Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

РАНЕНЫЕ ДУШИ

Невероятно, но факт: гитлеровцы были под Москвой, а в их тылу, в поселке Ивот, Брянской области, существовала Советская власть. Пять тысяч жителей, как до войны, занимались своим делом, работали на стекольном заводе, в учреждениях, дети ходили в школу — кто в десятилетку, кто в восьмилетку. У каждого свой дом, участок. Видели, как наши отступали, надеялись: временно, верили, скоро вернутся. Немцы обошли поселок стороной. Возможно, боялись партизан: кругом леса. Действительно, партизаны были, поддерживали связь с партийной и комсомольской организациями поселка.

Так мы жили до мая 1942 года, и нашелся один, всего один человек, который предал всех, по национальности — немец, укоренившийся среди жителей, фашистский лазутчик... Он привел в поселок гитлеровцев. Председателя поссовета расстреляли у церкви, на виду согнанных сюда для устрашения жителей. С его дочкой я училась в школе, в пятом классе...

Нас сейчас называют детьми войны. То, что я видела и пережила, можно назвать горячим котлом, из которого, как сказочный Иванушка, выпрыгнула живой, не по возрасту прозревшей умом и душой.

Предатель-немец убрался вместе с карателями. Появились полицаи. В моей юной голове не укладывалось: почему знакомые всем лица стали врагами, убийцами? В поселке расстреляли около ста человек, не пожалели женщин и малолетних детей. Одну знакомую мне женщину расстреляли вместе с четырехлетней дочкой, сожгли дом, только потому, что ее муж был коммунистом. Моего одноклассника Толю Чернова и его трехлетнего братишку расстреляли только потому, что их отец был партизаном. Расстреляли двух наших пионервожатых — Соню Пасецкую и Зину Иванову. Такие красивые девушки погибли только потому, что были комсомолками. Я рассуждала так: если бы не было полицаев, то и жертв и мук столько не было бы... Это они забросали минами колодцы, столбы с электрическими и радиопроводами свалили... Молодежь отправляли в Германию.

И к нам в дом заявился полицай со свитой... Поставили к печке бабушку, маму и нас, трех детей, — думали: всем конец, расстреляют... Но полицай закричал, после того, как перевернули все вверх дном:

— Где сундук? Спрятали?

Бабушка упала на колени....... Мама подхватила ее: "Не унижайся". Полицай вытряхнул из сундука одежду, забрал костюм отца. Нас выгнали из дома. Спасибо, не побоялась, приютила тетка. Оказалось, по указке жены моего двоюродного брата живодеры заявились к нам. Она же бросила своего маленького сына на старую мать и уехала с полицаем в Германию... Меня это потрясло. Я не могла понять: почему близкая родственница стала предательницей? Неужели из-за тряпок, сытого желудка? Почему были такие, как она? Бедная моя мама ссылается на поговорку: "В семье не без урода".

А я все думала, думала, постигала жизнь и ее цену. Сделала для себя открытие: гитлеровские вояки — трусы. Они боялись партизан. Каждый день в три часа утра по велению старосты в комендатуре собирали "смертников" — женщин и детей, которых выгоняли на мины — поля и дороги, боясь, что они заминированы партизанами. В некоторых семьях друг друга сменяли, а от нашей семьи я ходила одна, каждое утро (больше года!) за маму, бабушку, за младших братьев и сестру. Пусть подорвусь одна, лишь бы они, мои любимые, были живы...

Мы, "смертники", шли впереди, за нами лошадь — тянула каток с шипами. За нами на порядочном расстоянии следовали немецкие минеры.

Нам угрожали: если один немец подорвется, расстреляют 10 человек.

А то, что гибли наши, — в расчет не принимали.

Первый раз я шла на мины со страхом, даже наказала маме сберечь хранимую мною для папы (вернется с фронта, пусть посмотрит, что мы ели) лепешку из лебеды, картофельных очисток, корней тростника... Со временем привыкла к этим опасным "походам". Но вот однажды весной я заметила мину... зажмурила глаза... перед своей смертью. К счастью, мина оказалась разряженной... Но другая мина разорвала каток, осколок попал в гитлеровца. Лошадь убежала. А ездового — мальчишку Колю Чернова расстреляли...

Когда я вернулась домой, застала всех в слезах: кто-то сообщил маме, что я подорвалась.

Большие душевные муки причиняли людям провокационные слухи. И этим "оружием" враги не гнушались. Как-то подозвала меня к себе неизвестная тетка и стала шептать: приходил ко мне мой брат, просил яду, так плохо ему у партизан... "Жаль, что не запомнила эту гадину, — сказал мне брат при встрече, — вырвать бы у нее язык — змеиное жало".

Все эти нелюди врезались в память возможно потому, что их было не так уж много. Остальные жители поселка, голодные, унижаемые оккупантами и предателями, не плакали, не просили пощады. У немцев было оружие. У партизан тоже было оружие. У нас, безоружных, была вера в победу, в Советскую власть. Этим мы и держались в то лихолетье.

В сентябре 1943 года наши освободители вернули нам свободу. Уходя, фашисты сожгли поселок, трудоспособных взяли с собой, а детьми и малосильными прикрывались на передовой. Вот такие они вояки! Шкуру свою берегли!

Мы вернулись в свой дом, не совсем пригодный для жилья. Я откопала тот самый злополучный сундук. В нем вместо разграбленной одежды я припрятала пилу, топор, половики. Как это все пригодилось: половиками укрывались, с пилой и топором ходили в лес, таскали на себе бревна. Сама собрала пол... Ремонтировать дом помогали соседки.

И откуда у меня, четырнадцатилетней девчонки, взялась эта духовная и физическая сила! Тогда я об этом не задумывалась. Повзрослела, поняла: от честной советской семьи, от родной школы, от мужественных патриотов. Я с радостью продолжала учиться, хотя, когда пришла в шестой класс, не могла сесть за парту из-за фурункулов... По велению своего сердца вступила в комсомол, перед глазами стояли мои герои: казненные девушки — пионервожатые, мой старший брат — партизан, пошедший в школу чекистов. Отца мы не дождались... Получили из-под Сталинграда письмо, в котором он писал: "Иду в бой... Я им, фашистским извергам, покажу, как вас обижать..." Пока это письмо шло, отец умер от ран.

Всякий раз я с волнением приезжаю из Москвы в родной поселок — новый, красивый. Останавливаюсь возле двух памятников — погибшим на фронте и расстреленным землякам. Кладу цветы, мысленно говорю: "Дорогие люди, преклоняюсь перед вами..."