Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

МОСКОВСКАЯ ВОЕННАЯ ОСЕНЬ

Густая тьма наступила неожиданно. Надо тщательно зашторить окно, чтобы свет не проникал на улицу, зажечь свечу. Стояла волнительная тишина, готовая вот-вот взорваться воем сирены противовоздушной тревоги.

Первая холодная осень войны. А еще совсем недавно веселой стайкой почти весь наш класс отправился на пикник в подмосковное Пушкино отмечать окончание средней школы. Между махровым ельником мы облюбовали небольшую полянку с плешинками ромашек. Играли в волейбол, жарили шашлыки на костре, пели под гитару и отчаянно спорили о том, какая из профессий интересней. Никто из нас и не помышлял о том, что завтра, на рассвете, на нашу землю упадут первые бомбы и все мы пойдем защищать Родину.

... На стене Дома Союзов висела огромная карта страны, на которой отмечалось положение войск на фронтах. Возле нее всегда толпились люди. Лица хмурые, озабоченные. С каждым днем фронт все ближе и ближе приближался к столице. Москвичи готовились к обороне: рыли противотанковые рвы, у мостов и вокзалов строили укрепления и баррикады. Мы - студенты-первокурсники Института иностранных языков — рыли окопы в конце Кутузовского проспекта, где теперь находится дом номер 42. Все чаще нам мешали налеты вражеской авиации.

Я жила с мамой и бабушкой в небольшом деревянном доме в Замоскворечье, на Дубининской, в коммунальной квартире. В ту пору мне было семнадцать. Папа, как и все соседи-мужчины, с первых дней войны на фронте. Остались одни женщины и дети. Убежищем нам служила вырытая во дворе щель, куда мы сложили пожитки и книги на случай, если разбомбят дом. Рядом с крыльцом и лестницей, на крыше стояли бочки с песком и железными щипцами — защитными средствами для тушения зажигалок.

... Очередной пронзительный вой сирены по репродуктору оповестил москвичей о налете фашистской авиации. Недалеко в сквере забухали зенитки. Стекла задребезжали так, что казалось, вот-вот вывалятся из рам. Москва встречала стервятников ощетинившимися зенитками и метающимися по небу яркими лучами прожекторов, которые, схватив как щупальцами вражеский самолет, позволяли зенитчикам вести прицельный огонь. Тревожно загудели паровозы, увозя с Павелецкого вокзала стратегические грузы.

Быстро надев пальто, я, мама, бабушка и остальные жильцы нашего дома выскочили во двор. В этот час дежурила соседка Фрося — небольшого роста, худенькая энергичная женщина с огромными карими глазами — была матерью четырех детей — Витенька родился в день объявления войны. Фрося попросила бабушку Кристину побыть с детьми.

Мы услышали приближающийся гул самолета. Осколки зенитных снарядов то и дело шлепали на крышу и во двор. Пришлось всем укрыться на крыльце под навесом.

Раздался пронзительный до жути свист, и вдруг стало светло, как днем — с самолета сбросили осветительные ракеты, повисшие на парашютах. Бойцы противовоздушной обороны старались сбить эти "люстры" трассирующими пулями. В скрещенных лучах прожекторов мы увидели высоколетящий самолет. Гонимый разрывами снарядов, он удалялся в сторону знаменитого Московского автомобильного завода имени Сталина. Вскоре небо осветилось заревом от страшенных бомб и зажигалок. Через какое-то время в той стороне снова стало темно — пожарные дружины сумели погасить начинающийся пожар.

Фашисты стремились сжечь столицу, сбрасывая наряду с фугасками тысячи зажигательных бомб, но москвичи стойко защищали свой город. В каждом доме были образованы добровольные пожарные дружины, состоящие в основном из школьников, женщин, стариков и мужчин, работавших на оборонных предприятиях. Они дежурили во дворах и на крышах, бесстрашно спасая свои дома от зажигалок. Но случилось, что за ночь столица подвергалась нескольким воздушным налетам, и дежурным "пожарникам" приходилось туго. Были жертвы среди них, когда вместе с зажигалками падали фугасные бомбы.

... Нам всем было страшно. Особенно боялись Фросины дети. Они плакали, метались по комнате, а четырехлетний Саша даже стал заикаться. Один лишь новорожденный крепко спал в кроватке. Опасаясь за здоровье детей, Фрося решила уходить с ними в ближайшее метро — на "Площадь Революции" — оно, как и многие другие станции, служило москвичам благонадежным бомбоубежищем.

Фрося попросила меня помочь ей с детьми. Уходили мы загодя. Путь лежал по Серпуховской улице, Полянке, Каменному мосту, мимо Манежа. Витрины первых этажей магазинов были закрыты мешками с песком, а окна заклеены полосками бумаги крест на крест, чтобы предохранить стекла от взрывной волны. Я держала одной рукой Сашину, на второй несла двухлетнего Колю. Семилетний Петя шел самостоятельно, рядом с матерью, прижимавшей к груди Витеньку, укутанного в одеяльце.

У входа в метро стояла медленно двигающаяся очередь. Внизу, у эскалатора, нас встретили дежурные.

— Женщины с детьми проходите направо. Сегодня свободных мест на платформе нет. Сейчас вам помогут спуститься в туннель. Там будет просторнее.

— Спасибо, сестричка. Я здесь только из-за детей, — сказала, как бы извиняясь, Фрося. Когда я вижу их искаженные ужасом личики, боюсь, чтобы от страха они не стали заикаться, как их брат Сашенька.

— Не волнуйтесь, мамаша, сюда не доносятся залпы зениток и разрывы бомб. Здесь детям, да и вам, будет спокойнее.

Осторожно спустившись с лестницы в туннель, мы расстелили старые одеяла у самой стены и уложили детей. Намаявшись дорогой, они быстро уснули. Отчаянно гудели ноги и ныла рука, на которой я несла Колю. Он крепко спал. На его худеньком изможденном личике проскользнуло подобие улыбки, которая тут же исчезла. Мы шепотом стали успокаивать друг друга: с фронта не было вестей от близких. А люди с узелками и небольшими пожитками все шли и шли по шпалам в глубь туннеля.

Возле нас остановилась девочка лет четырнадцати-пятнадцати с перевязанной бинтами головой. На нас вопрошающе смотрели усталые от бессонницы глаза.

— Можно я здесь пристроюсь рядом с вами, — спросила она.

Мы утвердительно кивнули. Расположившись рядом, она тихо сказала: "Жильцы нашего дома, что на улице Вахтангова, вчера ночью пережили настоящий ужас. Я с Мариной — моей подругой — обычно не уходили в бомбоубежище во время воздушной тревоги, а стояли в подъезде на случай, если во двор упадут зажигалки. В этот вечер было как-то тревожно. С крыши соседнего дома чаще, чем обычно, забухали зенитки. Неожиданно перед нами появился старший по дружине. Он приказал нам немедленно спуститься в бомбоубежище, так как по телефону сообщили, что прорвался тяжелый бомбардировщик, который летит в сторону Арбата. Только мы стали спускаться по лестнице, как раздался жуткий нарастающий вой, как будто ввинчивающийся в голову, и оглушительный грохот. Казалось, что дом дрогнул и вот-вот закачается, погас свет и наступила кромешная тьма. Нас швырнуло вниз по лестнице с такой силой, что я ударилась лбом о стену, а вот Марине не повезло — она скатилась по ступеням и сломала ногу. Тут же при свете фонариком нам была оказана первая помощь.

Утром мы узнали, что огромный фугас угодил в угол театра Вахтангова, разрушил его и часть сцены. Два известных артиста — Куза и Чистяков, дежурившие на крыше, погибли. Еще три человека из администрации и бухгалтерии также были убиты. У многих в квартирах от взрывной волны выбило стекла, сорвало двери с петель и упала штукатурка с потолков. Целый день мы с мамой пытались привести в порядок комнату. Сегодня мама приказала мне уйти в метро, но я очень волнуюсь, как она там. Мы, как могли, стали утешать ее. Вскоре наши "путешествия" в метро закончились: очень утомлялись дети, да и мы. Понемногу начали привыкать к постоянным налетам, грохоту зениток и стали оставаться дома.

... В октябре я простудилась и слегла в постель на несколько дней. Бабушка Кристина и Фрося выхаживали меня, баловали лакомством — чашкой кипятка да ломтиком черного хлеба. В то время москвичам, работающим на заводах и фабриках, полагалось в сутки 600 граммов черного хлеба, служащим и студентам — 500, а тем, кто не мог работать, — 400 граммов.

Все тревожнее поступали вести с фронтов. Враг вплотную подступил к столице. Бомбежки не прекращались ни днем, ни ночью. Едва оправившись от болезни, я потащилась, едва передвигая ноги от слабости, в институт.

Вьюжило. На остановке трамвая толпились люди. Транспорт не работал так же, как и метро. Машины и грузовики, наполненные людьми, чемоданами и узлами, куда-то быстро уезжали. Шла эвакуация населения из Москвы на Восток.

... Добравшись до Ленинградского проспекта, я отчетливо услышала канонаду со стороны Химок. До института дошла пешком — увы, там было пусто: преподаватели и студенты эвакуировались еще два дня назад. Потрясенная обстановкой и одиночеством, я растерялась, не знала, что делать. Но замешательство длилось недолго. Разве можно вот так бросить свой город ненавистным врагам. Мысль сработала, как указатель. Поспешила в райком комсомола, подала заявление — просила направить меня на передовую, защищать Москву. Просьбу удовлетворили, и я оказалась в действующей армии, в батальоне аэродромного обслуживания.

Дежурный в пропускной Центрального аэродрома имени Фрунзе позвал солдата и велел отвести меня на метеостанцию — так значилось в направлении. Мы шли по окраине взлетного поля. Неподалеку машина тащила на буксире "Як" с обгоревшим хвостом.

— В ремонт везут, — сказал солдат.

— А летчик?

— Раз машину посадил — значит, жив.

Мы подошли к небольшому домику. Рядом с ним на высоком шесте ошалело крутился флюгер. Здесь же находились специальные будки с метеорологическими приборами. В комнате уже не молодой мужчина разглядывал карту на столе.

— Товарищ лейтенант Морозов, я вам помощника привел, — сказал солдат. — Вернее, помощницу.

Лейтенант внимательно посмотрел на меня.

— Здравствуй, дочка. Какая же ты, право, худенькая, как тростиночка, — ласково пошутил мой начальник Федор Иванович Морозов, впоследствии просто "Батя".

Он стал моим строгим наставником — научил пользоваться сложными метеоприборами, принимать по радио шифровку погоды, расшифровывать ее и наносить на карту полученные данные, наблюдать за состоянием атмосферы, направлением и скоростью ветра — словом, старался сделать из меня специалиста. Родом из Сибири, потомственный охотовед, он прекрасно чувствовал погоду — этому научила его тайга. А он, смеясь, говорил, что все секреты унаследовал от бабушки Дуни, которую очень потешно изображал: "Если в ухе свербит — прояснится. Когда вдруг сердце замирает и как будто ухает — к перемене погоды и сильному ветру. А если поясницу прихватит, да еще ноги как бы начнут "тосковать" — это к дождю, сильному и долгому".

На нашей маленькой метеостанции работали всего два человека — метеоролог и я, его помощница. Раньше было четыре солдата. Двоих отправили на передовую — фронт нуждался в подкреплении.

Начались сложные военные будни. Ночами по радио принимала шифровку. Очень важно было при сильных помехах в эфире (немцы глушили) не пропустить ключ, от которого зависела правильность расшифровки. Знала: прогноз погоды по Московской области в ту студеную зимнюю пору особенно важен для летчиков, совершавших в день по нескольку вылетов на позиции врага. Потому-то в утренние сумерки, преодолевая сугробы в тридцатиградусный мороз, я спешила на командные пункты эскадрилий, расположенных в разных местах аэродрома. Летчики с нетерпением поджидали сводку погоды. Официальные "десятиминутки" обсуждения прогноза заканчивались шутками и прибаутками. Потом я желала ребятам: "Ни пуха, ни пера", а они, смеясь, кричали мне вдогонку: "К черту!" Самый молодой из них Женя Кислых, в которого я тайно влюбилась, прозвал меня "Колдунья", а за ним и другие стали так называть: "Колдунья, колдунья, нагадай удачу нам!" Прямо как в одной из песен: "Ты, метеослужба, нам счастье нагадай!..."

Мы были молоды, нам не хотелось думать о разлуке, об опасностях, о смерти, которые подстерегали нас в те суровые военные дни. Радовались — наш аэродром почти не пострадал — его хорошо защищали от вражеских самолетов зенитчики — в основном вчерашние десятиклассницы.

В душе я завидовала летчикам, думала, вот же в полку Марины Расковой девчата воюют, да еще как! А я вообще ни разу на самолете не летала. А так хотелось на землю с неба посмотреть! Батя обещал поговорить с командиром полка, чтобы меня хоть раз подняли в воздух для визуального определения характера облачности. Но обещания так и оставались обещаниями...

Однажды в нелетную погоду, когда аэродром был покрыт, как шатром, густой облачностью и весь летный состав, кроме дежурных, уехал в город, стала уговаривать летчика Сашу со связного самолета "У-2": "Прокати меня хоть разочек, что-то я стала ошибаться в определении высоты облачности!", конечно, лукавила. Уговаривала, уговаривала, да и уговорила.

Уж не знаю, то ли Саша хотел покрасоваться передо мной, какой он мастер высшего пилотажа, то ли решил отбить у меня навсегда охоту к полетам, но от его виражей и кувырканий в воздухе над аэродромом дух замирал. На землю я вернулась в полуобморочном состоянии. Никак из самолета вылезти не могла: ноги не слушались — дрожали. Но впечатление было потрясающее: ветер ласкал лицо, необъятный простор. Облака плясали вокруг меня. Я увидела землю глазами птицы. Душа радовалась и пела...

Однако за "чудеса" пилотажа Сашу посадили "на губу", а я подала заявление в авиационный штаб района с просьбой направить меня в летное училище. Может, я и стала бы летчицей, но здоровье не позволило.

... К началу декабря 1941 года нашим войскам удалось разгромить две вражеские группировки под Москвой, а к концу 1942 года отбросить фашистов к западу от столицы. Миф о непобедимости германской армии был развеян, потерпела крах задуманная Гитлером операция под кодовым названием "Тайфун". А я горжусь тем, что в этом святом деле есть и моя частица посильного вклада в нашу победу над врагом под Москвой...

Вскоре авиационный полк, а за ним и наш батальон аэродромного обслуживания двинулись вслед за фронтом на Запад.

... В канун 50-летия окончания Великой Отечественной войны на Осеннем бульваре в Крылатском был открыт памятник защитникам московского неба — военным летчикам, зенитчикам, солдатам аэростатных заграждений.

Памятник был поставлен в том месте, где был сбит бойцами противовоздушной обороны первый фашистский самолет, пытавшийся прорваться в Москву.

Не одна тысяча вражеских самолетов несла свой смертоносный груз, направляясь к Москве, но столица стойко встречала стервятников мощным огнем зениток, тысячами аэростатов, поднятых в воздух и не позволяющих вражеским летчикам снижаться для прицельного бомбометания.

Первую тревожную ночь москвичи пережили с 21 на 22 июля 1941 года. В налете участвовало более 200 самолетов. В те годы в столице преобладали деревянные дома, каменных было не более 18000. Во дворах находились сараи с дровами и углем. Многие заводские и фабричные цехи были покрыты рубероидом и толью — отличным горючим материалом. Противник хорошо знал об этом и сбрасывал с самолетов наряду с фугасными бомбами — зажигательные. Однако замысел фашистов разрушить и сжечь столицу не удался — москвичи самоотверженно боролись с зажигалками и спасли свой город.

Особенно хорошо был защищен центр. Здания на территории Кремля были тщательно замаскированы. Рубиновые звезды, сверкавшие на башнях, — зачехлены, золотые купола соборов — закрашены. На Ивановской площади находилась зенитная батарея, а на крышах дворцов стояли спаренные пулеметы.

Лишь после войны удалось узнать из мемориальной доски, установленной на стене Арсенала, что все же 92 воина кремлевского гарнизона погибли от налетов фашистских стервятников. Две бомбы попали в здание Арсенала, одна — упала возле Архангельского собора, вторая — у Боровицких ворот, третья — у западного фасада большого Кремлевского дворца. 1000-килограммовый фугас пробил свод Владимирского зала, но застрял в полу и не взорвался. Угодила бомба и в скверик перед Московским университетом, разрушив памятник Ломоносову и ограду. Пострадала университетская библиотека — был снесен церковный купол.

Из статьи бывшего начальника инженерного отдела штаба МПВО — Ю. Каммерера стало известно, что фашистам удалось сбросить на Москву 1610 фугасных и 110 тысяч зажигательных бомб.

... В начале войны Москву посетили представители гражданской обороны Лондона, чтобы поделиться опытом борьбы с последствием бомбардировок. Англичане начинали тушить пожары только после "отбоя" воздушной тревоги. К этому времени пожары разгорались и затрачивалось много сил, чтобы их потушить. Всего 500 тонн бомб потребовалось фашистам, чтобы стереть с земли английский город Ковентри с 300-тысячным населением.

Москвичи же по сигналу воздушной тревоги занимали посты на крышах, чердаках, подъездах. Из рассекреченных данных стало известно, что в столице полностью было разрушено около 500 домов. Аварийно-спасательные работы начинались сразу после возникновения "очагов поражения", так, чтобы к утру не осталось никаких следов.

Ни скудный паек, ни холодные неотапливаемые дома, ни похоронки с фронта не сломили дух москвичей. Они твердо верили в победу, по 10 -12 часов работали на нужды фронта, дежурили в госпиталях, отдавали кровь раненым, а по вечерам, не думая об опасности, сражались с бомбами. Подвиг москвичей оценен почетным званием "Город-герой".