Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
СПАСЕННАЯ СТАЛА МНЕ СЕСТРОЙ...
Вскоре после войны в Бресте и других местах были созданы специальные ремесленные училища, где дети-сироты войны продолжали общее образование, приобретали профессию.
Я появилась в Брестском специальном ремесленном училище швейников № 26 в качестве комсорга. И как-то само собой приобрела общественного заместителя — Наташу Камсюк, тоненькую, черноглазую, очень хорошенькую девочку с чахоточным румянцем на щеках. У нее обнаружили открытую форму туберкулеза, на одно из легких наложили пневмоторокс. Девушка не поддалась панике. Вела активный образ жизни. Наделенная природой светлым умом и множеством умений, хорошими музыкальными способностями, она создала художественную самодеятельность, проводила различные конкурсы, мероприятия. В общем, организатор что надо! Немного все скучали, когда Наташу отправляли на поправку в Крым в санаторий. Но ей-то нужно, полезно!
Контингент училища состоял из девушек с трудной судьбой: у каждой была своя война, и результаты перенесенного в детстве потрясения проявились в их поведении по-разному: многие ненавидели "все человечество", другие дичились, замыкались в себе, были и глашатаи тактики "наперекор" — только бы позлить старших своих воспитателей, сделав все наперекор их пожеланиям, просьбам. Наташа была домашняя, ее, как магнитом, тянуло в семью. Она хорошо помнила своих родителей: как папа катал ее на мотоцикле, а мама водила в музыкальную школу... И не только это помнила...
Долгие годы подробности о судьбах детей Брестского приюта мало кто знал. И только недавно появилась первая публикация о них в местной газете "Заря" А. А. Гребенкиной.
До войны в Бресте было четыре детских дома: белорусский, польский, еврейский и дом грудного ребенка. В первые же дни оккупации области немцы вывезли детей из еврейского детского дома за город и расстреляли. Польских детей жители города разобрали по семьям. В акте милосердия большую роль сыграли служители католического костела. В своих проповедях во время богослужений ксендзы обращались к местным жителям-католикам с просьбой брать на воспитание детей-сирот, убеждая верующих, что им за это отпустятся грехи. Как сложилась судьба детей из дома грудного ребенка, пока установить не удалось. Об этом могут рассказать оставшиеся в живых очевидцы — жители города. Многих же детей из белорусского детского дома тоже взяли на воспитание горожане и крестьяне из ближних от Бреста сел и деревень. Однако постоянные репрессии фашистов против патриотов наполняли город сиротами. Часто детей после расстрелов их родителей фашисты отправляли в детский приют. Белорусский детский дом в Бресте и превратился в такой приют, лишенный, однако, государственного обеспечения. Всего в нем находилось примерно 90 ребят в возрасте до 13 лет. Были среди них и дети еврейской национальности, которых местные жители спрятали от гитлеровцев, а затем отдали в приют под вымышленными фамилиями. Когда тому или иному ребенку исполнялось 14 лет, его фашисты немедленно, вопреки его желаниям, отправляли в Германию.
Брестский детский приют во время войны содержался на пожертвования православной церкви.
Дети в приют попадали разными путями. У каждого их них была своя трагическая судьба. Так, 11-летняя Наташа Камсюк и ее 6-летний братик Глебушка, а с ними 8-летний мальчик Толя были направлены в приют из камеры предварительного следствия.
В застенок гестапо дети были заключены 18 августа 1943 года вместе с родителями — Анной Савельевной Камсюк и Еленой — женой старшего офицера Красной Армии.
Елена незадолго до этого взяла из приюта и усыновила Толика. Фамилии Елены и мальчика установить не удалось. Женщин фашисты арестовали за связь с брестским городским подпольем. Ночь дети провели со взрослыми, а утром их забрали от родителей и велели идти домой.
— Дома у нас нет, только мамы, — ответила за троих старшая Наташа.
— А мамы ваши нам еще нужны, идите в приют, вот вам туда записка, — ответили "заботливые" дяди из гестапо.
Когда детей уводили из камеры, матери поняли, что больше их не увидят. Прощались, скрывая волнение. Они не могли ни защитить, ни утешить ребят. Анна Савельевна сняла с ног туфли на высоких каблуках и отдала дочери, надеясь, что дочь обменяет их на продукты или оставит на память о матери... На прощание и наказы детям времени матерям не дали. 19 августа 1943 года Наталья и Глеб Камсюки, а также Анатолий в последний раз видели своих матерей.
Как же попали они в гестапо?
Елена первые дни немецкой оккупации работала в магистрате уборщицей. Это была круглолицая, светленькая, среднего роста, нормального телосложения женщина. По праздникам до войны она носила кофточку из крепжоржета с вышивкой у горловины и на рукавах. Была рукодельницей. Во время оккупации кофточку не надевала, берегла. Все говорила: "Надену тогда, когда выйду встречать Красную Армию".
Работая в магистрате, Елена поддерживала связь с подпольщиками. Встречалась с ними на рынке, где продавала сшитые своими руками передники и другие вещи. По заданию подполья приобретала для партизан лекарства, ножницы, бритвы, ручные машинки для стрижки волос.
В подпольной работе Елене помогала Анна Савельевна Камсюк. В первые часы оккупации она спрятала охотничье ружье мужа, его наган, три радиоприемника. Зимой все это переправила подпольщикам. Как ни старались взрослые скрыть от детей свои связи с подпольем, им это не удавалось, так как жили скученно, по две, а то и три семьи в одной комнате. Дети всегда были рядом.
Гестаповцы арестовали женщин и вскоре их расстреляли. А дети оказались в Брестском приюте, руководителем которого была Валентина Александровна Короленко, родственница выдающегося русского писателя В. Г. Короленко. Почти всем детям сохранила жизнь эта замечательная интеллигентная русская женщина, хотя условия были невероятно тяжелыми. Почти все ребята знали, что Валентина Александровна, рискуя своей жизнью и родного девятилетнего сына, скрывает детей еврейской национальности. Никто не проговорился.
К лету 1944 года фашисты решили отправить детей в Германию. В товарных вагонах дети приюта доехали лишь до польского города Ченстохова (недалеко от Варшавы), их определили в лагерь для переселенцев. К немалому удивлению здесь улучшили питание: кормили четыре раза в день, водили в баню, выдавали жидкое мыло для мытья... Вскоре Валентина Александровна поняла: детей готовили для сдачи крови и проведения различных медико-биологических экспериментов.
Первой вызвали Раю Тищенко. Она не вернулась. Объяснению, что девочка внезапно заболела и умерла, никто не поверил — скорее всего не выдержала исследований. А фашистам после первой пробы стало ясно: дети сильно истощены и к проведению опытов пока не готовы.
Валентина Александровна стала думать, как спасти своих подопечных. Надо во что бы то ни стало выйти из лагеря хотя бы на несколько дней. Для этого ей пришлось оставить в заложниках сынишку и сестру. И ей удалось найти в Варшаве защиту детям: Комитет русских эмигрантов и православная церковь обратились к местным немецким властям с просьбой передать приют на их содержание.
Ребят и служащих приюта погрузили в товарный вагон и отправили в дачное местечко Свидер, которое находилось от Варшавы в 25 — 30 километрах.
Время работало не на гитлеровскую Германию. Наступала Советская Армия. Однажды на территорию детского приюта упала бомба, разрушила стену одного из зданий. Необходимо было срочно сообщить частям Советской Армии о местонахождении детей, вывести из-под интенсивного огня. Для этого на свой риск и страх отправили группу старших ребят, в числе которых была и Наташа Камсюк.
Пробираясь к советским воинам, дети по пути встретили наших разведчиков. Очень удивились, увидев их в погонах. Разведчики дали сигнал о прекращении обстрела местности.
Радости не было предела, когда старшие ребятишки вернулись с бойцами и полевой кухней. Впервые за три года дети поели настоящей каши.
Через три дня в приют приехало несколько военных машин с врачами и медицинскими сестрами. Со всего 1-го Белорусского фронта, как потом стало известно, собрали врачей, получивших до войны специализацию педиатра, чтобы осмотреть детей. Их сопровождал полковник Селиванов. На детей было больно смотреть: худые, бледные, остриженные, в рваной одежке, в ранах и лишаях... Все они нуждались в срочной медицинской помощи. Каждому ребенку обработали раны, прочистили нарывы, назначили курс лечения, обеспечили лекарствами. Все дети ходили в перевязках.
Полковник Селиванов расспрашивал ребят, откуда они, где их родители, почему оказались в Польше. Дети в свою очередь расспрашивали полковника о боях с фашистами, о ранениях, о Родине. Селиванов рассказал, что семья его погибла под Смоленском, что был несколько раз ранен. Он проникся к детям глубокими отцовскими чувствами, сказал Наташе, что удочерит ее, как только окончится война. Девочка смутилась, сказала, что она не одна, что у нее есть братик Глебушка, что он тоже с ней в этом приюте. Он и брата обещал усыновить и еще кого-нибудь из малышей.
Короленко составила список воспитанников приюта со всеми данными (настоящие фамилия, имя, отчество, дата рождения, местожительство до войны)... Через полковника Селиванова эти сведения были переданы на Родину. Впоследствии некоторых детей по этим сведениям разыскали уцелевшие в годы войны родители или родственники.
Детей привезли в Брест только после того, как их здоровье поправили в госпитале. 2 сентября 1944 года прямо с поезда их направили в дезинфекцию, всех одели, разместили временно в нескольких опустевших домах. За несколько дней отремонтировали здание, где был открыт детский дом № 1. В нем к концу 1944 года насчитывалось 250 воспитанников.
Осенью в Брест несколько раз приезжал полковник Селиванов. Приходил он в спецдом на встречу со своими знакомыми, приносил им гостинцы, водил ребят в кино. Но, видимо, погиб, так как никаких от него вестей больше не было. Теплые же отцовские чувства полковника помнят бывшие детдомовцы до сих пор.
Не суждено, видно, Наташе Камсюк породниться с Селивановым. Она стала моей сестрой после окончания специального ремесленного училища швейников. Я в то время жила с мамой и папой. Папа медленно и мучительно умирал, мама — инвалид, ухаживала за ним. Наташа буквально прикипела к нашей семье, очень сочувственно относилась к моим больным родителям, они — отвечали ей искренней любовью.
Но годы учебы в училище закончились, и выпускницы получили путевку в жизнь. Наташу направили на работу в Минск на швейную фабрику. Я часто бывала в Минске в командировках, всегда встречалась с Наташей и видела, что она угасает: уже не было крымских санаториев, а денег, которые она зарабатывала, не хватало на хорошее питание, необходимое при таком заболевании.
Осенью 1952 года умер мой папа. В очередной свой приезд в Минск я предложила Наташе переехать ко мне. И вот в нашей продуваемой ветрами квартире деревянного дома появился еще один член семьи.
Мы с мамой решили, что нам прежде всего нужно ее "откормить". Тактика оказалась правильной. Через год каверна в легком зарубцевалась, появилась возможность распустить пневмоторокс.
Рентген показал, что с туберкулезом покончено. У моей названной сестренки открылись новые горизонты. Она поступила в вечернюю школу рабочей молодежи в 9-й класс и успешно окончила ее.
Жили дружно и весело. Мою маму Наташа называла до конца ее дней мамой и относилась к ней, как к родной. За семь лет, которые Наташа прожила с нами, были решены жизненно важные проблемы: с помощью председателя областного совета профсоюзов Ивана Ивановича Сиротова (ныне покойного), принимавшего активное участие в Наташиной судьбе, она была направлена на учебу в Ленинград в Высшую школу работников культуры профсоюзов. На последнем курсе вышла замуж, государственные экзамены сдавала (только с отличными оценками) уже с сыном Алешей на руках. Получив высшее образование и профессию культпросветработника высшей квалификации, работала по специальности в Бресте в Доме пионеров, клубе железнодорожников; последние годы, до ухода на пенсию, в школе преподавала домоводство. Ее муж Гребенкин Адольф Владимирович — кадровый рабочий. Сыну уже за 30 лет.
Осенью 1989 года умерла моя мама. Наташа приехала в Москву на похороны. В ее багаже теперь была непременная принадлежность для поддержания жизни: стерильная кастрюлька для кипячения шприцев и игл и... инсулин — еще одно наследие войны — диабет.
Прощаясь с мамой, она сказала: "Я не хоронила свою мать, я даже не знаю, где ее могила и есть ли она. Сегодня я хороню двух мам — Клавдию Михайловну и Анну Савельевну".
Каждый год я езжу в Брест посетить могилу моих родителей (урну с прахом мамы я захоронила в могиле отца), повидаться с Наташей и ее семьей, с друзьями. Наташа тщательно следит за могилой моих родителей, она, ее муж и сын постоянно приводят ее в порядок. Каждый год 2 апреля, в день рождения моей мамы, Наташа кладет на могилу цветы. И знаю: она с букетом склоняется перед памятником, поставленным ею своей родной маме, патриотке, чью молодую жизнь оборвала фашистская пуля.
