Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

НЕ ЗАБЫВАЙТЕ НАС!

РАВНЯЯСЬ НА ПАМЯТНИК ЖУКОВУ

Я принимала участие в параде в честь 50-летия Победы в составе колонны ветеранов войны Западного округа Москвы. Мы держали равнение на памятник Жукову. И сердце мое защемило. Мысленно просила у Георгия Константиновича прощения за тот случай...

... Когда форсировали Одер, мне пришлось оставить из-за тяжести дополнительный паек. Перебравшись на берег, хотелось, очень хотелось есть. А походная кухня, как назло, запаздывала. С нетерпением ждала команду: "Обедать!" Услышав ее, схватила котелок и бегом к повару. Дядя Вася не поскупился: к обильной порции супа добавил аппетитный кусок мяса. Аж слюни потекли. Примчалась в свою траншею, запустила ложку в котелок... И надо же! Вошли трое незнакомцев в маскхалатах, один из них прямо ко мне. Потянулся к котелку, попросил отведать обед... Я решительно оттолкнула его руку. На его настойчивость отреагировала резко: "Иди ты... от меня. Сама есть хочу!" Он повиновался, поговорив с солдатами, ушел с двумя сопровождающими. Не оглянулся.

Вскоре командир полка вызвал меня к себе, недовольным тоном спросил:

— Почему не дала попробовать обед маршалу Жукову?

Услышав такое, залилась краской, провалиться бы сквозь землю. Залепетала...

— Не знала, кто это... Думала розыгрыш...

Получила наряд вне очереди. Не обиделась. Мы все любили маршала Жукова. Знали: где очень трудно, там Георгий Константинович, там победа. Убедились: он ценил, берег солдат, отдавал глубоко продуманные приказы, выполнение которых обходилось с наименьшими потерями.

Сколько лет прошло, а я и сейчас сожалею о своем поступке. Знала бы тогда в лицо Жукова, сама бы поднесла ложку к его губам, кормила бы, как мать ребенка...

Не сомневаюсь, в дни празднования 50-летия Победы многие ветераны, как и я, поднимали тост в честь маршала Жукова. Он был и есть с нами, живой в бронзе и в нашей памяти. Его именем решилась освятить строки своих воспоминаний.

В ОККУПАЦИИ

Есть на воронежской земле село Талы — моя отцовщина. В 1942 году его заняли фашисты. И началось такое, чего не видели даже в страшном сне: оккупанты забирали скотину, птицу, издевались над женщинами, убивали стариков и детей. В отместку кто-то застрелил офицера. Разъяренные грабители загнали в подвал более 50 человек. Среди них была и я. Трое суток нам не давали ни пить, ни есть. Мы готовились к смерти. Мне, двадцатилетней, очень хотелось жить, узнать хоть малую толику человеческого счастья.

О нашем заключении в подвале прознали партизаны. Уж как они пробрались нас спасать — одному Богу известно. Первое, что я увидела, выбравшись из подвала, — небесную благодать и... улыбку родного дяди Игната Салова, партизана-мстителя. Кинулась к нему, рыдая.

— Успокойся, доченька... Немчуре дали жару. Драпанули, гады. Далеко не уйдут. Подоспела Красная Армия, окольцевала гитлеровцев.

— Спасибо вам, товарищи партизаны, — неслось со всех сторон. — Не опоздали, не дали врагам расстрелять людей и сжечь село.

Когда наша территория была освобождена, молодые мужчины и парни пошли на фронт. И я направилась в военкомат. Там меня встретили как привиденье: откуда взялся девичий скелет, обтянутый только кожей.

— Вы не смотрите, что я такая худющая, за всю жизнь ни разу досыта не ела, зато душа у меня крепкая, горит ненавистью к гитлеровским захватчикам.

— Да, да, были бы кости, мясо нарастет, — поддакнул офицер и направил меня в запасной полк, потом перевели в 137-й Гвардейский стрелковый, определили во второй санитарный взвод. Приняли меня радушно фельдшер, лейтенант Елисеев и санинструктор Мария Гичко. У них набиралась знаний и опыта; почувствовала себя в семейном тепле, которого не довелось узнать с раннего детства — мама, а вскоре и отец умерли, одного брата определили в детдом, другого и меня пристроили к незнакомым людям, у которых оказались лишними ртами.

Фронтовая семья, особенно в пехоте, много значила для меня и каждого солдата. Взаимовыручка, взаимопомощь, забота друг о друге утвердились в сознании, в поведении сами собой как неуставной знак солдатской нравственности, немеркнущей даже в самый жертвенный час, день, год...

СТРАХ

Война... О ней можно говорить разное. Она многолика. Она вселила в меня неодолимый страх сразу, как только началась. Он нарастал с первого боевого крещения на Украине.

Шел жестокий бой под Лозовой. Ползу с тяжелой санитарной сумкой между живыми и мертвыми. Тороплюсь оказать помощь тем, кому она еще нужна: пехотинцам, артиллеристам. Донеслись стоны и со стороны подбитого танка. Приползла, а люк открыть не могу. В конце концов крышка поддалась: увидела обгоревшего танкиста. Как взяться за него, чтобы не добавить ему боли, смогу ли вытащить из боевой машины? В висках стучало: надо! Через не могу! Собрала все свои силенки, выволокла на землю, перевязала, оттащила в укрытие.

Ползу дальше, мимо мертвого....... Остановили, хлестнули слова:

— Сестра, помоги...

— Живой?

— Ранен в живот... Как тебя звать?

— Машей, Марией...

— Напиши моей маме...

— Сам напишешь... Вижу в твоих глазах жизнь светится. Выздоровеешь. Отсюда увезут в полевой передвижной эвакогоспиталь...

(Мое пророчество сбылось: с молодым лейтенантом Виктором Прохоровым мы встретились в Берлине).

Бой продолжался. Трое суток вытаскивали раненых, от усталости не раз теряла сознание, подорванный оккупацией организм не справлялся с фронтовой нагрузкой. Убеждала себя: надо, другим не легче!

Город Никополь проползла, не видя его, перед глазами только земля, раненые, кровь...

Украинское село. Невдалеке от него высотка. Не знаю, какое ее стратегическое значение, но сколько полегло наших и гитлеровских солдат, трудно было сосчитать. Можно только представить: земля покраснела от человеческой крови.

Обычно гитлеровцы, отступая, забирали с собою раненых. Здесь им, видно, было не до того. Оставленные на произвол судьбы взывали о помощи. В ней я им не отказывала: человеческие страдания притупили чувство мести.

Пехота! Все время идешь пешком. Легких дорог не попадалось. Устаешь от переходов, отдохнуть бы, но часто приходилось с ходу вступать в бой. Перед нами Днепр. Помимо воли завладел страх — вода преградила путь. Взорваны мосты. Перебраться через реку надо не мешкая, с ранеными. Наскоро сколотили из досочек плотик. От снарядов днепровская вода поднималась вверх фонтаном. Плотик мотало, раненые стонали. В любую минуту мы могли оказаться на дне. Через щели плотика начала просачиваться вода. Пришел на помощь офицер: снял с плеч плащ-палатку и покрыл ею палубу. Добрались до берега благополучно. Поблагодарить офицера не успела.

В 80-х годах на встрече однополчан в Днепропетровске подошел ко мне мужчина, бесцеремонно обнял и поцеловал в щеку.

— Я вас узнал, — сказал он. — Мы с вами форсировали Днепр на плотике. Помните?

— И вы своей плащ-палаткой закрыли протекающее днище? Спасибо!

Очень жалела, что не поблагодарила тогда...

— Пора и знакомиться: старший лейтенант Дмитрий Тимофеевич Вакарин, — смеясь, отрекомендовался мой однополчанин.

Жил он со своей семьей в Свердловске, после знакомства переписывались, пока он был жив...

ПЕРЕДЫШКА

Бои, бои... Случались все же и передышки. Под Черниговом наш полк пополнял свои ряды. Сама природа одаряла красотой. Зеленая трава, сочная листва успокаивали, возвращали силы, хорошее настроение. Заиграл баян, ребята из роты автоматчиков подхватили мелодию, пели от души. А я сижу на пенечке и утираю слезы — еще вчера были рядом со мною товарищи, теперь их никогда не увижу, да и родители не скоро узнают о их гибели...

Выплакалась и пошла выполнять свои обязанности — осмотрела ноги солдат на потертость. Принесли мешки с письмами. Все бросились к ним. Счастливые! Мне же не от кого ждать и некому писать — дядю-партизана немцы расстреляли, братья затерялись... Письма из дому — от матерей, жен, детей, любимых читали и перечитывали до и после боя, во время привалов. Они согревали, как Солнце, живительной силой, преображали суровые мужские лица. Знала солдат, которые прятали зачитанные листочки под гимнастерку, поближе к сердцу, и шли в бой, веря, что пожелания родных сбудутся: пули, осколки, снаряды их минуют.

Веселое настроение ребят проникло и в мою душу. Возвращалась в свой блиндаж и любовалась природой — до чего же родная земля красива! Успела сделать несколько шагов в сторону раздавшегося голоса. Остановила команда связи: "Не двигайся!" Не понимаю, чего от меня хотят. Подошел озабоченный начальник штаба нашего полка Дмитрий Анисимович Терновенко.

— На минном поле кто-то пострадал... Там тебе делать нечего... Пошлем минеров...

Не ошибусь, если от имени всех своих однополчан скажу: Дмитрий Анисимович Терновенко был человеком с большой буквы. Мы видели в нем не только старшего товарища, знающего командира, но и заботливого отца. Безмерно жалели, что погиб — 13 февраля 1945 года на Одере. Так близко была победа.

МОЯ МОЛИТВА

Форсирование рек трудно сравнить с любой фронтовой трудностью. Да, тяжелы большие переходы, вдвойне — топкие болота, трясины (Белоруссия). Водные же преграды, как правило, преодолевали под ураганным обстрелом, в одежде, с оружием, многие не умели плавать. Массовые потери были особенно ощутимы.

Не забыть молдавский Днестр. Успешно переправила раненых с одного берега на другой. Радоваться бы... не тут-то было. Немцы начали обстрел из дальнобойных орудий. Рвались снаряды — и вместе с землей поднималось все, что на ней находилось. Видела, как взмыла вверх 45-мм пушка вместе с артиллеристами... Только один из них остался жив... не чудо ли?!

Много лет спустя я узнала его на встрече ветеранов в Тирасполе. Он нашел то место, где стояла пушка, упал на колени и целовал землю, захоронившую товарищей и даровавшую ему жизнь.

Жизнь. Даже в песне поется: "Я люблю тебя, жизнь..." Ее безжалостно убивали гитлеровцы везде: в России, на Украине, в Белоруссии и Молдавии. До сих пор перед глазами изуродованные женщины, старики, детские трупы на дорогах, в кюветах. Я по-своему молилась: "Прими, родная земля, невинных. Мы отомстим за них извергам! Если останусь живой, посвящу свою жизнь детям".

С такой своей сотворенной молитвой оставила пределы освобожденной любимой Родины, вступила вместе со своей пехотой на территорию Польши. Узнали здесь коварство и любовь. Некоторые жители с приветливой улыбкой угощали солдат вкусной домашней стряпней, от которой потом они умирали, спасти не удавалось. И все же искушение велико — полька протянула мне полный кувшин молока, и вдруг посудина упала на землю, ее выбил из моих рук проезжавший на своем коне командир полка. Возможно, он спас мне жизнь. А может быть, охраняет меня талисман — платок, который мне надела на голову жительница Бутурлиновки (Воронежская область) и сказала: "Он тебя убережет от пули и всякого зла". С платком-талисманом я не расставалась на всем пути к Берлину.

На немецкой земле шли бои за каждый дом. В спину наших воинов стреляли из окон снайперы и жители. Так погиб мой начальник — военфельдшер гвардии лейтенант Елисеев.

СБЫЛОСЬ

Я дошла до Берлина! И... особой радости не почувствовала: немало оставили на чужой земле своих фронтовых друзей. Страшно переживала, никакие успокоительные таблетки не помогали.

Вернула радость весть о долгожданной победе. Солнечно. Шумно. Песенно. Берлин утопал в гроздьях спелой черешни. Вместе со мною несколько ребят решили нарвать ягод к праздничному столу. За эту "инициативу" командир полка дал мне три наряда. Чистила на кухне картошку, утешала себя — для всех победителей стараюсь.

Праздничный стол гнулся от вкусных блюд. Тосты, поздравления, рукопожатия, объятия, слезы... Не ведаю доподлинно о самочувствии немцев. Гитлер постарался настроить свой народ против нашей армии и ее воинов. Мне довелось наблюдать реакцию разную: некоторые стрелялись, владелец аптеки, например, отравил себя и всю семью, раненые в подвалах рейхстага не просили помощи, их глаза горели ненавистью. Лишь простые немки-матери, увидев санитарные сумки с красным крестом, безбоязненно подходили к нам, со слезами показывали фотографии своих мужей, сыновей, заглядывали нам в глаза с надеждой — вдруг видели, встречали?

Боль матерей! Одинакова у всех матерей нашей планеты. Она уходит с нами в могилу...

Существует боль иная — вечная, общая. Ее удостоверения — печи, в которых сжигали фашисты пленных и неугодных, сумочки, перчатки из человеческой кожи (и теперь не покупаю, не ношу вещей немецких фирм), братские могилы, без вести пропавшие, убитые, незахороненные... Всего не назвать. Легче всего списать все на войну. Но она не возникает сама по себе, поджигатели — ее виновники, они же творцы всех бед.

ЦВЕТЫ

Повзрослевшей и умудренной фронтовой действительностью я возвращалась на родину. Всюду на остановках, железнодорожных станциях нас, демобилизованных, встречали с цветами, музыкой. Под Воронежем ждал сюрприз: хор с участием Марии Мордасовой. Как мы соскучились по народным песням и пляскам! Прославленная певунья вручила мне чудесный букет. Я прижала его к груди, как прежде санитарную сумку.

Мордасова пела, а сама не спускала глаз, наблюдала за нами. После концерта подошла ко мне и говорит: "Ты не бойся, что цветочки выпадут из букета... Тебе подарят еще много, много цветов. Ты их заслужила. Вся твоя жизнь должна быть в цветах".

Мирная жизнь началась, увы, без цветов. В селе Талы никто меня не ждал. Шла по улице с вещмешком, в гимнастерке, кирзовых сапогах. Встречные женщины не узнавали. Нашла дом дальней родственницы — тети Луши. Она ахнула от неожиданности, обняла, как дочь.

— Как много ты завоевала наград, — удивилась она, — не каждый мужчина вернулся с такими заслугами. Внимательно разглядывала и гладила рукой обе медали — "За отвагу", "За боевые заслуги", медали за взятие европейских городов...

... Самая важная награда, тетя, — жизнь. Всем смертям назло я осталась живой.

— Деточка-сиротинушка, зови меня мамой. Тетя Луша-мама проводила меня в "люди". Работала и училась, как многие фронтовики моего поколения. Окончательный выбор профессии определила моя молитва у кюветов с детскими трупами... Закончила педучилище, потом пединститут (дошкольное отделение). В 1961 году вышла замуж. Своих детей судьба не подарила. Неистраченную материнскую любовь и ласку отдала малышам детяселей и детсадов, где довелось работать и воспитателем и директором.

Одна молодая поросль сменяет другую. Мои дети становились родителями, их дети, внуки — моими воспитанниками. Так незаметно подступил мой пенсионный возраст. Глядя на детей, разве можно стареть? А они меня помнят, не забывают. Поздравили меня с 50-летием Победы. В тот день было много, много цветов. Я их прижимала к груди, как свою санитарную сумку с красным крестом. Спасибо, люди! Не забывайте нас, фронтовиков, даже после нашей смерти!