Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

ДВА ФРОНТОВЫХ ЯНВАРЯ

Идут бои, Житомир мы оставили в ноябре 1943 года. Бежали по шоссе, а то и по целине, утопая в грязи. Это про этот "драп марш" Брежнев писал, что ему, начальнику политотдела дивизии, пришлось лечь к пулемету, чтобы прикрыть отступающих.

Но сейчас-то прекрасная русская зима, никакой слякоти. Кругом белизна полей и яркое, яркое солнце. Да, это было бы хорошо для прогулки. Но, пожалуй, 30 градусов мороза и для прогулки многовато. А тут в лесу под Радомышлем в сапогах, валенок не подвезли, и костры запрещено ночью жечь. Днем все-таки их зажигаем, но к ночи гасим и пользуемся для обогрева тлеющими углями. Из-за таких незатушенных угольков я осталась без сапог. Положила ноги в ямку, где тлели угли, и уснула. В результате подгорели подошвы, которые тут же отвалились. Что делать? Спасли разведчики: притащили мне снятые с убитого немца сапоги с раструбами 42-го размера. Но что поделаешь, наворачиваю на ноги много портянок, чтобы "подогнать под него свой 36-й. Впрочем, эти сапоги не-скороходы спасут мне жизнь, но это будет уже позже, на Южном Буге в начале апреля 1944 года. Тогда меня, обмороженную и лежащую без сознания в сугробе, примут за замерзшего немца и вытащат, чтобы взять документы из той же трофейной немецкой сумки. И таким образом, я осталась жива в той страшной метели, что дула на юге Украины с 4 по 6 по апреля 1944 года, занося хаты до крыш.

А сейчас, в конце декабря 1943 года я еще только привыкаю к войне. Спать в сапогах на снегу, хотя и с теплыми портянками, все равно холодно. Поэтому хорошо справляюсь даже ночью со своей обязанностью: через каждый час получать по телефону информацию от полков и передавать ее наверх. Уже прошли те времена, когда меня разыгрывали, как неумелых подмастерьев в средние века: "Нас обстреляли резиновыми снарядами" или "На нас двигаются управляемые по радио немецкие самоходки". Эти проверки уже позади. Теперь меня проверяет на стойкость мороз. Даже пробежки через каждый час не помогают. Натягиваю, чтобы поспать хоть часок, меховые рукавицы на ноги, ими нас уже снабдили. Это все-таки выход.

А как бывает здорово, когда я напяливаю большущие "дежурные" валенки и еду по поручению офицера, отвечающего за "разложение войск противника", на передовую, чтобы прокричать перед микрофоном в машине обращение с призывом сдаваться в плен. Это входило в обязанности самого капитана, дававшего мне подобные поручения. Но он всегда говорил, что у меня произношение лучше и вообще я знаю немецкий язык лучше. И я отправлялась на передовую, а он оставался дежурить у телефона, собирая информацию вместо меня.

И вот в эту новогоднюю ночь я отправилась на передовую агитировать немцев сдаваться в плен. Сначала все было, как обычно. Немцы выслушали обращение, потом из их окопов послышались звуки нашей песни "Катюша". И вдруг на нас обрушился шквал минометного огня. Машина выведена из строя, репродуктор разбит. Слышу стоны шофера — он ранен. Идти он не может. Нужно тащить его волоком. А он такой тяжелый, крупный мужчина, ростом не менее 180 сантиметров. Волоку его несколько часов. Новый год уже наступил, но без меня. Меня, наверное, ждали к 12 часам к новогоднему столу в нашем разведотделе. На последнем километре, совершенно обессиленная, решаю оставить раненого у края лесополосы. Надеюсь привести людей из штаба, чтобы помогли мне. Иду по направлению к деревушке, где разместился штаб. Но вдруг пугаюсь. А что, если я не найду обратной дороги, ведь заснеженные деревья, просеки и овраги так похожи! Возвращаюсь, и из последних сил продолжаю тащить уже потерявшего сознание шофера Герасимова. Дотаскиваю его к штабу уже на рассвете.

Потом сержант Герасимов написал мне пару писем из госпиталя на адрес разведотдела 271 Горловской дивизии, но в феврале меня перевели в другое соединение, и наши дороги разошлись, как это часто бывает на фронте.

В моей памяти зимний рассвет января 1945 года. Я уже командир группы ближней разведки средствами связи 1-й Гвардейской армии. Получено ответственное задание. Я должна провести разведку на левом фланге армии, где готовится зимнее наступление нашего 4-го Украинского фронта. Нашу разведгруппу так и перебрасывают то на юг, в Венгрию, то на север, в Польшу. Два дня окопных наблюдений в расположении одного из взводов — и вперед, через передовую. А наблюдать нужно было, потому что у немцев четкий порядок. Передовую образуют не окопы, она не сплошная в Карпатах. Только регулярно проходят патрули, затем пулеметный обстрел наших позиций, затем освещение переднего края либо прожекторами, либо осветительными ракетами. У немцев все точно по минутам, и, таким образом, можно рассчитать время перехода через передовую.

Решено: завтра поздним вечером мы переходим в ближайший тыл противника. Вдруг в небе появляется огромный всполох огня, слышны разрывы снарядов, ржание лошадей, какие-то выкрики: "Сюда, сюда!" Передовая прорвана, немцы наступают. Мы бросаемся в сторону голосов. Но нас встречает огонь. Его ведут с трех сторон (с одной стороны явно власовцы, это они нас "приглашали" в свою сторону). Удивительно, что на одной из сторон явно все спокойно, идти нужно туда. Но вдруг вспоминаю, что там минное поле. Притом наше собственное, где мины были расставлены как попало. И все-таки есть хоть какой-то шанс на спасение. Один из нас троих — Ваня Коротких — бывший сапер. Может, он проведет нас через минное поле.

В свете горящих домов вижу, что он ползет к ближайшему дому. "Ползите сюда, мы спасемся в подвале. Ведь в карпатских домах такие крепкие подвалы", — говорит Ваня. Но я чувствую, что немцы захватили эту деревню не на один день. Что-то изменилось в боевой обстановке, если немцы прорвались там, где готовилось наше наступление. Это потом я узнала: мы, песчинки в этой огромной войне, почувствовали на себе последствия одного решения, принятого на самом высоком уровне. Тогда Черчилль обратился к Сталину с просьбой начать немедленное наступление в районе Вислы, чтобы облегчить тяжелое положение союзников в Арденнах. Поэтому готовившееся в Карпатах наступление не состоялось. Оно было предпринято намного севернее, и войска были переброшены туда. Немцы, же, разобравшись, что оборона в Карпатах ослаблена, прорвали ее в конце января 1945 года.

И вот Ваня настаивает на своем: "Ведь так часто мы отсиживались в каменных подвалах, когда немцы предпринимали контратаки". Но сейчас ясно — не контратака, а контрнаступление. Я понимаю, что нужно действовать решительно, наклоняюсь к ползущему Ване и даю ему две пощечины. Ваня приходит в себя. И вот он уже ведет нас по минному полю. Но как?! Он перебирает каждый кусочек земли руками. Мы идем ступня в ступню. Кто последует за нами — подорвется на минах. Мы же к рассвету выходим невредимыми на шоссе. Оно совершенно безлюдно. А мы сюда доставлялись на попутных машинах, было большое движение на дорогах в преддверии наступления. Доходим до деревушки и стучимся в дом, но нас не пускают. Я выхватываю пистолет и стреляю в воздух. Это подействовало, и мы после восьмичасового перехода по минному полю почти сутки отсыпаемся. Затем идем пешком, и только на вторые сутки приходим в расположение нашей части. Оказывается, была телефонограмма, что все подразделения в районе нашего разведпоиска были уничтожены. На всех нас уже послали "похоронки". Только моя подруга — телефонистка Надя не верила, что мы погибли. Она обнимала нас, плача и смеясь: "Я была уверена, что вы живы и что вернетесь". Она нас ждала, и мы вернулись.