Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

Зинуткина Елена Ивановна

Родилась в 1920 г. в д. Хатожа Калужской обл. Зап. В 1987 г.

Пришел немец в хату. Немкует-немкует, я ничего не понимаю. А он редьки просит. Кто-то указал, что у меня есть. Нюта говорит: «Это он что-то хочет». Редьки. Я ему дала две штуки. Назавтра пришел, принес соли. Соли не было. Буханку хлеба.

Я ему говорю:

— Рауде.

А Нюша:

— Ты что, ты ж его гонишь из хаты вон!

— Да ну?

— Да!

А он смеется. Август. Красивый был немец. Выучился по книжке говорить по-русски. Мы сидим на крыльце, а он к нам приходит.

— Я-я-я, приме.

Свиней брали, курей ловили. Корову у одной зарезали на дворе. Она заплакала, а он ей пистулю в грудь:

— Шишко ено.

Это значит: все равно война. Зарезали и сожрали. А что тут сделаешь?

Все вперемежку стояли — финны и немцы. Финны стояли — рыжие, плохие. Пришел, у меня чугун взял. Пришел и взял. Они дюже картошку в мундире любили. Наварют, почистют и с маслом жарют. Это самая их была еда.

Нюта много припевок знала. Они ее заставляли петь под гармошку. А она говорит: — А меня не заберут за эти частушки? Они говорят: — Не…

Гофман сидит. Она спела про Гитлера кривого.

Ничего. Они смеялись. Просили нас петь песни. Плясали, дробили. Очень любили слушать наши песни. На пленку снимали. Переводчик переводил.

На Духов день вынесли стол. За стол сядут, под локти возьмутся, выпьют по рюмочке (они только по рюмочке пили) и качаются, лалынкают, песни поют. Потом опять по рюмочке выпьют и не закусывают. Любили гулять. На второй год гуляют на Духа, а самолеты русские уже вовсю летают. А они гуляют. Попоют, потанцуют, потом опять посидят, покачаются.

У меня стояла женщина. Она работала старостой в сельсовете (оговорка — в комендатуре. Л. М.), грамотная была. А немцы, как пришли, в первые дни, как с ума посходили: сядут прямо посреди улицы и оправляются. Не знаю, почему. Может, боялись ходить в наши уборные, боялись партизан. У нас же далеко стояли уборные, за огородами. А может, брезговали. Эта женщина взяла Гофману пожаловалась: ваши камарады оправляются прямо на дороге, матки за водой идут… некрасиво, нехорошо. На другой день смотрим — уже уборные стоят.

Идут к нам в баню мыться. А мы говорим: — А чегой-то вы? А у них вместе моются мужики и бабы. А мы говорим: — А у нас матки не моются с камарадами.

— Шишко, Лена!

У них такая поговорка была: дескать, все равно война. А мы:

— Нет, не шишко!

Так ломился в дверь, что выбил, крючок слетел. Заходит, а я его водой облила. Да, вылила целое ведро воды на него. Он смеется:

— Кол, Лена! Холодно.

Идет их начальник. Говорит:

— А чегой-то вы их не пустили? У нас вместе моются мужчины и женщины. Они б помылись и ушли.

А мы говорим: — А у нас у русских не моются вместе

Не знаю уж, правда ли нет, что у них бабы вместе с мужиками моются?

Были такие, что ненавидели русских, а были — любили. Украдет соли и принесет:

— Комса — комса...

Значит, украл. Их тоже ругали...

В войну ровно нивки давали. Земли было много, скоко хошь бери. Сеяли рожь. Хорошая рожь была. Немцы комбайн давали убирать, и молотилку давали. Наши колхозные, в сарае стояли. Они сарай под замок, конфисковали, но на уборку давали. Принесешь десяток яиц… Аренда была. И бензину давали.