Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

Всегда вдвоем

И сейчас в центре Москвы помещается институт, в котором до войны работали Наташа Ковшова и Маша Поливанова.

В главном зале этого здания огромная стена украшена барельефом: девушки в простой солдатской одежде сражаются на последнем рубеже. Маша Поливанова уже смертельно ранена. Она опустилась на землю, прижав к груди гранату. Наташа Ковшова, прикрывая подругу, замахнулась гранатой.

Героини шли дорогой чести. К подвигам их молодость рвалась. Вместе жили, радовались. Вместе Встретили они свой смертный час — так писал о них во фронтовой газете поэт Михаил Светлов.

— Расскажите нам о Наташе и Маше. Расскажите все, что знаете.

Комсомольцы института (а многие из них родились в тот год, когда слава о Героях Советского Союза Ковшовой и Поливановой разнеслась по всем фронтам Великой Отечественной войны, по всей стране) с необычайным интересом слушают рассказы тех, кто хорошо помнит неразлучных подруг...

Тревожная осень сорок первого года. Когда война приблизилась к Москве, от Трубной площади, где в ту пору помещался Дом крестьянина, начал свой марш батальон народного ополчения Коминтерновского района. С этим батальоном — он пополнил Московскую коммунистическую дивизию народного ополчения — ушли на фронт сотрудницы института молодые снайперы Наташа Ковшова и Маша Поливанова.

Тяжелые ноябрьские бои под Волоколамском. Месяц был на исходе, и Наташа Ковшова написала в Москву, своей подруге Лиде: «В этой войне меня не убьют... Я загадала, что если не убьют до 26 ноября, то я останусь жива». В этот день Наташе исполнялся двадцать один год. Вернувшись с Машей после «охоты» в свою землянку, Наташа растопила печурку, чтобы обсушить промокшую одежду. Маша с завистью смотрела на подругу, которая отвечала на многочисленные письма родных и друзей.

Маша была на полтора года моложе Наташи. Письма она получала очень редко, и Наташа часто просила товарищей писать не только ей, но и Маше. Грустит солдат, когда не получает на фронте весточек из дому.

Письма Наташи опубликованы в книге, которую, уже после войны, написала ее мать — Нина Араловец. О Наташе Ковшовой знали многие. Она выросла в семье старого большевика, была пионеркой, вожаком комсомольской организации и запевалой во многих общественных делах в институте. Маша пришла в институт позже Наташи, и ее как-то не очень примечали. Вот почему только после войны ветераны института воскресили облик Наташиной подруги. Руководитель отдела, в котором Маша работала, Василий Васильевич рассказывал:

— Маша была простой, хорошей русской девушкой. Вначале она робела, смущалась. Потом я понял, откуда эта робость. Маша пришла к нам, в научно-исследовательский институт, прямо из цеха. До этого она трудилась в цехе на бумажной фабрике. И вдруг ее выдвинули на работу в институт, где много инженеров, конструкторов. Однажды, помню, дает она мне на подпись какой-то чертеж и говорит:

— Почерк у меня не совсем подходящий. Правда, Василий Васильевич?

Я, признаться, не очень обращал на это внимание, но на всякий случай сказал, что почерк можно исправить. И вот я заметил, что Маша после работы задерживается. Садится за чертежный стол и старательно выводит технический шрифт. Увидела меня, смутилась.

— Я, — говорит, — сломаю свой почерк. (Так и сказала: «Сломаю!») Мне, — говорит, — надо писать не только грамотно, но и красиво.

Рассказывает это Василий Васильевич и чувствует, что слушатель ждет от него большего. Тогда он зовет на помощь заместителя директора, Евгения Семеновича, который рассказывает, как зимой, в канун сорок первого года, в декабрьские морозы, молодежь института проводила воскресные дни в Домодедове, что под Москвой. Учились ходить на лыжах, метко стрелять, метать гранаты, колоть штыком. Маша терпеливо и настойчиво, с присущим ей усердием овладевала военным делом.

Усердие Маши было отмечено в одном из приказов по институту. Это было уже тогда, когда начались первые налеты фашистской авиации на Москву. По ночам работники дежурили в учреждении. Место Поливановой было на большой вышке в переулке. Маша командовала группой наблюдения и связи и нередко до рассвета дежурила на той вышке у телефона.

— Во время налета посты часто проверялись, — вспоминает товарищ Шумилин. — Вышка в Рахманов-ском переулке была самым дальним постом. Как-то директор и я проверяли ее. Вой бомб прижал нас к мостовой. Над головой свистели осколки зенитных снарядов. И тут я услышал голос директора:

— Лежим, Евгений Семенович! А как же там Маша? Одна? — И ринулся вперед.

А Маша стояла на посту, чуть наклонив голову к телефонной трубке.

— Пост номер шесть, — тихо докладывала она.— Дежурная Поливанова. Все в порядке...

Утром бойцы групп самозащиты с воспаленными от бессонницы глазами возбужденно рассказывали о своих впечатлениях. Маша слушала своих подруг и молчала, точно ее и не было на самом опасном месте.

— Машенька! А тебе одной на той каланче не страшно было? — спросила ее Наташа.

— Не знаю, — ответила Маша, чуть краснея. — Нет, правда... Надо было, вот и стояла...

Все у нее получалось как-то удивительно просто.

Объявили набор в школу снайперов. Наташу уже в школу приняли, а когда Маша принесла заявление, кто-то заметил, что зря девушки лезут вперед со своими просьбами.

Машу взорвало.

— Поливанова активно работает в Осоавиахиме. Так? — каким-то чужим, срывающимся голосом сказала Маша. — Чьи мишени висят на Доске лучших стрелков? Молчите? Зачем было меня учить? Зачем, я вас спрашиваю? Ради забавы?...

И, прикусив губу, в упор смотрела на тех, от кого зависел ее прием в снайперскую школу. И тут вспомнила совет Наташи: «Не отступай, требуй!» Но вместо этого чуть не расплакалась:

— Товарищи! Время-то какое!... Я вас очень, очень прошу...

И, круто повернувшись, выбежала из комнаты, оставив заявление на столе.

Ее приняли в снайперскую школу.

* *

Уже была осень, и институт готовили к эвакуации. Утром в дверь кабинета Дьяченко постучалась девушка в серой солдатской шинели с петлицами пехотинца. Это Маша, уезжая на фронт, зашла проститься.

Маша была скромной девушкой, из простой рабочей семьи. Отец ее работал изолировщиком на заводе, старшие братья — полировщиками, слесарями. Жили Поливановы под Москвой, на станции Востряково. Маша помогала матери вести хозяйство, ухаживала за младшей сестренкой. Потом сама стала работать, а по вечерам училась. И всегда находила время, чтобы заниматься спортом и бывать в театре. Труженица в семье тружеников, она была всегда подтянутой, бодрой.

Маша уже на фронте узнала, что два ее старших брата — командир стрелковой роты Федор Поливанов и механик-водитель танка Алексей Поливанов — погибли, что в госпитале лежит раненый третий брат — Михаил. Маша писала домой:

«Сейчас очень трудное время, а надо выстоять. Враг думает, что у нас духа не хватит. А у нас хватит! На фронте у снайперов горячая пора. Вместе с Наташей охотимся в лесах за фашистскими «кукушками». Мы выслеживаем их и истребляем. Пришлось мне и Наташе выдерживать поединки с вражескими снайперами. Дума у всех защитников Родины одна: очистить советскую землю от фашистской погани. Уж я постараюсь отомстить врагу за горе и страдания наших людей. Жизни своей не пожалею!»

Где бой, там и слава. Когда дивизия сражалась в районе Старой Руссы, на счету отважных снайперов числилось уже около трехсот уничтоженных фашистов. Снайперский взвод дивизии пополнялся новичками, которых Наташа и Маша обучали мастерству меткого огня, трудному и сложному снайперскому делу. Сами девушки к этому времени были награждены орденами Красной Звезды.

Позади остался нелегкий путь, тяжелые потери. Обретенный в боях опыт помогал подругам стойко переносить испытания и выходить победителями в неравных схватках. Но самые трудные бои были еще впереди, и один из них разгорелся в августе 1942 года близ деревеньки Сутоки-Бяково, что в Старо-Русском районе. Жестокий бой за эту деревеньку продолжался два дня.

Батальон, которому придали взвод снайперов, подвергался особенно ожесточенным атакам. Немцы любой ценой решили срезать клин, острием которого была опушка леса близ деревни. У этой опушки обороняли свой рубеж автоматчики и снайперы.

Гитлеровцы наступали вслед за огневым валом. Вначале подруги вели счет вражеским контратакам, но потом сбились. Гитлеровцы поднялись во весь рост и, строча из автоматов, устремились вперед. Одиночные выстрелы снайперов и совсем редкая дробь нескольких автоматчиков не могли их остановить. Однако в лощине, полукругом огибавшей опушку, гитлеровцы залегли.

Неожиданно стало тихо. Но это была тревожная тишина. Оборонявшиеся поняли: враги накапливают в лощине силы.

Маша услышала, как кто-то подполз к ней. Она повернула голову и узнала молоденького бойца, недавно присланного в снайперскую команду. Из-под сдвинутого набок капюшона маскхалата на Машу уставились большие черные зрачки.

— Чего ты? — сурово спросила Маша.

— Амба! — выпалил боец. — Все отошли, сам видел... А мы чего? Все приказа ждем? Там некому приказывать. Бежим! — почти взвизгнул он, но осекся под хмурым взглядом девушки.

Маша смотрела на бойца холодно, отчужденно и презрительно. Губы ее чуть дрогнули, но не разомкнулись.

— Чего ждем? — уже спокойнее заговорил боец. — Почему ты молчишь?

— А ничего... — нехотя отозвалась Маша. — Заряжай и гляди, куда надо. Патроны есть?

— Есть... — Боец положил рядом с собой горсть патронов, тяжело вздохнул и успокоился.

— Одни мы тут, — тихо, как будто про себя, вымолвил он.

Но Маша его услышала.

— Не одни! Видишь, вон там Наташа Ковшова, рядом с ней Новиков. А дальше тоже наши...

Солнце закатывалось позади, и редкие опавшие листья, окрашенные первым багрянцем, алели на еще зеленой траве. День выдался безветренный, солнечный и нежаркий, какие бывают в августе.

Маша вспомнила родное подмосковное село, зримо представила себе новенький домик, который отец и старшие братья построили перед войной. У дома, за забором, росли два тополя. Вот в такие же, сухие, предосенние вечера Маша любила сидеть на скамейке под тополями. Сидела и мечтала, прислушиваясь, как шуршат листья под ногами прохожих. Листья шуршали, точно прощались с людьми перед тем, как размокнуть под дождем и скрыться под первым снегом.

— Тихо как... — донесся до Маши голос бойца.

— А ведь ты шутник! — весело сказала она и сама удивилась своему голосу. — Решил попугать нас, да? Меня и Наташку? «Все отошли... Бежим!» — передразнила она бойца. — Да если бы ты нас покинул и побежал, я бы для тебя пули не пожалела. Честное слово!

Боец вздрогнул, опустил голову. Маша сделала вид, что не заметила испуга на лице бойца.

Больше для разговоров не было времени.

Бой возобновился. Теперь уже выстрелы затрещали справа от Маши. Солдат повернулся туда лицом, потом подался вперед и открыл огонь. Очередь из вражеского автомата сразила его насмерть. Потом тяжело ранило снайпера Новикова. Он застонал, и Наташа крикнула ему:

— Отползай! Не могу я тебе помочь!... Не могу оставить позицию... И Машу.

Теперь подруги остались вдвоем на рубеже у опушки. Они стреляли и сближались, не видя друг друга, пока плечи их не сомкнулись. Кончились патроны. За поясом у каждой было по две гранаты. Они вытащили гранаты, заслышав крики гитлеровцев, окружавших их. Взрывы первых двух гранат оборвали эти крики. Еще не рассеялся дым от взрывов, как рядом прозвучала команда на чужом языке, истошная, похожая на собачий лай.

Девушки приготовили к бою последние гранаты. Только теперь Наташа увидела на Машиной гимнастерке, под левым карманом, влажное пятно.

— Машенька, ты ранена?

Маша слабо кивнула и, настороженно глядя на подругу, прижала гранату к груди.

Наташа поняла ее и тоже прижала к груди гранату.

— Ну вот. — Они прильнули друг к другу. — Вот, Машенька, мы с тобой всегда были вместе. И будем... Прощай!

— Прощай, Наташа!

... Все было ясно до последнего мгновения жизни, до последнего взрыва гранат, от которого дрогнули ветви и качнулась макушка дерева, осыпав листьями уже бездыханные тела двух подруг.

Фашисты остановились и попятились назад. Только те, что дерзнули взять девушек живыми в плен, лежали недвижно, сраженные осколками гранат.

А эхо взрыва долго отзывалось в лесу.