Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

Мария Боровиченко

10 августа 1941 года, в один из самых трудных дней для столицы Украины — города Киева, со стороны противника через линию нашей обороны перешли двое — мужчина и девочка. Я сказал, чтобы их привели на командный пункт. Первой в блиндаж вошла девочка, смуглолицая и черноглазая, в коротком порванном ситцевом платьице, босая. За ней — коренастый, небритый мужчина лет сорока пяти, с густой сединой на висках, в синей косоворотке и тоже босой. Девочка старалась держаться поближе к мужчине и с доверчивостью ребенка смотрела то на меня, то на окружающих офицеров.

Мужчина рассказал, что линию фронта они перешли возле трех тополей у колодца. Там еще есть небольшая сторожка лесничего, мимо сторожки проходит канава, вот по этой канаве и проползли... Правда, чуть было не попали к немцам.

Дальше говорила девочка:

— Мы с дядей из села Мышеловка, зовут меня Машенька, фамилия Боровиченко... А потом мы быстро бежали... Ух, как бежали! А пули по деревьям только чик-чик... Вот посмотрите, — Машенька с детской наивностью подняла платьице. Смотрите, товарищ начальник, осталась царапина.

— Хорошо, что только царапина. Но скажи мне по правде, Машенька, ты знала, какой это риск? Фашистов здесь очень много.

— И все-таки мы решили прорваться к своим, к вам, товарищ начальник, — ответила она улыбаясь.

— Ты все же знала, что это опасно?

На смуглом лице ее и в черных больших глазах промелькнуло удивление.

— Конечно, знала. Но как это, товарищ начальник, объяснить вам? Мы не могли там оставаться. Мы все равно должны были прийти.

Она сунула руку за вырез платья, достала какую-то книжечку и подала мне. Это был комсомольский билет ученицы 9-го класса Марии Боровиченко. С маленькой карточки на меня смотрело совсем еще детское лицо.

— Что ж, для вас, людей решительных и смелых, у нас найдутся дела, — сказал я.

Глаза Машеньки засияли.

— Идите в отдел тыла бригады, там вас и устроят. Машенька и ее дядя были зачислены бойцами военно-десантной бригады.

К 13 августа наши войска южнее Киева заняли поселок Жуляны, выбили фашистов из сельхозинститута, Красного Трактора, Илюшиных Дворов, Голосеева, Мышеловки.

Теперь-то черноглазая девочка из Мышеловки и ее дядя могли бы вернуться домой. Однако позже я узнал, что они остались в бригаде.

Когда наш первый батальон, которым командовал капитан Симкин, ворвался в здание сельхозинститута и в нем завязалась рукопашная схватка, среди бойцов-десантников оказалась и маленькая смуглая санитарка. Она успела вынести из коридора института трех наших раненых солдат.

Удивленный отвагой этой девочки, капитан Симкин приказал ей вернуться в батальонный санитарный пункт. Однако через несколько часов капитан снова увидел санитарку во дворе института: она перевязывала руку нашему пулеметчику и над чем-то смеялась. За поясом у нее торчал трофейный немецкий пистолет.

Симкин рассердился:

— Как ты посмела не выполнить приказа? Только и недоставало, чтобы дети здесь под огнем бегали. Сейчас же в санитарный пункт!... А через полчаса капитан Симкин был тяжело ранен. Теряя сознание, он увидел черноглазую девочку с тяжелой санитарной сумкой через плечо, бегущую к нему сквозь дым и пыль боя.

По-видимому, фашисты решили захватить командира живым. Трое гитлеровцев одновременно бросились к раненому капитану, но Машенька успела подбежать раньше. Припав на колено, она выхватила пистолет и убила двух фашистов, третий шарахнулся в сторону и залег за кучей щебня. Он вскинул автомат, прицелился, однако дать очередь не успел: кто-то из бойцов метнул гранату, и она грянула взрывом, далеко разбросав щебень.

После боя, в минуты затишья, когда раненые были отправлены в тыл и прибыло новое пополнение, солдаты обступили Машеньку, не скрывая удивления и восторга.

— Откуда же ты такая, девочка, тут появилась? Бесстрашная и словно заколдованная от пуль...

— Мечтала я учиться в этом институте, — говорила Машенька, — а пришлось за него воевать. Вот ведь как в жизни бывает.

В боях за сельхозинститут Машенька получила первое боевое крещение. Ее имя было упомянуто в боевом донесении. Я подумал: девочка так отважна потому, что еще не понимает, какая опасность грозит ей на каждом шагу. В тот день я не знал, что еще не раз услышу ее имя.

После боя под Киевом бригаду, которой я командовал, перебросили на отдых под Конотоп. Но отдых был очень коротким. Уже на второй день после нашего прибытия сюда в небе появились вражеские самолеты. Фашисты будто собрались испепелить землю и сыпали бесчисленные тонны бомб.

А положение на фронте становилось все более сложным. Враг прорвал оборону у Киева, перешел через Днепр и двинулся в наши тылы. Над войсками, оборонявшими Киев, нависла очень серьезная опасность. Они могли быть отрезаны и окружены. В этих условиях самым главным было остановить врага.

Я получил приказ перебросить бригаду на южный берег реки Сейм и занять там оборону.

Трудным был наш ночной бросок, но в назначенный день, 4 сентября, мы уже рыли окопы на берегу Сейма, устанавливали противотанковые пушки, готовили к бою пулеметы и минометы.

Через четыре дня командиры первого и второго батальона доложили мне, что на северном берегу Сейма, вблизи деревни Мельня, появилась вражеская пехота и что она готовится к переправе.

Мы тоже не теряли времени даром и были готовы встретить непрошеных гостей. Я решил побывать в батальоне, который занимал оборону у железнодорожного моста через Сейм. Со мной пошли два автоматчика.

Едва мы прибыли в батальон и вошли в блиндаж командира, как фашисты открыли по нашим позициям ожесточенный огонь из орудий и минометов. Передовые подразделения гитлеровцев начали в это время спускать на воду надувные резиновые лодки. Я сказал телефонисту, чтобы он соединил меня с командиром нашей бригадной артиллерии, которому приказал немедленно открыть огонь по переправе противника.

Как только грянула наша артиллерия, в передовом отряде противника поднялась невероятная суматоха. Тяжелый снаряд разорвался в гуще пехоты врага, и в небо полетели какие-то обломки и тряпки. Батальон открыл огонь, но речка в этом месте была неширока, и несколько лодок успело причалить к нашему берегу.

С обеих сторон теперь началась такая стрельба изо всех видов стрелкового оружия, какой я не видывал за время войны. Фашисты буквально захлестывали наши окопы свинцовым дождем. Под этой огневой завесой они, видимо, надеялись пересечь реку. Мы заметили, что на середине ее появилось еще с десяток лодок. Под прикрытием берега, выступавшего здесь обрывистым мыском, лодки были для наших пулеметов недосягаемы.

Солдаты противника уже ворвались на железнодорожный мост, который был немного поврежден, и сразу же принялись исправлять повреждения. Если бы им удалось быстро отремонтировать мост, фашистское командование немедленно бросило бы против нас танки. Но иногда случается, что исход боя решает один солдат. Если боец умеет оценить обстановку и правильно выбрать позицию, он и один в поле воин!

Мы это поняли в те минуты, когда с правого фланга вдоль русла реки неожиданно заработал наш станковый пулемет. Длинная очередь — и немецкие саперы полетели с моста в воду. Вторая очередь — и переправа противника была парализована. До чего же точно работал наш пулеметчик! Полсотни фашистов уже бултыхались на середине реки. Пробитые пулями их лодки выпустили воздух и стали похожими на мокрое тряпье, а «максим» все строчил над самой водой, и брызги от пуль вспыхивали на солнце.

Я спросил у командира батальона, кто этот пулеметчик. Он удивленно пожал плечами.

— Право, не могу сказать...

— После боя пришлите ко мне этого пулеметчика,— сказал я. — Объявлю ему благодарность и представлю к награде. Бригада должна знать своих героев.

Затишье продолжалось лишь несколько минут, а потом над рекой опять загрохотало. Фашисты не жалели боеприпасов.

За время этого огневого шквала они обрушили на нас тонны металла. Но как ни старались враги оглушить нас и прижать к земле, их пехота, успевшая переправиться через реку, была уже полностью уничтожена.

Стрельба постепенно затихала, и наши бойцы устало улыбались друг другу: всем было ясно, что расчет противника с ходу переправиться через Сейм был сорван.

Но ясно было и другое: с подходом главных сил фашисты начнут еще более мощное наступление. Поэтому нам нужно было дорожить каждой минутой затишья — отправить раненых в тыл бригады, доставить боеприпасы, накормить бойцов.

Пробираясь меж окопами, я встретил начальника санитарной службы Ивана Охлобыстина. Мне очень нравился характер этого человека: он никогда не унывал. Даже при яростной бомбежке под Конотопом, когда мы были почти заживо похоронены под обломками блиндажа, этот человек нашел в себе силы шутить и смеяться. Веселым он выглядел и сейчас, хотя шинель на нем была изорвана осколками.

— Ну жаркий денек! — заговорил он улыбаясь. А каковы наши десантники? Огонь ребята! Однако, товарищ полковник, с некоторыми из них я не могу справиться.

Человек, понимаете ли, серьезно ранен, и ему необходимо немедленно следовать в тыл, но он не желает уходить с поля боя. Таких я уже свыше десятка насчитал. Как же быть с ними?

— Оказать медицинскую помощь и оставить в строю. После боя вы сообщите мне их фамилии.

— Все же это непослушание и непокорство.

— Нет, Иван Иванович, это высокий пример!

Неподалеку от нас в балочке остановилась санитарная машина. Рослый санитар легко подхватил раненого, передал его в кузов другому и захлопнул дверцу, собираясь уезжать, но девичий голос задержал его:

— Подождите, еще трое раненых...

Я узнал ее, это была Машенька. Запыленная, в изорванной шинели, она осторожно несла с подругой раненого офицера.

Как-то неуловимо изменилось ее лицо: строгая морщинка пролегла меж бровей, глаза смотрели напряженно и сурово.

Охлобыстин подошел к девушкам, помог им поднести раненого к машине и, прикоснувшись к плечу Машеньки, спросил:

— Сколько сегодня вынесла? Машенька выпрямилась:

— Десять... Трех от самой реки.

Охлобыстин внимательно осмотрел ее с головы до ног и обернулся ко мне:

— Товарищ комбриг, на минутку... Посмотрите на ее шинель! Он наклонился, взял изорванную полу шинели, потом легонько повернул сандружинницу вполоборота ко мне.

— Семь пулевых пробоин! Да, Машенька, крепко тебе везет. А все-таки жаль новенькую шинель да еще подобранную по фигурке, совсем проклятые фашисты испортили. Придется тебе, Машенька, заказывать новую шинель.

Девушка смутилась. Виновато опустив голову и словно извиняясь, она сказала негромко:

— Я это поправлю, товарищ полковник... Только закончится бой, все прорехи заштопаю. Иголка и нитка всегда при мне.

— Пустяки, девочка. Главное, что ты сама цела. А пишет ли дядя? — Глаза ее радостно засияли.

— Вы помните моего дядю?

— Еще бы не помнить двух добровольцев-разведчиков из Мышеловки! Мы тогда крепко накрыли фашистскую артиллерию, и это благодаря вашим сведениям. А тебе довелось побывать дома после боя?

— Довелось...

Запыхавшись, к нам подбежал командир батальона и спросил:

— Значит, вы сами разыскали ее, товарищ полковник?

— Нет, я никого не искал.

— Но вы спрашивали, кто указал позицию пулеметчику. Это она, Машенька из Мышеловки! Она помогала ему тащить пулемет, и они вместе вели огонь по переправе.

— Фамилия пулеметчика?

— Рядовой Дмитрий Михайлович Иванов...

— Да, это Дима Иванов, — сказала Машенька.— Сначала он не соглашался. Говорил, что очень далеко. А потом как жахнули мы по фашистам, так лодки и закувыркались посреди реки.

Я удивился Машеньке. И было чему удивляться. Она совершила подвиг, маленькая киевлянка, и не ведала об этом. Наверное в эту минуту я очень внимательно посмотрел на нее, на пробитую пулями шинель, и Машенька смутилась. Запахивая полы шинели, она повторила чуть слышно:

— Вот беда... Штопки на целый вечер...

За время войны я видел много трогательных сцен, однако, пожалуй впервые был так глубоко тронут всем обликом этой девочки на переднем крае, смущенной и опечаленной тем, что не успела заштопать пробитую фашистскими пулями шинель.

— Спасибо тебе, Машенька из Мышеловки, — сказал я. — Спасибо, родная, что идешь ты с нами трудной этой военной дорогой. Спасибо за наших раненых воинов, которых ты спасла. Родина и твой родной Киев не забудут твоей отваги и твоей сердечной доброты, славная девочка наша, дочь бригады...

В тот же день я подписал реляцию о награждении орденами пулеметчика Иванова и санитарки Марии Боровиченко.

Машенька впервые встретилась с Мишей Кравченко в бою. После этой встречи между ними установилась настоящая большая дружба.

Маша — разведчица и санитарка. Миша — старший фельдшер санитарной роты 34-го гвардейского стрелкового полка.

Если Миша работал один, его спрашивали:

— Миша, а где Маша?

Машу и Мишу знали в каждой роте дивизии, в каждом ее взводе, их любили, им верили.

Это доверие и любовь они заслужили. Я знаю, что и поныне живы десятки людей, которых в тяжелые, решающие минуты выручили в боях из беды Миша и Маша.

В Сталинграде бойцы 13-й гвардейской ордена Ленина стрелковой дивизии бесстрашно сражались за каждую площадь и улицу, за каждый квартал и дом, за каждый подвал и этаж.

Ранним утром 24 сентября я находился на командном пункте. Вокруг дымились развалины зданий, догорали остатки деревянных домов. Грохот танковых пушек, треск автоматов и пулеметов сливались в сплошной прерывистый гул. В воздухе то и дело взвизгивали пули, с коротким, пронзительным звоном рвались мины, и осколки, впиваясь в стены, дробили кирпич.

Залегая в бомбовых воронках, укрываясь за грудами щебня и остатками стен, наши автоматчики косили фашистов с расстояния в двадцать — тридцать метров. Близко от меня разорвалась граната, рыжим клубком взлетела глинистая пыль, и, словно из самой пыли, пронизанной коротким блеском огня, вдруг поднялся человек.

Это была Машенька. Осматривая свою медицинскую сумку, она сказала кому-то с досадой:

— Ну что за паршивец — прямо в сумку влепил! Из-за развалин молодой голос отозвался:

— Больше не влепит, я его уложил...

Машенька бросилась через провал в стене, и только она исчезла, как на том месте, где стояла, грянула взрывом мина.

Я успел подумать: «Счастье». Промедли она лишь несколько секунд, и вес было бы кончено. Но она услышала стон раненого и поспешила на помощь. Так иногда случается на войне: человека спасает исполнение долга.

А еще через две-три минуты я увидел и Мишу Кравченко. Запыленный, в изорванной шинели, он осторожно нес вместе с Машенькой среди развалин тяжело раненного солдата. Им предстояло пройти по переулку, где противник простреливал каждый метр пространства, и я крикнул Кравченко, чтобы они шли вдоль стены.

Возвращаясь на свой наблюдательный пункт, я видел, как Маша и Миша снова вошли в дымящийся квартал.

В тот день у них было много работы, и такой работы, которая не ждет, ибо каждая минута промедления— они постоянно помнили об этом — измерялась кровью солдат.

После встречи в бою в конце сентября я долго не видел ни Мишу Кравченко, ни Машу Боровиченко. Из донесений я знал, что они по-прежнему в дивизии и что командир полка дважды представлял их обоих к наградам.

За два дня до уничтожения окруженной вражеской группировки, когда над истерзанным городом прогремел последний выстрел, я встретил Машеньку и Мишу в поселке Красный Октябрь.

Был вечер. В городе по-прежнему слышались громы орудий, и над Мамаевым курганом, изрытым снарядами и пропитанным кровью, висело тяжелое облако дыма. Там, на западном склоне, снова шел ожесточенный бой, но каждый наш воин помнил, что это были последние судороги фашистской армии. Она еще сопротивлялась. Бессмысленно гибли тысячи немецких солдат. Горели их танки; падали, зарываясь в землю, их самолеты; взлетали на воздух от огня прямой наводкой их дзоты и блиндажи. Дивизии захватчиков таяли с каждым часом, и в самом воздухе, насыщенном запахами горелого железа, порохового дыма и крови, уже угадывалась наша победа.

В этом многострадальном городе, где воины месяцами жили среди развалин, спали в подвалах, на щебне, на снегу, многим из них, конечно, было не до бритвы, не до иголки и утюга. А я всегда ценил в солдате подтянутость и аккуратность — проверенный признак внутренней дисциплины. И мне приятно было встретить двух солдат, которые, казалось, только что возвратились с парада.

Машенька и Миша Кравченко были одеты в новенькие шинели и ушанки, на ногах — добротные да еще начищенные сапоги. Минутой позже, разговаривая с ними и присмотревшись, я заметил на их шинелях множество штопок, но сделаны эти штопки были так искусно, сукно разглажено так старательно, что с первого взгляда — ни дать ни взять, — новая шинель. Конечно же это Машенька в свободный ночной час где-то в уцелевшем подвале занималась фронтовой одеждой. И выглядели оба свежими, радостными, будто и не были долгие месяцы в боях.

Они тоже обрадовались встрече, и, когда я спросил, куда они спешат, Кравченко встал по стойке «смирно» и доложил:

— Выполняем приказ командира медсанроты. Направляемся в цех завода «Красный Октябрь», чтобы осмотреть раненых. Ночью предстоит их эвакуация за Волгу, и мы должны отобрать первую группу.

— Вид у вас молодецкий, товарищи, — сказал я и заметил, как радостно просветлело лицо Машеньки. — Дня через два-три, когда мы разобьем окруженного врага, поставлю я вас перед строем и скажу солдатам: вот пример...

— Мы в своей санитарной роте уже совещались об этом, — сказала Машенька. — Решили, что сразу же после того, как уничтожим в городе врага, все шинели, гимнастерки, шаровары, белье — в дезинфекцию и в ремонт. Через день, через два наша гвардия будет выглядеть как на параде!

— Правильно, Машенька! Тут наши врачи и санитары должны себя показать. Вам ведь и в мирные дни нет передышки.

Она задумчиво посмотрела на близкие дымы пожаров:

— В такое время мы живем! Но и в это время есть на земле радость...

Миша улыбнулся:

— Мы считаем минуты: сегодня или завтра, или, может быть, через день окруженные фашисты поднимут лапы. Какой это будет праздник! Особенно наш...

— Почему ваш... особенно?

Они переглянулись, и я понял, что две эти жизни словно бы слились в одну, а Кравченко подтвердил мою догадку:

— Когда кончится битва, мы... поженимся...

— Ну что ж, дорогие, — сказал я им, — успехов и долгой жизни!

Мог ли я знать в ту минуту, что вижу Мишу Кравченко в последний раз! Через два часа мне сообщили, что военфельдшер Михаил Кравченко убит вражеским снайпером в цехе завода «Красный Октябрь».

Позже я узнал, как это случилось. Фашистский снайпер притаился в развалинах на территории завода. Долгое время он ничем не выдавал себя, видимо имел задание убить кого-нибудь из наших высших офицеров. Но, кроме санитарок и санитаров, в цех никто не входил. Потом появился Кравченко. Здесь, среди медсестер и санитаров, он был старшим, и его приветствовали, как начальника. Снайпер, наверное, решил, что дождался высокой жертвы.

Когда, просматривая список раненых, Миша остановился посреди цеха и, вдруг уронив бумагу, медленно опустился на бетонированный пол, Машенька бросилась не к нему, нет, она метнулась к провалу в стене, откуда прогремел выстрел. Подхватив на бегу сломанный костыль, она надела на его конец свою ушанку и осторожно подняла над провалом. Ушанка тотчас же была пробита пулей.

Тщательно осмотрев ушанку, Машенька определила, откуда стрелял враг. При ней постоянно были две гранаты. Она пробежала вдоль стены и скользнула в другой пролом, у самого фундамента. А через минуту прогремели два разрыва гранат, и вражеский снайпер смолк навсегда.

Она вернулась в цех и молча опустилась перед Мишей на колени. Казалось, он спал, а она хотела поднять его, разбудить. Но Кравченко был мертв. Кто-то из санитаров с трудом отнял ее руки от его рук...

А летом 1943 года погибла и Машенька Боровиченко...

Прошло много лет с того дня, когда отгремели последние артиллерийские залпы. Но боевые товарищи не забыли свою отважную подругу.

В пригороде Киева, в Мышеловке, именем Марии Боровиченко названа большая улица. По этой улице Машенька ходила в школу. И средняя школа № 122, где она училась, тоже названа ее именем. Во дворе школы установлен памятник-монумент. В школе есть ее комната. Пионеры и комсомольцы бережно хранят здесь ее фотографии, грамоту, вырезки из газет, все, что связано с именем героини.

Из Киева, из других городов Украины в День победы в село Михайловское, что под Обояныо, выезжают делегации комсомольцев и пионеров, чтобы возложить венки на скромную могилу Машеньки. И когда притихшая молодежь стоит здесь перед ее портретом, верится, что и она незримо входит в тесную шеренгу молодых друзей.

О Марии Боровиченко создан по книге «Машенька из Мышеловки» художественный фильм «Нет неизвестных солдат», а 8 мая 1965 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Марии Боровиченко присвоено посмертно высокое звание Героя Советского Союза.

Да, в рядах нашей армии нет неизвестных солдат, и каждый подвиг, свершенный во имя Родины ее сыновьями и дочерями, вечно живет высоким примером в благодарной памяти народа.