Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

Анеля Кживонь

Подолье. Красивый ландшафт и плодородные земли. Зубчатая линия холмов, изредка перемежающаяся оврагами, в которых буйно кудрявится зелень, обрамляя сверкающие лазурью потоки, тянется до самого горизонта.

На красивых склонах рассыпались деревеньки. Беленькие покосившиеся хатки сбегают к самой воде, волоча за собой узенькие полоски земли.

Хата Кживоней такая же, как и прочие бедняцкие хаты в маленькой деревеньке. У Кживоня пятеро детишек. У него никогда не хватало хлеба до нового урожая. Из года в год жила эта семья в постоянной нужде...

А теперь вот вокруг дремучие леса Иркутской области, одинаково густые и зеленые зимой и летом. Под их надежной защитой стоят жилища людей, которым они дают тепло, пищу и работу.

Такой лес открылся перед семьей Кживоней и вошел в ее жизнь в тяжкую годину войны.

Приехали они сюда с эвакуированными из-под Киева. Вот куда загнала военная буря после года спокойной жизни в новых условиях, когда казалось, что уже можно вздохнуть свободнее.

... Решение о выезде из родной деревни далось нелегко. Все забурлило в семье Кживоней, когда Советская Армия вступила на земли Западной Украины. Жители с любопытством всматривались тогда в опаленные, суровые и в то же время приветливые лица красноармейцев. Через пару дней отношения между деревенскими жителями и красноармейцами определились. Казалось, что эти парни со звездами на фуражках приехали сюда давным-давно. Они живо завязывали знакомства, распевали красивые, сразу же запоминавшиеся песни. Вечерами люди слушали рассказы пришельцев о земле, обрабатываемой сообща стальными конями.

Вот тогда-то в доме Кживоней и пришли к единому решению — уехать, поискать безопасный уголок, хотя и тяжело оставлять землю, которая помнила их молодость, рождение их детей.

Земля под Киевом встретила их раздольем полей, что раскинулись на огромном пространстве. В сиянии солнца золотилась высокая, полновесная пшеница. Анелька смотрела на тяжелые колосья, на ярко освещенные коровники, на молоко, лившееся белым водопадом в огромные чаны, и думала, что не лгали красноармейцы.

Но больше всего удивлялась Анеля здешним людям. Они не несли в себе годами накопленной недоверчивости, не имели убегающего взгляда, не замыкались в молчании, когда с ними вступали в разговор. Граница, разделившая украинский народ, была, как видно, не только географической линией, а и той чертой, что отложилась в характерах людей, сформированных разными общественными строями.

Шестнадцатилетняя Анелька, которая, оставив родную деревню, оставила и свое детство, не могла этого не заметить. Она увидела на лицах родителей спокойствие и удовлетворение. Анелька тоже работала в колхозе и получила впервые в жизни благодарность. Первая похвала вызвала на ее лице румянец радости. Так же как и здешним людям, заработанное ею тоже записывали точно. Колхоз даже дал заем на строительство дома, и наступил день, когда родители ее пошли на край села, чтобы осмотреть предназначенный им участок.

И все это унес вихрь войны. Эвакуация была стремительной, враг бомбил переполненные людьми поезда. Ехали в далекую Сибирь, которая должна была дать им приют и наладить разрушенную жизнь.

Поселились в длинных бараках, приготовленных для эвакуированных с Украины. И снова надо было начинать все сначала, учиться новой работе, свыкаться с непривычным шумом, с могучими деревьями, заслонявшими небо.

Анеля начала работать на фабрике. Она становилась взрослой и всеми силами стремилась помочь людям, которые им, обнищавшим и запуганным, хоть на короткое время вернули веру в хорошую жизнь. Всматривалась в суровые лица сибирячек, не согнувшихся под тяжестью непосильного труда, глазами пробуждающейся женщины видела их одинокую жизнь. Узнала их ожидание писем с полевой почты, с дальних мест...

Однажды Анеля прочитала сообщение в газете «Правда», что Советское правительство, учитывая просьбу Союза польских патриотов, разрешило создавать польские военные отряды. С тех пор жила как в горячке, дрожащими руками развертывала газету, вечерами слушала радио, была очень рада, когда наконец — это было в мае — пришла весть, что на место сбора Первой польской дивизии прибыли первые добровольцы.

В тот день она работала невнимательно и даже поранила себе палец. Понимала, что должна решить для себя очень важный вопрос. Как женщина, она не подлежала мобилизации, была нужна здесь. Но чувствовала, что не в состоянии больше оставаться вне призыва. Бессонная ночь принесла ей твердое решение, с которым она и ознакомила своих рано утром. Приняли его без лишних разговоров, только мать отвернулась к окошку с побледневшим лицом, на котором засверкали слезинки. Сердце матери, привыкшее к беспрестанной тревоге, начало жить разлукой.

На фабрике начальник цеха посмотрел на нее удивленно.

— Собираешься воевать? — спросил он и добавил: — Это не так просто, фабрике нужны рабочие, а такие, как ты, прежде всего.

— Поймите, мое место там. В дни войны даже старики на фронте.

— Здесь тоже фронт, хотя мы и не на передовой, — сказал неоднократно слышанные слова. — Здесь тоже идет борьба за победу.

На эти слова Анеля отвечала, что ведь вся дивизия будет состоять из людей, которые безусловно где-то работали и все же пошли воевать, и она просит, чтобы Семен Иванович ее отпустил, не обижал. При слове «обижал» ее голос предательски задрожал, не так, как это должно было быть у настоящего солдата. Начальник цеха был другого мнения, но, взглянув на нахмуренные брови, руки, теребящие уголок фартука, и подозрительно дрожащий подбородок, сказал, меняя тон:

— Эх ты, Аника-воин, глаза на мокром месте. Поговорю с директором, тем более что пришел приказ не задерживать поляков, которые хотят вступить в эту дивизию. Парней в порядке мобилизации, а девчат по их желанию. Что ж, приказ есть приказ.

Мать испекла в русской печке пышные хлебы и посушила на сухари. Две курицы, выкормленные уже здесь, пошли на сковородку и жарились в собственном соку, готовясь в дальний путь.

Дорога дальняя, с сутолокой и неудобствами военного времени. Но приехали, казалось, довольно быстро.

Переправлялись паромом через реку, широко разлившуюся среди берегов, заросших зеленым кустарником, с песчаными проплешинами. Потом была запись. В большом деревянном доме за длинными столами сидело несколько польских офицеров и сержантов. К одному из них подошла Анеля, не заметив наступившей тишины, когда они вошли в этот дом. Как и остальные, молча смотрела на красные с белым флаги, слова приветствий, написанные на стенах по-польски, обращенные к ним, приехавшим. Смотрела на конфедератки с польским гербом, на орла на стене, распростершего свои могучие белые крылья. А потом вокруг зазвенела польская речь. Родной язык, язык отчего дома, первого детского лепета.

Каждый из прибывших был занесен в список и стал частицей дивизии. Получили маленькие карточки с названием подразделения, к которому приписаны. Анеля прочла: «Женский батальон».

С карточкой в руках Анеля отошла от сержанта, говорившего с твердым познанским акцентом. Вышла на площадку перед домом, заполненную пестрой толпой. Шум наполнял площадку. С ближайшей кухни разносили котлы с пищей, старшие по группам делили прямоугольные, выпеченные в формах хлебы. После долгого путешествия обед был в центре внимания. Первый солдатский паек под ясным, светлым небом, среди соснового бора. После обеда нужно было снова собираться в путь, на этот раз недалеко, пешком.

Батальон разместился в небольшом палаточном городке в лесу. Было несколько деревянных бараков, где находились склады, штаб и канцелярия.

Палатки стояли вдоль посыпанных щебнем дорожек, В каждой из них разместилось по десять девушек, или по одной команде.

Для девушек начался период войсковой подготовки. День начинался такими же упражнениями, что и в соседних мужских подразделениях. Время было до предела занято от ранней побудки и до вечерней поверки: маршировка, ползание по-пластунски, рукопашный бой...

Шли дни, насыщенные ароматом живицы и пылью, оседавшей пудами на ботинках, мундирах и лицах. По вечерам у колодца за последними палатками было всегда многолюдно и шумно. Глоток студеной воды смывал усталость всего дня, из глубины леса тянул холодок, и забывался дневной зной.

В середине июля Первая польская дивизия принимала военную присягу. Все в этот день было парадно и торжественно: небо без единого облачка, яркое солнце, затянутые мундиры, белые подворотнички, старательно начищенные ботинки. На груди сверкали автоматы.

После принятия присяги все почувствовали, что приближается час отправки. Никто не знал, когда он наступит, но все уже жили мыслью об отъезде, в воздухе рядом с первыми осенними туманами повисло ожидание. И вот в один из дней уходящего лета, в четвертую годовщину гитлеровского нападения на Польшу, Первая дивизия распростилась с лагерем.

В душе Анели звучал один мотив: все, все отдать, чтобы победить. Выехали ночью. С рассветом увидели обширные предместья Москвы. Проехали незримую границу, отделявшую земли, которые враг не топтал, и очутились на территории, недавно еще занятой немцами, и сразу все изменилось. Станции не было, железнодорожники, отправлявшие на фронт бесконечные эшелоны с войсками, жили в сколоченных на скорую руку бараках. Сожженные села и города...

Приехали к месту назначения. Станции здесь также не было. Быстро выгрузившись, подразделения расходились по лесу, под спасительную тень деревьев. Днем небо было спокойно, близкая передовая молчала, но была готова к прыжку, к наступлению.

Осень того года была прохладной, но погожей. По утрам на траве лежал белый иней, от холода хоронились в земле. В землянке было тепло и уютно. Расставили караулы, начали жить по-фронтовому.

Здесь, под Вязьмой, Варшава казалась совсем рядом, тем более что недалеко проходила дорога — Варшавское шоссе. Смоленское направление было самым ближайшим к дому. Командование фронтом определило его как начало боевого пути польской дивизии. На этом направлении находилось Ленино.

Через некоторое время дивизия выступила в поход. Многодневный марш с полной выкладкой был очень трудным...

Вот и земля Белоруссии. Здесь уже ясно ощутилась близость фронта. Примыкающие к передовой окрестности были изрыты танками и бронетранспортерами, идущими на линию огня. Под прикрытием кустов дымили походные кухни. Только десять километров оставалось до переднего края. Придя на место, солдаты тщательно замаскировались и погрузились в короткий глубокий сон без сновидений. А офицеры дивизии совместно с советскими командирами собрались на совещание. Приближался великий день пробы сил.

В одну из ночей польская дивизия заняла окопы переднего края, сменив советские войска.

... Анеля проснулась от холода. Грохот не утихал. В землянке — командном пункте дивизии слышны беспрерывные близкие разрывы. Шла артподготовка к наступлению. В первые минуты после пробуждения Анеля поняла: бой уже начался. В землянке вертелись связисты, державшие связь со штабами полков. Части ждали сигнал к атаке. В углу, где она спала, свернувшись в клубок под плащ-палаткой, радист спешно выстукивал какое-то донесение. У него были сурово сдвинутые брови, и смотрел он каким-то невидящим взглядом. Немного дальше кто-то монотонно взывал в телефонную трубку:

— Алло, «Днепр», ты слышишь меня? «Днепр», слышишь? Алло, алло, «Днепр»...

Посреди землянки склонились над раскрытой картой офицеры с толстыми карандашами в руках. Делали на ней какие-то обозначения, переговариваясь вполголоса.

Небо над полем боя нависло свинцом, по откосу к реке наползал туман, густой и белый, как вата. К рассвету он стал реже, показались окрестности. На пути наступления дивизии были две деревушки, занятые немцами: налево — Трегубово, направо — Ползуха, стоящие на возвышенности. За хатками — серые от дождя поля, сбегающие к заросшей кустарником мелкой, но илистой речке, в которой увязали не только люди, но и танки и орудия. Ближе к нашим окопам первого и второго эшелонов, направо от деревни, кладбище с покосившимися крестами. Если смотреть в другую сторону, то можно увидеть чудом уцелевшую трубу винокуренного завода, а сбоку, на пригорке, на краю горизонта, первые строения местечка Ленино.

Наша артиллерия, укрытая недалеко от штаба дивизии, дышала огнем. В окопах, прижавшись к земле, ждали солдаты, проверяя в последний раз готовность оружия, засовывая за пояс гранаты.

Туман разошелся, и серое небо немного посветлело, вверх понеслась ракета. Из окопов поднялись солдаты. Пошли танки, до сих пор не видимые в кустах, а также легкие орудия, прикрывая огнем солдат. Огненный шквал бушевал над немецкими окопами, нащупывая огневые гнезда противника. Бежали, натыкаясь на заросли и засеки, мимо огромных спасительных воронок: пули и мины летели солдатам в лицо.

Линия вражеских окопов на склоне была покорежена, полна трупов и тех, кто затаился в последнем прыжке.

Солдаты польской дивизии на какое-то время припали к земле, чтобы наладить расстроенные ряды, изготовить гранаты. По сигналу поднялись и побежали к окопам противника, единым броском ворвались в них, и завязался бой.

Майор был сосредоточен, когда объяснял Анеле задание:

— Штабные документы передадите в Николаевку. По дороге захватите раненых, они ждут на санитарном пункте 2-го полка, отвезете их в санбат. Шофер знает. Вопросы есть?

Вопросов не было. Анеля отдала честь и ответила по уставу:

— Разрешите идти?

И тогда майор положил ей на плечо руку; она увидела морщинки возле глаз и глаза в сетке красных жилок. Не спал много ночей подряд. Сказал, помолчав:

— Дорогу бомбят. Но там тяжелораненые, они не могут ждать. Берегите себя... — Сказал по-польски, мягко, как говорят поляки, долго жившие в России. Эта мягкость придала его словам особый оттенок, что-то отцовское послышалось в его голосе, хотя закончил он командирским: — Можете идти.

Газик с брезентовым верхом стоял возле землянки, готовый в путь. Анеля, поставив ногу на ступеньку кабины, остановилась, увидев странную группу, идущую по полю. Минуту всматривалась не совсем уверенно, потом спрыгнула и пошла по направлению к ним, дав знак шоферу немного обождать.

Мундир ее подружки Марыльки, с которой она познакомилась еще в поезде, когда ехала на сборный пункт, был измазан землей, лицо серое от пыли, в золоте волос запуталось несколько сухих листьев и комочки земли. Особенно поразило Анелю выражение лица Марыльки. Глаза ее блестели, смотрели на Анельку радостно, на грязных щеках горел яркий румянец. Увидев Анелю, она улыбнулась, повела глазами на сопровождаемых. Анеля застыла от изумления: приведенные Марылькой люди были небриты, без головных уборов. Испуганные, они смотрели то на Анелю, то на Марыльку, переступая с ноги на ногу, боялись голосом напомнить о себе, молчали, чтобы не спугнуть таившейся в глубине глаз Марыльки жалости.

Странно было видеть пленных, но еще более странным было то, что Анеля не чувствовала к ним ненависти, которая, казалось, в такие минуты должна была проявиться с особой силой. Они были просто жалки. Газик ждал. Еще раз взглянула на Марыльку и сказала:

— Еду в Николаевку с ранеными. До свидания! Протянув для пожатия руку, Анеля почувствовала в своей руке узенькую ладонь Марыльки, взглянула ей в глаза. Они уже утратили свой блеск, погасла светившаяся радость...

Газик петлял, как заяц, на неровной, выбитой танками и орудиями дороге. В кузове машины было темно. Белые повязки смутно отсвечивали в полумраке, некоторые из раненых стонали, не в силах удержаться.

Ветер шуршал брезентом, машина подпрыгивала на ухабах, проваливалась в ямы, кренилась из стороны в сторону и снова подпрыгивала. В такой момент лица раненых цепенели от боли. Гул близких разрывов, смешиваясь со свистом пуль, заглушал их тихие стоны. Иногда казалось, что они разговаривают сами с собой.

Анеля сидела, сжавшись в комочек, на пачке документов, о которых ей говорил майор. Подтянула коленки к подбородку, чтобы больше было места раненым. Боялась пошевельнуться, чтобы не расплескалась горячая вода из фляжки, не пролилась на лицо раненого, тяжело опиравшегося на ее плечо. Лицо было худое и очень молодое, терявшееся под огромной шапкой из бинтов, доходящей до самых бровей. На шее четко пульсировала артерия. Видимо, он был без сознания, в горячке. Из артерии сочилась кровь, окрашивая повязку. Глядя на молодое, беззащитное лицо, Анеля вдруг почувствовала какое-то странное спокойствие, какую-то вдохновенную уверенность, в глубине сознания промелькнула мысль о том, что она сделает все возможное, чтобы доставить его живым.

Вдруг раздался взрыв, как удар грома. Газик подпрыгнул. Из кабины повалил черный дым. Анеля вскочила.

В следующее мгновение Анеля, задержавшись у выхода на секунду, чтобы сообразить, что делать в этой обстановке, увидела глаза того паренька, что лежал у нее на плече. Глаза, широко открытые, осмысленные, глядели из-под повязки доверчиво, ожидающе...

Яна, с которым Анеля познакомилась еще на сборном пункте, прислали на батарею из штаба полка, чтобы он поддерживал связь. Но в первые же часы боя он получил дополнительное задание. Обстрел тылов противника требовал от артиллеристов большого мастерства и огромного напряжения. Тяжелые ящики с боеприпасами подносились вручную, орудия беспрерывно стреляли, беспрерывно требовались снаряды.

Раскаленные стволы орудий обжигали ладони. Для людей не существовало холодной изморози, рубашки наводчиков прилипали к спине, пот заливал глаза. Над батареей звенело:

— Огонь, огонь!

Со стороны соседей, русских, долетало:

— Огонь, огонь!

И конечно, Ян не мог оставаться в роли бесстрастного наблюдателя — он стал подносить снаряды. В те мгновения, когда ствол охлаждался, успевал передохнуть.

Ян видел, как на дорогу выехал газик с высокой брезентовой будкой, как он внезапно остановился, охваченный огнем, получив, видимо, прямое попадание в бензобак. Из охваченной пламенем кабины никто не выскочил, но сзади, из-под брезента, начали вываливаться люди. Движения их были медленные, неуверенные, некоторые едва выползали. Ян догадался, что это были раненые. Потом из машины полетели, словно белые мотыльки, какие-то бумаги. Некоторые из них обгорели и падали черными комочками.

Из-под брезента показался солдат, но как-то странно, головой вниз: голова от бинтов казалась непомерно большой; руки висели как плети; его кто-то тащил, придерживая за плечи. Ян разглядел, что тот, кто тащит, маленький и клонится к земле под тяжестью своей ноши.

Из соседнего укрытия бежали на помощь солдаты. Машина продолжала гореть, языки пламени начали лизать брезент.

Маленький солдат положил раненого на край дороги и стал смотреть на пылающую машину. Ян увидел чумазое лицо, с растрепанными волосами. Ему показалось, что это Анеля.

Тем временем сквозь густой черный дым, валивший из-под брезента, показалась чья-то рука, ветер донес крик. Солдаты, бежавшие на помощь, были еще далеко. Ян чувствовал, как сжимается от боли и горечи его сердце.

Девушка подбежала к машине и остановилась на какую-то долю секунды перед стеной огня. Потом, прикрыв рукой лицо, прыгнула в машину, откуда звала ее рука. Когда солдаты подбежали и окружили машину, брезент, сожженный с одной стороны, внезапно завалился, накрыв собою последнего раненого и Анелю Кживонь, которая пошла на смерть, чтобы спасти другого. Это длилось минуту, но Яну показалось вечностью.

Так погибла Анеля Кживонь, которой посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Перевод с польского Янины Стрехниной