Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

ПОБЕГ

Наши девчонки из деревни в 1942 году все ушли на фронт. А меня, шестнадцатилетнюю, мама держала взаперти, закрывала дверь на замок и с улицы, и со двора. Можно бы убежать через форточку, но в то время в деревенских окнах их не делали, а если они и были, то все равно не пролезть, окна-то небольшие.

Стояла зима. Морозы до 43-45 градусов, а снегу в деревне по колено, утром и из избы не выйти, дверь не открыть: завалило снегом, надо очищать. Мама все время следила за мной, чтобы я не убежала на фронт. Даже ночью все щупала меня, на месте ли... И я ее понимала, с нею вместе горевала: погиб отец и два мои брата, жалела маму — она без удержу плакала, и я боялась за ее нервы. И все же рвалась на фронт, надеясь, что она меня поймет: я единственная могу отомстить за родных и любимых.

Я решилась испытать маму: как она будет вести себя, если я уйду. Спряталась на деревенской печке, занавесками зашторилась, улеглась на тканые ковры — деревенские дерюжки, такие красивые, жарковато стало — кирпичи были очень нагреты.

А мама пошла кормить скотину, и дверь со двора не закрыла на замок.

Когда она вернулась в избу, видит меня нигде нет, стала звать: "Мариша! Маришка!" Я не отзываюсь.

Она подошла к столу, в углу висели иконы, перекрестилась и сотворила свою молитву:

— Господи! Ну, почему ты обижаешь меня, что я тебе плохого сделала, я же просила тебя, на коленях стояла, чтобы хоть кто-нибудь живой остался, а их всех убили, и ты мне не помог: хотя бы мужа оставил или сыновей, хотя бы одного. Спустись с неба и скажи, чем я перед тобой провинилась. Да что толку молиться, все равно не слышишь. Последняя дочь убежала. Зачем ты это допустил и войну тоже, зачем так много крови? Если ты есть, так лучше накажи Гитлера, чтобы он сдох скорее и война бы прекратилась... Мама замолчала.

Вошла соседка тетя Нюра и спросила:

— Ты что плачешь? Никак Маришка убежала? Мама еще сильнее заплакала.

— Не плачь, Вера, может, и к лучшему, вон в одну деревню ворвались фашисты и почти всех девушек изнасиловали.

Мама так и ойкнула: — Да ты что, Вера, правду говоришь? Неужто совсем озверели?

— Хуже зверей, Вера. Фашисты, не дай Бог, до нас дойдут... Хотя наше село и далеко от города, но что им стоит прискакать на мотоциклах или танках.

Женщины долго молчали, думая об одном и том же.

— Ну, я пойду, Вера, не кручинься, что Маринка ушла. Она вернется живой, вот увидишь.

Когда тетя Нюра ушла, мама закрыла за нею дверь, вошла в избу и легла спать, даже не притронувшись к ужину.

Ранним утречком я встала тихонько и пошла на станцию, а топать пришлось по снегу шесть километров. Дошла и обрадовалась — стоит товарный поезд, и железнодорожник смазывает буксы, проверяет колеса. К нему:

— Дедуля, куда поезд пойдет?

— А тебе куда надо?

— На фронт.

Дед осмотрел меня с ног до головы и как-то странно улыбнулся, потом спросил: ты что, со школы сбежала?

— Нет, отвечаю, я уже не учусь, хотела поступить в техникум, но в городе немцы.

Дед молчал.

— Дедуля, а скоро этот поезд пойдет?

— Скоро, милая, — и опять улыбнулся, — беги в последний вагон и садись в тамбур. Да смотри не простудись, а то продует сквозняк. Там дверей нет.

Я обрадовалась и села, поезд сразу тронулся.

— Спасибо, дедуля!

Он засмеялся, помахал мне рукой. А поезд мчится без остановок, я радуюсь: на фронт спешит. К вечеру прибыл на какую-то площадку и остановился. Я спрыгнула с тамбура, слышу "му-у-у", "бе-е", "хрю-хрю". Что за концерт? — удивилась я, мать честная — скотина в вагонах. Огляделась по сторонам — одна железнодорожная будка стоит, а кругом пустое поле, вдали виднелась деревня. "Ах, старый черт. В тыл меня отправил". И я разревелась. Подошел ко мне пожилой мужчина — тоже железнодорожник. Подтянутый, аккуратный такой и спросил: "В чем дело? Почему плачешь? И я ему рассказала все, что произошло со мной.

— Не плачь, милая, есть такие добрые чудаки на свете, не обижайся на них. Пошли в будку, я тебя не обману. Сам я ленинградский, сюда направили, вернее, всю семью эвакуировали. Может, и к лучшему, что я здесь и жив остался. А семья моя вся ушла на фронт, вот смотри...

И он дал мне альбом с фотографиями. Листаю один лист за другим, приметила совсем молоденького парнишку в военной форме, — такой красивый и такой смешной. Дед заметил мое любопытство и сказал:

- "Это мой внук, тоже на фронт убежал, а вот его мать и отец. Мой сын и невестка: тоже ушли на фронт, оба учились, стали офицерами и вот воюют на одном танке.

Я подняла глаза на деда и с удивлением спросила:

— А разве женщины бывают танкистами?

— А как же, милая, женщины на все способны: они и летчики, и моряки, и саперы...

Дед хотел что-то еще сказать, но зазвонил телефон, он сразу вскочил со стула и взял трубку.

— Первый пост слушает! Ну вот, милая, дождалась, едет твой поезд, но только открытый, с оружием, с танками и пулеметами. Не знаю, возьмут ли тебя? Попробую поговорить с начальником поезда, но если откажут, ничего не поделаешь, будем ждать другой. Выбежала на платформу — поезд приближался, вот он остановился тихо, тихо. Присмотрелись, впрямь открытый, вагоны накрыты ветками, брезентом. Где танки стоят, где пушки, где пулеметы — я в этом тогда не разбиралась. Охрана стояла на каждой платформе, стало быть, там оружие. Солдаты держали автоматы начеку, попробуй, залезь к ним... Что же мне делать? Вижу, дед что-то говорит офицеру, тот машет головой, руками, доносится: нет и нет, тем более девчонка... И поезд пошел. Офицер побежал к одной площадке, а я к другой, вцепилась за подножки вагона и влезла. Села рядом с танком и спряталась под брезент, лежу, притаилась. И вдруг меня толкает ногой солдат-охранник вагона и давай меня бранить:

— Ты что, сдурела? На ходу карабкаешься, а если сорвалась бы, кто за тебя отвечал бы? Глупая девчонка, молоко еще на губах, и тоже на фронт...

Громко начал на меня орать:

— Что мне делать с тобой? Вот возьму, да выброшу...

— Поздно, дяденька, я отсюда никуда не уйду.

— Дура, ты ничего не понимаешь, здесь посторонним нельзя находиться. Видишь сама, что везем...

— Твое какое дело, сиди и охраняй, я что, танк твой украду? Отстань от меня, скоро моя станция будет, хочу одного типа не пропустить, вроде на тебя похож.

И я увидела того дедулю.

— Эй, старый обманщик, если я жива останусь и вернусь домой, тебя под землей найду... И показала ему кулак, а дедуля трясется от смеха. Вторит ему мой солдат-охранник, видно, немножко сообразил, что к чему, потом стал допытываться:

— Расскажи, что с тобой произошло?

И я ему выложила, как на духу. Нахохотавшись вдоволь, сказал:

— Есть такие добряки-шутники на белом свете... Тебя с пути не собьешь.

Вот так, в поезде с оружием, я попала на фронт. Ничего делать не умела, потом научилась перевязывать раненых, останавливать кровь. И пошли мои дела, где только бралась сила: а ну-ка, подними дядю на себя и тащи его в укрытие. Ребята в первые дни надо мной подшучивали: бараний вес, и то, смотря какой баран.

В общем, и ужасы были и шутки. Вернулась домой живая, но вся больная, два раза раненая. Но моя милая мамочка рада-радешенька прижать меня к своему сердцу, сколько она, бедная, пережила!

— Ты у меня уже совсем взрослая (мне уже было девятнадцать), красивая, и тебе очень идет военная форма, — приговаривала она, обнимая меня, и заплакала...

Потом вышла я замуж, родила детей, дождалась внуков. За таким счастьем не грех было убегать из дома, ехать на перекладных...