и я с тобой сделала, — продолжала она, опрокидывая в рот полную ладонь вкусных, чуть горьковатых ягод.

— А ты так ловко с елкой управилась, — сказала Марийка, — как настоящий лесоруб. Ты кем собираешься быть? — спросила она вдруг и сама удивилась, что, познакомившись и подружившись в отряде, они об этом до сих пор не разговаривали.

— Я очень платья разные люблю, материи цветные. Хочу после войны в текстильный институт пойти, по окраске материй работать. А ты?

— Я? Я в позапрошлом году летчицей собиралась быть. Даже с парашютом прыгала. Потом решила, что буду морским капитаном... Но началась война. Мне еще два класса оставалось... Мы в Пряже жили... Я сначала хотела вместе с другими эвакуироваться, чтобы продолжать учиться. Но знаешь, в июле ребятишки играли на улице, копались в пыли — и вдруг налетели финские самолеты... Что тут было!... Они из пулеметов расстреливали детишек. Соседскую девочку — шестилетнюю — убили. Я ее на руках в комнату внесла. Такая хорошая девочка была, умница. Мать ее с ума сошла... В тот день я решила, что нет, не буду эвакуироваться, не будет мне спокойствия, пока...

— Понимаю, — прервала ее Аня, — понимаю,

III

К вечеру девушки вышли на берег широкой быстрой реки.

До наших оставалось не больше двадцати километров. Но надо было перебраться на противоположный берег. Лесистый и обрывистый, он чернел в каких-нибудь двухстах метрах от того места, куда вышли из чащобы девушки.

На другом берегу горели костры. Видно было, как черные фигурки суетятся около огня, подбрасывают хворост, подвешивают к треноге котелок. Девушки прошли вниз по реке метров двести.

— Ох, погреться бы у костра, попить горячего чаю и надеть тапочки, — мечтательно сказала Аня.

— Тоже мне вояка! — снисходительно улыбнулась Марийка. И ей, особенно после болота, хотелось погреться у костра, но она боялась сознаться в этом.

Близ реки лежало несколько сухих тонких деревьев. Видно, кто-то из окрестных крестьян еще в прошлом году заготовлял себе дрова да, застигнутый бедой, так и оставил их валяться на берегу.

Девушки стали вязать плотик. Пошли в ход и косынки, и пояса, и гибкие ивовые ветви... Через час плотик был готов.

— Аня!—тихо сказала Марийка. — Если что-нибудь со мной случится, передай, пожалуйста, в Беломорск, Васе, что я очень много о нем думала...

— Передам. — И Аня столкнула плот на воду. Марийка стояла на коленях, отталкиваясь от берега суковатой длинной палкой. Река была широкая и быстрая. Нескладно, наскоро сделанный плот уже метрах в десяти от берега стал распадаться, косынка развязалась, стволы уходили из-под ног, холодная вода подобралась к щиколоткам. А до противоположного берега еще далеко. Скоро плот совсем распался. Уцепившись за бревна, девушки добрались обратно к тому берегу, от которого только что отплыли.

— Плаваешь? — спросила Марийка у Ани.

— Конечно!

— Тогда надо переплывать. Холодновато, но зато к утру обогреемся уже у наших. Наедимся в четыре горла.

Девушки не торопясь разделись, оставив на себе только трусики. Марийка положила финские бумаги и компас себе в берет и приладила его на голове. А платья девушки связали в узелок, в который уложили и пистолет.

— Я поплыву с ним, — сказала Аня, решительно тряхнув головой, так, что кончики косичек подпрыгнули выше затылка.

Ступня ее ощутила прикосновение мелкого, бархатистого, рассыпчатого песка, холод почти ключевой воды.

— Ох, — сказала она, сделав шаг вперед, и погрузилась по горло в воду.

Марийка тоже вошла в реку. Она оттолкнулась ногами от дна и, глубоко вдохнув воздух, поплыла к противоположному берегу. От холода заныло все тело. Плыла она, как говорят мальчишки, по-лягушечьи: выкидывая вперед руки и разводя их.

Аня плыла быстрее, чем Марийка, но она была тоненькая, и ее скорее охватил пронизывающий холод.

Она взглянула вперед. Перед ней поднимался крутой лесистый берег. Отдельные деревья в темноте были неразличимы. Лес стоял плотной, темной, непроницаемой стеной. До этого берега было сейчас дальше, чем до оставленного позади. Аня плыла и слышала ровное дыхание немного отставшей Марийки и плеск разрезаемой телом воды. Вдруг судорогой свело ее левую ногу. И сразу же, испугавшись, она стала плыть, загребая руками теперь вразнобой. Рот ее полуоткрылся, и она хлебнула немного холодной невкусной воды. Слева Аня видела дробящееся в воде, зыбкое отражение пламени костров. Оттуда раздавались громкие голоса.

«Вот крикну — и спасут!» — мелькнула мысль, сразу как-то успокоившая ее. Она стала дышать ровнее и попробовала, может ли двигать левой ногой. Но режущая боль судороги подобралась и к правой ноге.

«Если закричу, спасут!» И вдруг она страшно испугалась того, что она действительно закричит. Сбегутся от костров белофинны и, вытащив из воды, схватят ее и Марийку, и все, что они узнали, вся работа пойдет прахом. А Иван Власович тихо скажет себе:

— Напрасно я понадеялся на этих девчонок.

И она вспомнила лицо Ивана Власовича, родное, трогательное и немножко смешное, когда он хочет казаться строгим. Нет!

— Марийка, — задыхаясь, спросила Аня, — ты доплывешь? Доплывешь, Марийка?

— Доплыву.

— Ты все помнишь: и про батареи, и про гарнизоны?

— Помню.

Берег был уже не так далек. Течение очень сильное, и казалось, что берег быстро плывет им навстречу. Аня снова глотнула воды.

«Ой, закричу!»

Костры горели по-прежнему. И тогда, больше всего на свете боясь, что она закричит, Аня закусила правую руку повыше кисти и почувствовала на языке солоноватый вкус крови.

Марийка, подплывая к ней, услышала последние слова подруги. Она увидела, как голова Ани ушла под воду и снова вынырнула, увидела знакомые блестящие глаза, закушенную руку. Подплыв к Ане, Марийка ухватилась за кончик косички и потянула ее к себе, но от чрезмерного усилия сразу потеряла дыхание и сама чуть не захлебнулась. Холод колол ее тело тысячью острых каленых иголок, и она поняла, что если еще хоть минуту промедлит, то и сама не выплывет. Марийка подняла руку к голове. Берет был совсем сух. Под ним топорщились бумаги. Часто и прерывисто дыша, чувствуя, что сердце бьется где-то у горла, Марийка подплывала к берегу. Она ухватилась обеими руками за выступавший высоко над водой узловатый корень старой сосны, подтянулась, выползла на берег и встала. Тело ее дрожало непрерывной мелкой дрожью. Разглядывая гладь реки, Марийка даже не заметила, что зубы ее стучат.

Вода была темной.

— Аня, — тихо сказала Марийка,— так вот ты какая!

Не замечая времени, она стояла на берегу, разглядывая реку, зная, что некого ждать, и все же еще сердцем не веря в гибель подруги.

Потом она сняла берет, проверила, на месте ли документы, положила шуршащую бумагу обратно, натянула на голову берет и вдруг вспомнила, что ей не во что одеться.

Сверток с платьем утонул.

Голодная, в одних трусах Марийка упрямо шла по лесу, изредка проверяя направление по компасу. Ветви царапали тело в кровь, но она шла, не обращая внимания на царапины. Тело ее посинело от холода. Густыми тучами носились вокруг комары. Сначала она веткой отмахивалась от них, но потом перестала: все равно не отобьешься! Все тело казалось одной большой зудящей раной.

Днем, надергав мха с кочек и покрывшись им, девушка забылась коротким, тревожным сном, пригреваемая косыми лучами солнца.

На другой день, когда Марийка отдыхала, прикрывшись мхом, она услышала финскую речь... Невдалеке, по дороге, прошел неприятельский патруль. Потом проехал автомобиль. Ей не хотелось вставать. Была такая слабость, что, казалось, нет большего наслаждения, чем лежать так, без движения, без дум... Но вдруг словно электрический ток прошел по телу. Марийка вскочила и пошла. Ей вспомнилось милое лицо, голубые глаза и какой-то незнакомый мотив вепсской песенки, которую любила напевать Аня...

Теперь она шла уже не нагибаясь, чтобы сорвать ягоды: когда она нагибалась, ее тошнило, кружилась голова, и потом трудно было снова определить, в какую сторону надо идти... Так добрела до большого завала, который тянулся влево и вправо на несколько километров.

«Здесь пройду», — решила Марийка и стала переползать через бревна. Сучья царапали ее, приподнять ногу казалось непосильным трудом... Она ложилась всем телом на бревно и затем медленно переваливалась на другую сторону. Ей надо было несколько минут отдыхать, прежде чем снова повторить движение. Два или три раза она засыпала среди деревьев, а проснувшись, не помнила, утро сейчас или вечер. И взяв в рот сухую горькую кору, снова начинала переползать через поваленные деревья со вздыбленными ветвями...

Лежавшую без чувств девушку нашли около завала наши разведчики.

Через три часа Марийку, укутанную в одеяла, уже отпаивали крепким горячим чаем. У нее пересыхали губы, и глаза тоже были сухие. И только через несколько дней, рассказывая медсестре об Ане, она вдруг вспомнила веселую косичку и робкий голос:

— Доплывешь?

Вспомнила руку, закушенную, чтобы не закричать, и залилась слезами...

Через некоторое время вражеские гарнизоны и батареи, о которых сообщила Марийка, были уничтожены партизанами. И это было лучшим лекарством для лежавшей в госпитале девушки.

Месяц спустя она написала в Кемь, своей подружке-однокласснице Пане Савватьевой, что ее наградили орденом. И среди воспоминаний о том, как они вместе ходили гулять на «горку любви» в Пряже, как разговаривали о пушкинской Татьяне, были такие, написанные разбросанным, еще не выработавшимся почерком строки: «Если бы не было войны, то сейчас мы с тобой учились бы уже в десятом классе... Вот было бы хорошо!»

IV

На всю жизнь в памяти Даши Дудковой осталась эта минута, это прощание в предрассветной полумгле, когда Марийка, торопливо обняв, поцеловала ее в щеку, а затем повернулась и зашагала к лесной опушке. Пройдя шагов двадцать, она обернулась, помахала рукой подруге и, уже не оглядываясь, перескакивая с кочки на кочку, скрылась за деревьями. Уже давно исчезла в глубине чащи ее невысокая плотная фигурка, уже солнце поднялось над лесом, а Даша все еще стояла, глядя в ту сторону, куда ушла Мария Мелентьева.

Весь вечер перед этим Марийка начинала писать какую-то записку. Но, видимо, ей никак не удавалось написать задуманное, потому что она рвала бумагу на мелкие клочки, снова писала и снова разрывала.

— Даша! — наконец сказала она. — Ты ведь все знаешь! Помоги, а то я очень волнуюсь, и у меня ничего не получается.

И впрямь, было от чего волноваться Марийке. Выздоровев, она стала требовать, чтобы ее отправили назад, в партизанский отряд.

— Я там нужнее, чем здесь! — говорила она. Просьбу Марии удовлетворили. Ее решили послать для связи в один из партизанских отрядов, действующих далеко в тылу врага.

Весь день она заучивала наизусть то, что следовало передать в отряды, а вот теперь, вечером, перед уходом, хотела написать письмо Василию, с которым они вместе учились в школе, которого она любила...

«Ну вот, Василий, — писала она, — через несколько часов я буду очень далеко от тебя, и ты совсем не вспомнишь ту девушку, которая любила тебя. Для тебя это не новость... — Тут у Марийки перехватывало дыхание и карандаш начинал дрожать в руке. — Видишь ли, Вася, когда мы шли по лесу с Аней, мы много говорили о жизни и о любви... Я говорила ей о тебе...»

С помощью Даши письмо было дописано поздно вечером.

— Отдай ему через несколько дней, — попросила Марийка, ложась спать. Она приподнялась, чтобы еще что-то спросить, но Даша пригнула ее голову к подушке.

— Все равно разговаривать с тобой не буду. Спи... Рано вставать надо...

Всю ночь Даша не спала, сидя у изголовья подруги. Она должна была разбудить Марийку на рассвете и боялась проспать.

V

Уключины были обмотаны тряпками и не скрипели. Ночь стояла темная, холодная. В нескольких метрах впереди и позади нельзя было разглядеть ничего. Кроме Марийки в лодке было еще трое разведчиков, фамилии которых она не знала и, по закону разведки, даже не спрашивала. Одного из них — в шерстяном вязаном подшлемнике— звали Ваня, другого, не промолвившего ни слова за весь путь, — Саид, у третьего же было странное прозвище — Пламенный привет.

— Почему его так зовут? — тихо спросила Марийка у сидевшего рядом на скамье Вани.

— Солнце взойдет — сама увидишь! — отозвался он, и Марийке послышались в его ответе смешливые нотки.

«И правильно, — укорила она себя, — не надо спрашивать».

Позади шла еще одна лодка. В ней сидело восемь бойцов с легким пулеметом. Им было поручено во что бы то ни стало провести Марийку и ее спутников через линию фронта, а самим возвратиться. Озеро было огромное. Гребли по очереди. Начав переправу в шесть вечера, к четырем ночи приблизились к противоположному берегу.

Финны не спали. То и дело над берегом взлетали в черное небо и медленно опускались к сырой земле ракеты, на много верст освещая все вокруг ровным, немигающим зеленоватым светом. Луч прожектора шарил по кучевым плотным облакам и вдруг опускался вниз, на гладкую, словно застывшее масло, воду. И, когда он подходил близко к лодке, сердце Марийки опускалось, как бывает у человека на самолете, быстро теряющем высоту. Но, уже почти доходя до лодки, луч внезапно ускользал вправо. Потом светлое пятно бежало по сизым облакам. И тогда от сердца отлегало, и пригнувшиеся гребцы снова распрямляли спины. Вдруг блуждающий луч набрел на первую лодку, прошел по ней влево и снова вернулся, точно поймав ее. И прежде чем Марийка успела что-нибудь сообразить, она почувствовала толчок и сразу очутилась в холодной, пронизывающей воде.

Вода доходила Марийке до груди. Это Саид рывком перевернул кверху дном лодку — люди очутились в озере, и белофинским наблюдателям черная, просмоленная лодка, с поднятым кверху килем могла показаться одним из многих прибрежных валунов. Сразу поняв, что надо делать, бойцы в лодке, шедшей позади, открыли стрельбу, привлекая внимание к себе. С берега послышалась ответная стрельба. Луч прожектора поймал вторую лодку и застыл на ней. Дрожа от пронизывающего все тело холода, Марийка стояла, подогнув колени так, чтобы над поверхностью воды осталась только одна голова.

Ваня тронул Марийку за локоть.

— Давай выбираться на берег! — тихо сказал он. И, пользуясь тем, что внимание врага было приковано ко второй лодке, они вышли из воды.

Быстро пробравшись в прибрежный лесок, Марийка, выжимая платье, не отрывая глаз смотрела, как отходит лодка с товарищами обратно к тому берегу, где было сейчас все, что дорого ее душе. Рядом с лодкой, почти у самого борта, то и дело подымались вверх сверкающие в свете ракет зеленые фонтаны от разрывов мин.

Ухнул орудийный выстрел. Снаряд лег далеко впереди лодки.

Где-то неподалеку дробно строчил пулемет.

«Уйдут ли?» — с тревогой подумала Марийка.

— Уйдут, теперь это не твоя забота, — сказал Ваня, словно угадав ее мысли. — Твоя забота теперь — свое дело как следует делать. Пойдем!

И они пошли в глубь леса, на запад.

Если бы не холод от облегавшей тело мокрой одежды, то идти по этому лесу было бы нетрудно, потому что шагали налегке: заплечные мешки утонули и не было времени разыскивать их на дне озера. Осталось лишь по нескольку сухарей в карманах. Только у одного Пламенного привета был автомат с диском, у других — пистолеты.

— Ничего, дойдем! — подбодряя других, сказала Марийка. — И то счастье, что комаров уже нет!

Когда солнце поднялось высоко, разведчики легли отдыхать, зарывшись в мох. Устраиваясь поудобнее, Пламенный привет снял шапку и положил ее под голову. У него была густая, ярко-огненная шевелюра. Марийка никогда не видела таких рыжих волос. Поймав ее взгляд, он улыбнулся и произнес:

— Спокойной ночи! Привет!

«Теперь понятно, почему его так прозвали», — подумала Марийка. Они спали, согревая друг друга теплом своих тел. Дежурили по очереди. Укладываясь поудобнее, Марийка вспомнила Дашу. «Она, конечно, уже встала и пошла на работу, а письмо передаст Василию только завтра...» С этой мыслью девушка заснула, и плечо товарища казалось ей мягче, чем маленькая подушка на кровати в комнате в Беломорске.

VI

Так шли они, обходя стороной редкие, обезлюдевшие деревушки. Ели крупную багряную бруснику, сладковато-горькую рябину и кое-где еще сохранившиеся ягоды гоноболя. У одного глухого маленького озерка Ваня бросил в воду двухсотграммовую шашку тола, и через несколько минут они собрали штук двадцать щучек, окуньков, линьков. Марийка поджарила рыбу днем на маленьком костре из сухих сучьев, предварительно содрав с них кору, чтобы не было дыма. И хотя не было ни щепотки соли, рыба показалась им чудесной.

На четвертые сутки такого блуждания по лесу, когда уже было пройдено больше чем полпути, они приблизились к деревушке Топорная Гора.

Было решено, что Ваня, не заходя в деревню, пойдет дальше и в десяти километрах остановится, чтобы подождать остальных.

— Если через десять часов не догоним тебя, иди дальше один, — сказала Марийка. — Значит, нам не удалось достать ни хлеба, ни соли или еще того хуже пришлось...

Марийка одна из всей группы говорила по-карельски и по-фински.

— Я пойду в деревню! — сказала она товарищам. — А вы меня здесь, за околицей, ждите.

— Ну нет, не на таких напала! Мы тебе защитой будем, — грубовато сказал Пламенный привет.

Так и сделали. Ваня пошел дальше, а двое разведчиков с Марийкой притаились среди кочек в леске около деревни и, наблюдая за тем, что происходит на деревенской улице, дожидались сумерек.

Солнце садилось далеко за озером, и маленькие окна бревенчатых изб, украшенные резными наличниками, горели, отражая дальний пожар заката...

... Ослабевшая за несколько голодных суток, Марийка с трудом поднялась по крутым ступенькам высокого скрипучего крыльца и, потянув щеколду, вошла в тесные сени. За нею, нагибая голову, чтобы не удариться о низкую притолоку, вошел Саид. Пламенный привет шел позади, держа палец на спусковом крючке автомата. Из горницы доносились громкие голоса. Марийка вошла в комнату и окинула ее взглядом.

Несколько женщин, сидя на лавочке и суча нитку кудели, вели между собой оживленную беседу. Два старика с окладистыми седыми бородами сидели молча около окошка. Девушка с толстой косой налаживала чадившую лампадку. Когда Марийка вошла в комнату и следом за ней появился Саид, беседа сразу прервалась. Девушка отставила в сторону лампадку, повернулась к Марийке и радостно воскликнула:

— Ты от наших?

И не успела Марийка промолвить и слово, как все повскакали с мест, обступили ее, стали расспрашивать:

— Ну как там? Да как ты решилась прийти? Здесь и без всякой вины в беду попадешь! Где наши сейчас стоят?

На эти и еще на десяток других жадных вопросов Марийка должна была сразу же ответить. И так радостно было ей говорить правду этим запуганным, обездоленным людям!

Все они слушали ее с напряженным вниманием, и никто не заметил, как из горницы вышла кривая старуха. В сенях она увидела разведчика, стоявшего у дверей. Старуха знаками показала, что ей надо в отхожее место, которое было тут же, в коровнике, и отделялось от сеней невысокой дощатой перегородкой.

В горнице девушка с толстой косой подошла вплотную к Марийке:

— Родная! Возьми меня с собой, прошу тебя! — взмолилась она. — Все что угодно буду там делать. Только вызволи отсюда.— И она опустилась на колени перед растерявшейся Марийкой.

— Ой, женки, — вдруг спохватилась хозяйка избы, — а куда же Петровна скрылась?

Все переполошились.

— Не иначе как к финнам побежала... У нее сын еще в двадцать втором году в Финляндию скрылся. Недавно нашла его. Посылку прислал ей... Быть беде! — быстро, перебивая друг друга, затараторили женщины.

— Голубушка, что ж ты стоишь, иди скорее!—торопили они Марийку. — Иди, прячься... — Говоря это, они совали ей в руки куски хлеба. Хозяйка вытащила из печи котелок с картошкой и, обжигая пальцы, стала запихивать в карманы Марийке и Саиду горячие, дымящиеся картофелины.

— Эх ты, Пламенный привет, что ж ты ее выпустил!— с упреком сказала Марийка, выходя в сени.

— Да не выпустил, она здесь! — весело ответил разведчик и, с силой выдернув задвижку, распахнул дверь в уборную.

Она была пуста. Две большие доски были отодвинуты в сторону.

— Ах ты, сволочь! — выругался Пламенный привет и выскочил на крыльцо вслед за Марийкой.

Вместе с Саидом она уже шла по улице. Сбегая по ступенькам, Пламенный привет вдруг увидел, что из-за угла, навстречу Марийке, вместе с кривой старухой вышло несколько финских солдат, один из них держал на поводке повизгивающих собак. Пламенный привет поднял автомат и дал длинную очередь. Несколько белофиннов упало. Другие забежали за угол двухэтажной избы.

Марийка быстро повернула к баням, стоявшим у ручья, за которыми начинался лес на болоте. Пламенный привет большими, размашистыми шагами побежал туда же... Несколько выстрелов раздалось им вслед.

— Ну, вот и попались!—тихо сказал Саид, проверяя, сколько патронов осталось в обойме его пистолета.

— Уйдем! — уверенно бросил Пламенный привет. Но в эту минуту они услышали заливистый лай собак.

— Не уйдем! — прислушиваясь к лаю, сказала Марийка и, помолчав, добавила: — Надо идти назад, в другую сторону, чтобы не подвести Ваню.

Они пошли, перескакивая с кочки на кочку, проваливаясь в болото, обратно, на восток.

Собачий лай раздался совсем близко. И не успела Марийка перескочить еще несколько кочек, как в подол ее юбки вцепилась зубами овчарка. Марийка остановилась и выстрелила. Раздался жалобный вой, собака разжала челюсти.

Марийка пробежала еще несколько шагов, но с другой стороны также послышался лай. Слышны были голоса и грубая ругань на финском языке.

Марийка остановилась.

Навстречу из леса шли солдаты с собаками. Саид лег в болото. Рядом с ним — Пламенный привет. Марийка тоже опустилась на сырую землю.

— Товарищи! — тихо сказала она. — Товарищи!

— Не надо говорить, ничего не надо говорить, Марийка, мы все знаем! — отозвался Саид.

Раздалась длинная очередь из автомата.

Пламенный привет работал точно. Человек шесть финнов упали как подкошенные. Послышались стоны. Потом все смолкло, и только слышно было, как жалобно чавкает болотистая почва и повизгивают сдерживаемые собаки. Солдаты подползали к кочкам, между которыми притаились разведчики. Потом финны открыли сильный огонь. Марийка плотнее прижалась к холодной, сырой земле.

«Последнюю пулю сберегу», — решила она.

Снова раздалась очередь из автомата. Пламенный привет бил безостановочно.

— Чего ты торопишься, экономь! — крикнул Саид. Но тот продолжал стрелять: Пламенный привет был убит, в предсмертной судороге он нажал на спусковой крючок автомата. Палец его не распрямился и после того, как окончился диск.

Еще автомат его продолжал стрелять, когда в двух шагах от Марийки выросла фигура солдата. Марийка прицелилась и выстрелила. В то же мгновение что-то тяжелое обрушилось сзади на нее и вдавило ее в зыбкую землю. Теряя сознание, она успела еще крикнуть:

— Смерть захватчикам!

И услышала гортанный голос Саида, кричавшего, очевидно по-татарски, проклятия.

Очнулась она на рассвете в холодном темном подвале.

Голова ныла. Рассеченная нижняя губа кровоточила, мокрое платье было разодрано.

Рядом во тьме стонал человек.

— Саид? — окликнула Марийка.

— Ты жива? — спросил Саид. — Лучше бы ты уже умерла!

Они лежали молча на холодной, влажной земле. В наступившей тишине только и слышны были шаги часового, ходившего взад и вперед около дома. Время тянулось в молчании, продолжавшемся, может быть, несколько минут, а может быть, и несколько часов.

— Марийка, — окликнул ее вдруг Саид. — Спасибо тебе за те слова, в болоте. Тогда я сказал: не надо говорить, сам знаю. Это правда. А все-таки спасибо, что сказала!

— Послушай, — промолвила Марийка, — сколько мог пройти Ваня? Мы десять часов лежали у деревни. Потом разговор — час, да бой — час. Теперь, наверное, утро наступает. Сколько времени мы здесь?

И они стали шепотом подсчитывать, далеко ли успел уйти Ваня. То, что он был теперь, вероятно, ближе к условленному месту, чем к деревушке, в подвале одной из изб которой они были заключены, успокаивало их и радовало сейчас больше всего на свете. Захотелось есть. Марийка вытащила из кармана две картошки и протянула одну Саиду. Картошка была вкусная, рассыпчатая, и только из-за рассеченной губы было больно откусывать... Над головой заскрипели доски и застучали сапоги. Послышались голоса. И среди других фраз Марийка услышала:

— Посмотри там, очнулась она или нет. Если пришла в себя, тащи сюда. Девушка будет сговорчивее, чем этот чертов татарин!

Со скрипом поднялся квадрат люка. Яркий свет ударил в глаза Марийке. Она застонала. Спустившийся в подполье солдат толкнул ее в бок ногой. Она не шевельнулась. Солдат поднес к лицу девушки карманный фонарик. Веки ее были плотно сжаты. Солдат прикрикнул:

— Вставай!...

Она не ответила. Тогда он, кряхтя, полез наверх и с силой захлопнул крышку люка.

— Для чего ты так сделала? — спросил Саид. — Муки боишься? Все равно не уйдешь, для чего же тянуть?

— Ване каждая лишняя минута дорога!

Прошло еще несколько часов, прежде чем их вытащили из подвала, вывели на деревенскую улицу и поставили около плетня поблизости от большой избы.

Недавно прошел дождь — дорога была грязная и вязкая, но небо было уже синее, и в большой луже перед домом отражались бегущие по нему облака. Марийка оглянулась. Будто вся деревня вымерла. Лишь вблизи стояло несколько солдат. Саид едва держался на ногах. Взглянув на него, Марийка содрогнулась: лицо его было неузнаваемо — сплошная кровоточащая рана.

«Неужели и у меня так будет?» — подумала Марийка, и ей, так недавно печалившейся из-за нескольких веснушек на лице, стало страшно.

— Ну, девушка, — вежливо сказал финский офицер, — ты мне сейчас ответишь на вопросы.

Он говорил по-русски. Марийка ответила по-фински, чтобы все стоящие поблизости солдаты понимали разговор.

— Смотря какие вопросы будешь задавать.

— Так ты финка! — удивился офицер. — Ну, тогда другой разговор!

— Я карелка.

— Это тоже неплохо. Одним словом, твоя жизнь в твоих руках. Откуда вы пришли?

— Мы — народ. Мы — здешние!... А если бы мы на минуту раньше из деревни вышли, так вы ни за что бы не взяли нас! — вдруг добавила она.

Офицер посмотрел на ее бледное, худое лицо, на синюю, рассеченную губу, на оборванное платье и засмеялся.

— Ну, нет! Я за вами с собаками от самого берега шел. Минута-другая тут роли не играет!

И Марийка поняла, что офицер ничего не знает про Ваню, что они остановили погоню и приняли ее на себя. И от этого сознания ей стало легко и радостно, словно не смерть ее ждала сейчас, а большая удача. Лицо ее просветлело. Голубые глаза засияли.

Удивленно глядя на нее, офицер продолжал допрос:

— Сколько вас было? Трое?

— Ну нет! Нас больше, чем тебе кажется!

— Не обманешь!—усмехнулся офицер. — Один из вас в болоте лежит, — значит, осталось двое, а теперь, — он вытащил из кобуры пистолет и выстрелил прямо в лоб Саиду, — а теперь ты одна осталась!

Саид упал навзничь. Он лежал в грязи у ног Марийки. Девушка покачнулась, слезы подступили к глазам. Она ухватилась рукой за неровные жерди косого плетня. Переводя дыхание, взглянула на облака, бежавшие по высокому голубому небу. И перед ней возникло лицо Ани, когда она спросила: «Доплывешь?»

— Доплыву, — прошептала Марийка и заплакала.

— Вот плачешь, — сказал офицер, довольный произведенным впечатлением, — а если будешь хорошо вести себя, мы дадим тебе возможность и порадоваться!

— Я и сейчас радуюсь! — громко, чтобы слышали солдаты, сказала Марийка. — Я и сейчас радуюсь тому, что порученное мне задание выполнено, а плачу я от злости, что не могу убить тебя, фашистскую собаку!

И в ее широко открытых глазах, наполненных слезами, глядящих на него в упор, офицер увидел такую ненависть, что содрогнулся. Подняв пистолет, он отвел в сторону глаза и, не целясь, выстрелил в Марийку...

Ваня дошел до отряда и выполнил то, что было поручено. Жители деревни похоронили девушку и ее погибших товарищей. Рассказы крестьян о том, как умерла Марийка, были подтверждены показаниями взятого в плен финского солдата, который присутствовал при последнем допросе и был свидетелем последних минут жизни Марии Мелентьевой.

Гудят в карельских лесах электропилы. Яркими огнями отражается, дробясь в бесчисленных озерах, свет сельских электростанций, построенных после войны. Видны эти огни и из широких окон школы имени Марии Мелентьевой в Пряже. Вспыхивает яркий свет лампочек в длинные зимние вечера и в избах колхоза имени Анны Лисицыной на берегу Онежского озера, в селе Шелт-озеро. Знает и любит своих героев советский народ и свято бережет память о них.