Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

Непокоренная полтавчанка

I.

... Каждый день новости. Сегодня еще один приказ: сдать приемники, за невыполнение — расстрел. А вчера: сдать оружие, не сдашь — смерть. После восьми вечера хождение по городу без пропуска запрещено. Будут стрелять без предупреждения. И еще приказ: никому из отставших от части, раненым, бежавшим из плена советским бойцам приюта не давать, заявлять о них немедленно в комендатуру. За укрытие — наказание по законам военного времени.

Один раз Ляля вышла из дому и сразу же вернулась. Несколько дней не выходила совсем. Словно оглушенная, ничего не слышала, не отвечала, когда ее спрашивали мать или тетки, пробовала читать свои любимые книги и тут же бросала. При чем здесь астрофизика, когда такое творится на земле?

Но пришел день, когда Ляля не могла более оставаться дома: она должна была кого-то найти, поговорить, посоветоваться.

— Куда ты? — встревожилась мать.

— Не знаю. Только не волнуйся. Ничего не случится...

День был пасмурным: конец октября. Сеял мелкий, серый дождь.

Она дошла почти до базара и вдруг остановилась. Впереди показалась странная процессия.

Четверо шли по мостовой посреди улицы, взявшись под руки. Крайний справа был выше всех и, наверно, сильнее. Он поддерживал правой рукой (левая — на перевязи) товарища, раненного в ногу. У третьего был забинтован лоб. У четвертого плетью повисла рука...

Ляля не сразу разглядела, что следом за ними шли немецкие солдаты с автоматами. Прислонившись к забору, замерла. Рядом прижались еще несколько прохожих.

Вдруг из переулка выполз танк, широкий, приземистый, с крестом на боковине. Перегородил дорогу. Хлопнула крышка люка, показался танкист в черном шлеме, с офицерскими погонами на плечах, что-то сердито крикнул конвоирам. Те вскинули автоматы. Ударили очереди. На мостовую, на острый булыжник, мокрый от дождя, один за другим упали те четверо...

Танк развернулся, взревел и, подминая тела гусеницами, двинулся дальше...

Ляле захотелось закричать. Она закусила губу, закрыла глаза, чтобы не видеть. Кто-то взял ее за руку.

— Ляля!

Она открыла глаза. Сначала не узнала. Потом:

— Валя Сорока? Ты... почему ты здесь? Почему не на фронте?

— Ты не знаешь... — Валентин Сорока покраснел и отвернулся.

Ляля оттолкнулась от забора и, пошатываясь, пошла прочь.

Но Сорока догнал ее:

— Я провожу тебя... А заодно проводку в вашем доме проверю. Электромонтер я теперь... — Он показал на сумку с инструментами.

Ляля ничего не ответила. И они пошли рядом. Валентина Сороку она знала несколько лет. Он дружил с Борисом Сергой, а с Борисом она училась вместе в Харьковском университете на физико-математическом факультете.

По дороге Сорока рассказал, что пришлось пережить окружение, плен, побег... Когда подошли к Лялиному дому, Валя смущенно помялся, но Ляля подтолкнула его к двери.

— Заходи.

Он вынул половинку сигареты, закурил Сделал несколько затяжек.

— Тебя увидел, обрадовался. Ляля ходила по комнате, сжав руки:

— И я рада... Места себе не нахожу. Жить нельзя. Увижу, как они ходят, как смеются... А что делают?!

Вдруг остановилась напротив Сороки, спросила:

— Веришь мне?

Сорока усмехнулся. Но, посмотрев на Лялю, погасил улыбку, кивнул. А она, оглянувшись на дверь, подошла ближе:

— Начнем пока вдвоем. Иначе — жить не стоит...

— Ладно. И... спасибо, что поверила. Помолчали. Потом Сорока сказал:

— А знаешь, Ляля, Борис тоже из плена вырвался. Ранен.

— Тогда пошли. Хотя погоди... Не надо вместе. Сначала ты, потом я...

Друг за другом — впереди Сорока, за ним Ляля — шли они до улицы Буденного, где жил Борис Серга.

Разговор сначала не клеился. Говорили о том, о сем. Ляля расспрашивала Сергу, как он себя чувствует, вспоминала довоенное время. Все вокруг да около. И Сорока не выдержал, заметил:

— О деле говори. Чего тянешь?

— И то правда. — Ляля на минуту задумалась. — Как будем жить, хлопцы?... Враг вешает, убивает, истязает наших людей, кровью заливает родную землю.

Серга внимательно слушал, молчаливый, серьезный. Валя поглядывал на друга. Ляля говорила как раз то, о чем они сами не раз уже думали. Словно читала их мысли.

— С чего начинать? — спросил Валентин.

— С чего начинать? — повторила Ляля. — Прежде всего дадим друг другу клятву: не выдавать нашей тайны, быть беспощадными к врагам.

— Клянусь! — первый встал Борис.

— И я клянусь! — тихо сказал Валентин.

— А теперь поговорим, с чего начнем...

... Было очень поздно, когда Ляля вернулась домой. Оказалось, никто из домашних еще не ложился. Все обрадовались п испугались, увидев ее, промокшую, в заляпанных грязью ботах, с покрасневшими руками.

— Где ты была? Тебя задержали?

Вопросов было много, но Ляля молча разделась, молча отжала волосы.

— Нет ли чайку?

Пока Ляля пила чай, все ждали, что она скажет, почему так задержалась, ведь у нее нет ночного пропуска! Но Ляля сказала только, что устала, хочет спать, направилась в свою комнату... В дверях она остановилась.

— Папа, устрой меня на работу.

— На какую работу?

— Переводчики вам в «скорую», наверно, нужны. Я хоть немного, но знаю немецкий.

— Я поговорю.

— Спасибо, папа! А теперь — спать!

II.

Константин Григорьевич вернулся под вечер домой ни жив ни мертв. Не раздеваясь, не отвечая на вопросы жены, прошел в комнату Ляли. Она удивленно посмотрела на отца:

— Что случилось?

— Ты знаешь... Скажи лучше, что это не ты... писала листовки?

— Папа, ты забыл, что твоя дочь взрослая... И что я — комсомолка...

— Я знаю, но пойми, на ноги поставлен весь город... Бессмысленно...

— Нет, папа, я не могу сидеть сложа руки.

— Но у немцев сила, — попробовал возразить отец,— а ты одна.

— Нет, я уже не одна, и нас будет много. Константин Григорьевич хорошо знал свою дочь, знал, что она не свернет с избранного пути. В душе он даже одобрял этот путь, но продолжал что-то говорить, предостерегал от опасности. Вдруг раздался стук в окно — три двойных удара.

— Папа, это ко мне.

Отец оборвал себя на полуслове и вышел, сутуля плечи...

Подпольная комсомольско-молодежная группа начала действовать. В ноябре в ней было уже десять человек. Среди них два Сергея: корреспондент «Красной звезды» капитан Сапиго и Ильевский, которые сыграли важную роль в полтавском подполье.

Родные Ильевского и Сапиго жили в Полтаве. Попав в первые месяцы войны в окружение, оба раненые, почти в одно время бежали они из лагеря и пришли домой. Некоторое время местные врачи, вопреки приказам оккупантов, тайно ходили к ним, делали перевязки. Поправившись от ран, оба Сергея стали устраиваться на работу. Сапиго явился к коменданту с фальшивой справкой на имя рядового, попавшего в плен и выбывшего из госпиталя после излечения. Комендант долго вертел справку, как рассказывает в своих воспоминаниях отец Сапиго, а Сергей стоял перед ним, уже не надеясь, что его отпустят. Но пронесло. Справка выручила. Он стал работать в украинском Красном Кресте, где занимался учетом военнопленных, получив, таким образом, большую возможность общаться с людьми. Сергей Ильевский долго не мог устроиться и выполнял отдельные поручения в городской управе, что тоже имело большое значение для подпольщиков, так как он мог получать информацию из первоисточников.

В госпитале № 2 работал двоюродный брат Ляли — Иван Убийвовк. Вскоре и он вошел в подпольную группу. Через него Ляля познакомилась с врачами Романюком и Павлухиным. Они тоже стали подпольщиками. Вошел в группу и Максим Страшко, работавший в гортопе. Ляля вовлекла и рабочего металлозавода Леонида Пузанова, бывшего военнопленного. Через него она намеревалась организовать группу подпольщиков на заводе, где ремонтировались танки.

Назрели вопросы, которые одна Ляля не могла решить. Надо было собраться у кого-то из товарищей, что-бы обсудить план дальнейших действий. У кого же собраться? Решили у Ильевского, в доме № 5 по Первомайской улице. Дома у Сергея одна мать, соседи вне подозрений.

За плотно зашторенными окнами глухая ноябрьская ночь. Город спит. А может, не спит, притаился и ждет чего-то? Никто не знает, что в эту ночь в полуосвещенной комнате на Первомайской собралась группа молодых людей: одна девушка и пять ее верных товарищей, Из всех вовлеченных в организацию Ляля пригласила на первое заседание пять человек: это ее товарищ по университету Борис Серга и его друг Валентин Сорока, Сергей Сапиго, известный ей по довоенному времени, Сергей Ильевский и Леонид Пузанов.

— Мы написали более тридцати листовок, — сказала Ляля, — затем размножили и распространили около двух тысяч экземпляров. Это неплохо. Но население должно знать настоящие сводки Совинформбюро. Для этого нужен приемник. Его у нас пока нет.

— Приемник уже есть. Завтра я его принесу, — отозвался Серга.

— Что ж ты молчал?

Посыпались вопросы: где достал, у кого? Серга рассказал, что это сделал по его просьбе знакомый. Купил у одной женщины. Но приемник пока в разобранном виде. Его надо собрать, настроить.

— Давай, Валя, — кивнул Борис. — Ты в армии был радистом.

— Значит, скоро будем слушать Москву! Поздравляю, товарищи! — сказала Ляля. В голосе ее звучала радость. — Тебе слово, Леня, — обратилась она к Пузанову.

Молчавший до сих пор Пузанов по привычке, усвоенной в армии, встал, но сидящий рядом Серга положил руку ему на плечо: садись. Пузанов единственный из шестерки не был полтавчанином. Уроженец Сибири, он служил в начале войны на Украине, часть его защищала Полтаву. Здесь он был ранен, попал в плен и отправлен в лагерь, затем в госпиталь... И вот недавно, узнав, что он токарь, немцы отправили его на металлозавод. Пузанов в определенное время имел право выходить в город. Он не вызывал подозрений: молчаливый, не вступавший в пререкания, казался забитым, покорным, и никто не подозревал, что этот тихий паренек — член подпольной организации, более того, один из ее руководителей.

— На танках, которые мы ремонтируем, попадаются пулеметы, — сказал Пузанов. — Неисправные, но починить можно. Сниму пока один. Пережду — и еще. Так и наберется.

— А патроны? — спросил Серга.

— И патроны найдутся... И еще можно будет винтовок несколько найти. Соберем, сделаем. И пистолеты тоже.

— Доброе дело, — сказал Сапиго. — Можно будет потом передать партизанам. Им очень нужно оружие.

— А ты связался? — спросила Ляля.

— Связался. Три раза ходил в Диканьку и нашел кого нужно.

— Хорошо.— Ляля задумалась и снова обратилась к Пузанову: — Леня, а много танков ремонтируется на заводе?

— Бывает, что в день штук десять выпускаем.

— И все они отправляются на фронт?

— А то куда? Конечно.

— Вот что, Леня, нельзя, чтобы они попадали на фронт.

— Мы с хлопцами уже думали об этом. Можно было взорвать один-другой. Так сразу же хватятся.

— Нет, тут надо умнее. А что, если моторы портить? Да так, чтобы только в бою они выходили из строя?

Пузанов задумался. Все напряженно ждали его ответа. Наконец он поднял голову:

— Попробуем сделать так, что ни один танк в бою не будет. То есть они дойдут до фронта... А потом снова их к нам в ремонт.

— Дело серьезное, Леня. Подбери таких хлопцев, которым можно довериться.

— Я понимаю. У меня на примете есть такие.

— Так. Теперь ты, Сергей, — обратилась Ляля к Сапиго, — расскажи, как дела в госпитале.

— В госпитале налажена связь с врачами Романюком, Павлухиным и недавно еще с одним, Синельниковым. Я тебе про него говорил. Они помогут нам вывести первых выздоровевших из госпиталя, а я их всех переправлю к партизанам.

— Добро! Так и запишем.

— А кто запишет? — спросил Серга.

В самом деле, надо бы записывать все, что сделано, что предстоит сделать.

Кому же поверить? Решили поручить это Сергею Ильевскому.

Ильевский сразу же сел поближе к столу, достал чистую тетрадку, свернул ее пополам. Сказал:

— Первое заседание штаба.

— Штаба? — спросила Ляля.

— Правильно, — отозвался Серга. — А что мы есть? Конечно штаб. Начальником предлагаю Сапиго. А тебя, Ляля, командиром.

— Какой из меня командир? — смутилась Ляля.

— Командир, факт, — поддержал Сергу Пузанов. — Я согласен.

Согласились все. И с этого времени Ляля Убийвовк стала руководителем подпольной организации, а начальником штаба — Сергей Сапиго.

— Задачи на ближайшее время определены, — сказала Ляля. — Об одном прошу всех: давайте строго соблюдать конспирацию. И обратилась к Сороке: дашь знак, Валя, когда приемник соберешь... А теперь по домам.

— Я провожу тебя, — предложил Серга. Ляля покачала головой:

— Спасибо! Но лучше по одному... Соберемся через три дня. В это же время.

III.

Обычно от ночных дежурств Лялю освобождали, но сегодня она сама напросилась заменить захворавшего диспетчера. Теперь сидела и записывала вызовы. Чтобы телефон не беспокоил уставших за день врачей и сестер, плотно прикрыла дверь.

Ни читать, ни писать Ляля не могла. Часы медленно отбивали минуты. В зашторенных окнах отражался слабый свет лампы.

Еще полчаса. Еще десять минут. Ляля неотрывно смотрела на телефон... Звонок!

— Слушаю.

— Диспетчер? Ляля? — хрипло спросила трубка.

— Я. Ну что? Как больная?

— Больная чувствует себя лучше. Выезжать пока не надо. — И в трубке раздался щелчок отбоя.

Павлухин передал все, что нужно. Ляля отерла марлей пот со лба, улыбнулась. Первый шаг сделан. А что будет дальше? Успеет ли Сергей Сапиго?...

Из госпиталя № 2 выехала крытая грузовая машина. В ее кузове лежали завернутые в мешки пятнадцать «умерших накануне» военнопленных. В кабине рядом с шофером сидели два санитара с лопатами. Часовой у ворот осветил фонариком, приподнял брезент...

В то же самое время у кладбища остановилась подвода. На ней сидели двое: возница и молодой сельский хлопец. В нем не легко было узнать Сергея Сапиго. На подводе под сеном лежал пулемет, диски, две винтовки.

Несколько машин промчалось по дороге на Кременчуг, и ни одна не завернула на кладбище. Два часа ночи. Сколько придется ждать? Этого Сапиго не знал.

Между тем Ляля на станции скорой помощи должна была получить сообщение, как прошел второй этап. Павлухин обязан был позвонить и сказать, что «сосед чувствует себя плохо и требуется помощь». Это значит, что «умершие» встретились с Сапиго. Но второго звонка от Павлухина она так и не дождалась...

Утром Ляля пошла домой. По дороге купила газету. Развернула. На первой странице сообщение: «Немецкая армия разбила армию Советов и вышла на стратегический простор». Подобные сообщения появлялись уже не раз, и, хотя почти никто им не верил, все-таки читать неприятно... А тут еще неизвестно, что случилось с Сапиго, что с вывезенными из госпиталя пленными...

Вечером Ляля пришла к Валентину Сороке.

— Готов?

— Не совсем. Ты как раз помешала. Заходи.

В комнате был и Борис Серга. Валя опять занялся приемником.

Наконец он дрожащими от волнения пальцами повернул лимб... Послышалось слабое потрескивание, затем полились тихие звуки музыки. Все трое замерли. Мотив повторился, раз, другой...

Музыка оборвалась. Наступила пауза. И вдруг в комнате раздался твердый, ясный голос:

— Внимание! Говорит Москва! От Советского Информбюро,— раздельно произнес диктор.

— Бумагу! Карандаш! — шепнула Ляля. — Скорей!

— Наши войска, взломав линию обороны противника, перешли в наступление под Москвой и в ожесточенных боях разбили и отбросили противника от Москвы...

Диктор перечислил населенные пункты, освобожденные от немцев, назвал количество танков, захваченных и подбитых в этих боях.

— Вот как!... Видели? — смеялась и плакала Ляля. Они дописывали последние слова сообщения, когда в окно постучали.

— Кто это? — Ляля посмотрела на Сороку. Тот пожал плечами: никого он не приглашал, адрес его знают только члены штаба. Значит, кто-то из своих.

— Иди, — сказала Ляля. — А мы пока уберем все. Сорока вышел. Через несколько минут он вернулся, а вслед за ним в комнату вошел усталый, в грязных сапогах, но улыбающийся Сергей Сапиго.

— Ну что? — вскочила Ляля.

Сапиго снял с себя стеганку, отер рукой лицо:

— Дай отдышаться. А что у вас? Настроили приемник?

— На, читай! — Серга протянул ему листок. Сапиго пробежал его глазами:

— Вот это здорово!

— Ну, а ты?...

— Все в порядке.

Утром следующего дня вся Полтава знала о событиях под Москвой. Это был удар по немецко-фашистским войскам не только на полях сражений, но и здесь, в глубоком тылу. И немцы это почувствовали...

IV.

Немецкие ищейки сбились с ног. Агитаторов найти не удавалось. Листовки появлялись почти каждый день. Их находили на базаре, на улицах и даже возле бургомистрата. В листовках сообщалось о новых и новых победах Красной Армии. Вместе с тем неизвестные люди, подписывавшиеся кратко «Непокоренная полтавчанка», призывали уклоняться от вербовки в Германию, прятать от немцев продукты, саботировать приказы. «Непокоренная полтавчанка» предупреждала предателей, что они за все свои преступления поплатятся.

В начале февраля в комендатуру, которая размещалась в одном здании с бургомистратом, был срочно вызван директор металлозавода. Комендант Гизлинг не долго говорил с ним, но, когда директор вышел из кабинета, на нем не было лица. Скандал: почти ни один танк, выпущенный заводом за последнее время, не использован в бою.

«Если сами разберетесь с этим, я не передам дело в гестапо», — сказал Гизлинг.

«В эти дни, — вспоминает отец Сапиго, — к нам прибежала соседка. Она взволнованно рассказала, что к ней приходил какой-то человек — раньше она его никогда не видела, — расспрашивал о Сергее. Поберегитесь, как бы беды не было!»

Какие-то подозрительные люди заходили и к соседям Ляли, Бориса, Серги. Узнав об этом, Ляля решила воздержаться от организации встреч подпольщиков. Но долго так не могло продолжаться. Время не ждало, надо было действовать. Группа Пузанова продолжала работу, хотя верные люди бургомистрата предупредили его, сообщили, зачем приезжал к генералу Гизлингу директор металлозавода.

Уже более пятидесяти бывших пленных переправили подпольщики к партизанам. Два пулемета вынес Пузанов с завода. Смастерил каждому члену штаба по пистолету.

У полтавчан улучшилось настроение. Вести с фронтов, с Большой земли вселяли надежду на скорое освобождение. Листовки всю зиму и весну появлялись на улицах города. За каждую такую листовку комендант готов был растерзать любого попавшегося ему в руки местного жителя. Что ни день, Гизлинг писал приказы — вешать, расстреливать, угонять в концлагеря. Но, что бы ни делал, листовки продолжали появляться, а танки, ремонтированные в Полтаве, по-прежнему выбывали из строя в первом же бою.

И вот первая ниточка. Тайный агент сообщил, что из госпиталя вывозят не только покойников...

Однажды врач Синельников сказал Сапиго, что в приемном покое работает сестрой бывшая военноплен-ная. Есть смысл прощупать ее настроение, может, пригодится. Сапиго посоветовался с Лялей. Та сказала, что надо проследить за девушкой. Наблюдения показали: сестра, которую называли здесь не по фамилии, а по имени, — Валя, как будто надежный человек. Очень хорошо относится к пленным, помогает им чем может: одному кусок хлеба передаст, другому — бинт для перевязки. Сапиго решил поговорить с ней. Валя отвечала охотно. Рассказала о себе. Была в плену. Потом ее послали сюда, в госпиталь.

Сапиго для проверки дал ей поручение: передать пленным несколько пачек махорки. Валя выполнила.

Вот тогда Сапиго пришла мысль послать Валю с до-несением через фронт. Кандидатура подходящая: ни род-пых, ни близких знакомых в Полтаве у Вали нет. Сбежит— не с кого спросить. Валя на вид подросток — легче пройдет, не привлечет к себе внимания. Встретилась с медсестрой и Ляля.

Сапиго написал подробно обо всем, что сделала подпольная группа за неполных полгода работы в тылу врага. В донесении он просил командование той или иной части дать группе конкретное задание, просил доложить о проделанной работе в штаб партизанского движения Украины. На всякий случай дал Вале свою фотографию, пусть предъявит любому корреспонденту «Красной звезды».

С фиктивной справкой в один из теплых апрельских дней она отправилась из Полтавы. По ее рассказам, записанным в протоколе допросов, она не дошла до фронта всего трех километров и была схвачена немецкой разведкой...

V.

Лялю арестовали утром, когда она собиралась на работу. Сороку схватили на улице с его инструментами во время обхода участка. Пузанова взяли на заводе, Ильевского — дома. Сапиго, узнав от отца об арестах, поспешил укрыться у соседей, но и его кто-то предал. Арестовали и Сергу. Ильевский никогда не держал записей работы штаба и организации дома. По воспоминаниям оставшихся в живых участников организации, такие записи существовали, но в руки гестаповцев они так и не попали. Оружия при обыске тоже не нашли. Зато обнаружили приемник. Полицай случайно опрокинул стол в квартире Сороки, и гестаповцы увидели маленький, привинченный к обратной стороне крышки приемник. Образцы листовок у следователей были. Сличив почерки, они выяснили, кто их писал.

Сапиго и Лялю опознала на очной ставке Валя. О других близких Ляле товарищах она сказала, что слышала их фамилии, но в лицо не знает. Однако у гестаповцев уже были данные о знакомых Ляли и Сапиго.

Допросы длились почти три недели, до конца мая. Следователи пытались выяснить, с кем была связана молодежная организация, кто руководил ее деятельностью, освобождал пленных, портил танки, выносил оружие с завода...

Члены штаба все взяли на себя. Никого другого они не назвали. Ни одного человека.

Ни пытки, ни угрозы, ни шантаж — ничто не сломило молодых патриотов. Они уверенно и смело держались на допросах. А им предлагали жизнь в обмен на признание. В одном из писем, которое Ляля сумела передать родным, упрятав его в шов сорочки, она писала: «Ценой подлости я не буду покупать жизнь» (Письма Ляли Убийвовк хранятся в краеведческом музее Полтавы.).

В последнем, пятом, письме на волю Ляля писала: «Сегодня, завтра, я не знаю когда, меня расстреляют за то, что я комсомолка. Я не боюсь умирать и умру спокойно... Я не одинока и чувствую вокруг себя много любви и заботы. Умирать не страшно. Целую всех от всего сердца. Ляля».

Писали на свободу и ее товарищи, бравшие пример бесстрашия и мужества с Ляли. Борис Серга в предсмертной записке матери просит, «пока не поздно», передать ему махорки, напильник и веревку, до последней минуты он надеялся вырваться из тюрьмы и выручить своих товарищей. Писал на свободу и Сорока. Только Леонид Пузанов никому не писал: родных в Полтаве у Леонида не было, а друзьям, которые оставались на свободе, писать нельзя.

Не добившись признания от членов штаба, жандармы отпустили врача Бориса Синельникова, Максима Страшко, Григория Гальченко, Ивана Убийвовка и некоторых других. В тюрьме осталось шестеро.

26 мая перед заходом солнца арестованных вывели из камер и затолкали в. машины. Ляля хотела сама войти, но не смогла. Она была бледна, изорванное платье заскорузло от крови. Но ни стона, ни жалобы не раздалось из ее уст. Так рассказывали об этом заключенная Наталья Михайловна Шпигун и ее подруги по камере, наблюдавшие в тот вечер за всем, что делалось на тюремном дворе.

Машина мчалась улицами притихшего города, нигде не останавливаясь.

В районе старых казарм, на окраине Полтавы, их поставили на краю могилы. Ляля Убийвовк, Сергей Сапиго, Валентин Сорока, Борис Серга, Сергей Ильевский, Леонид Пузанов смотрели прямо в глаза палачам...

Память о Ляле — непокоренной полтавчанке — и ее товарищах вечна, как вечна жизнь, за которую они боролись до последнего своего дыхания.