Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
Часть 1
Квартира, где живут сестры Кузнецовы. Комната. Передняя. Кухня. Из передней — двери на лестницу и в комнату Васи. Зима. Снег на дворе. Снегом запорошены;все приходящие с улицы. Вечер. Лукия Ивановна около лампы чинит белье. Груды белья на столе, диване и стульях. Отчаянный звонок. Немного погодя другой, третий.
Лукия Ивановна (кричит). Сейчас, Вася, сейчас! Обожди, нитку закреплю! (Спокойно кончает работу, не обращая внимания на звонки. Отворяет дверь.)
Входит Вася.
Опять метет? А девочек-то нет. Кофе будешь пить? Только без молока и без сахара.
Вася. Дайте. Никогда сразу не открываете!
Лукия Ивановна. Ты, Вася, молодой. Ты толстый. У тебя нервы здоровые. Тебе постоять не трудно. А я потеряю иголку — потом не найду.
Вася. А где девочки?
Лукия Ивановна. На кладбище поехали.
Вася. Почему на кладбище?
Лукия Ивановна. К матери на могилку. Сегодня как раз пять лет, царство небесное. Инночка попросила, чтобы ей дежурство перенесли на завтрашний день. Ну, конечно, уважили, перенесли... Оделись мои девочки потеплее и поехали проведать могилку.
Вася. Писем нет?
Лукия Ивановна. Нет.
Вася. Может, они уже вовсе круглые сироты?
Лукия Ивановна. Ты не вздумай им такой намек подать. Хочешь еще?
Вася. Дайте. У доктора она была?
Лукия Ивановна. Для чего ей к доктору?
Вася. Она все худеет.
Лукия Ивановна. Работа, беспокойство... И питание ей нужно, а какое нынче питание! Я ей даю декохт. Сама варю. Алой на меду. Вон тот цветок на столике, крайний, алой называется. Варю на меду. Решительно от всех болезней помогает.
Вася. Лукия Ивановна! Хоть бы вы ее уговорили! Ей-богу, без нее мне не сладить жизнь...
Лукия Ивановна. Свахой никогда не была, голубчик, и не буду.
Вася. Я бы ее на руках носил. Ничего бы она у меня не делала, сидела бы дома.
Лукия Ивановна. Да, будет она сидеть дома, когда война. Таковская, как же. Отец — на фронт, она — на работу... У них порода очень хорошая, я тебе скажу. Хоть бы Томка на Инночку похожей вышла.
Вася. Томка — очень умная девушка. Я ее тоже очень уважаю.
Лукия Ивановна. Умная. Этого у нее не отнимешь. Такой чертенок умный. Только избалована чересчур. Все баловали: и мать, и отец, и сестра. А теперь ломать надо — и некому ломать.
Звонок.
Это либо они, либо Иван Егорыч.
Вася отворяет. Входят Инна и Томка.
Инна. Иван Егорыч пришел?
Вася. Нету.
Инна. Странно. Он всегда в этот день приходит. (Томке). Давай сюда варежки, я положу сушить.
Томка. Нет, ты мне дашь варежки и валенки, а я положу сушить. (Васе). Ну, что вы; стоите и смотрите? Помогите ей снять валенки!
Инна (строго). Что ты выдумываешь! Я уже. Сняла.
Томка. Там под кроватью наши туфли, принесите, будьте добры.
Вася бросается за туфлями.
У тебя чулки не промокли?
Инна. Что у тебя за тон с людьми, я не понимаю!
Томка. Подумаешь! Что ему сделается, если он принесет туфли?
Инна. Да зачем это? К чему?
Томка. А просто так, чтоб самим не ходить.
Вася приносит туфли.
Благодарю вас. И Инна благодарит. Все. Больше нам ничего не понадобится.
Вася уходит.
Лукия Ивановна (выходит в переднюю). Что это, снегу набрали в валенки?
Инна. Там дорожки не чищены. Выше колен... Мы взяли лопаты у сторожа, расчистили дорожку. Едва нашли в снегу. Вешки поставили... (Входит в комнату.) Уже восемь скоро, а в девять на совещание.... Неужели Иван Егорыч не придет?
Томка (входит за ней). На совещания у тебя есть время. А вот к доктору пойти никогда у тебя нет времени. Ты опять выглядишь ужасно плохо.
Инна. На этой неделе пойду.
Томка. Я это уже которую неделю слышу.
Лукия Ивановна. Она пьет декохт.
Инна. Я пью декохт.
Томка. Самой смешно! Ты обязана лечиться! Ты слабогрудая, как мама. Ты только о поездах думаешь, обо мне не думаешь. Что я без тебя буду делать?
Инна. Пожалуйста, не топать и не кричать! (Лукии Ивановне). Знаете, что она затеяла? Ни слова не сказав, не посоветовавшись, вздумала бросить школу. Вы знаете, что мне папа сказал, когда уезжал? Не знаю, говорит, как у вас все получится, но и я и мама ваша, оба мы мечтали, что вы, девочки, получите настоящее образование.... И теперь я мечтаю об этом для тебя, Томочка... Ты такая способная! Я и вполовину не была такой способной.
Томка. Я после войны буду учиться.
Инна. Окончи школу. Я настаиваю! Я требую! Моего заработка хватает, кажется.
Томка. Где его там хватает.
Инна. На самое необходимое хватает. А что тебе тряпок хочется....
Томка. Хочется. Обожаю тряпки!
Инна. Тряпки будут. Обойдешься пока без тряпок. Я постарше, и то обхожусь. Не до тряпок сейчас, Томка.
Томка. Как будто в тряпках дело.
Инна. Вот что, Томка! Если ты не будешь меня слушаться, я не буду лечиться, даю слово.
Томка. Ты думаешь, я не хочу учиться?
Инна. Зачем же ты подала это заявление?
Томка. Так как-то... Все сейчас работают. У нас половина девочек -пошла на завод.
Инна. Дай слово, что не будешь пока работать.
Томка. Даю слово.
Инна. Куда ты подала заявление?
Томка. В Киевский ботанический сад.
Инна. Куда?!
Томка. На окне висело объявление, что Киевскому ботаническому саду нужен сотрудник с хорошим почерком. Заведующий оранжереями сказал: «Напишите заявление». Спросил, знаю латинский шрифт или нет.
Инна. А что ему нужно, заведующему оранжереями?
Томка. У них в дороге картотека испортилась. Они из Киева ее везли, она подмокла, что ли... Надо делать новую картотеку. Знаешь, весь Киевский ботанический сад сейчас в одной комнате умещается...
Инна. Кого только не забросила к нам война! И рабочих, и балерин, и Киевский ботанический сад... А растения они тоже привезли?
Томка. Нет. Только семена. Семена, луковицы, отростки... Чтобы потом, понимаешь, опять все посадить, если фашисты разорят.
Инна. Да... Но я хочу, чтобы ты училась. Найдут другого сотрудника с хорошим почерком и сделают картотеку.
Звонок.
Это Иван Егорыч. (Отворяет.)
Входит Шестеркин, ведя за ворот перед собой Андрея. Андрей в лохмотьях, грязный.
Шестеркин. Принимайте гостей.
Инна. Мы вас ждали. А это кто?
Шестеркин. Мой знакомый. Только что познакомились и сразу подружились. Под ручку к вам пришли. Томка! На-ка! Это от моей старухи гостинец. (Инне). Вести есть?
Инна. Никаких вестей. Пятый месяц уже.
Шестеркин. Гм.... И ровно ничего не значит. Ровно ничего не доказывает. Он может находиться в таком месте, откуда и письма не доходят. Свободная вещь!
Инна. Я знаю.
Шестеркин. Свободная вещь! Дай умыться молодому человеку да покорми.
Инна (Андрею). Иди сюда. (Ведет его в кухню.)
Шестеркин (Лукии Ивановне). Как самочувствие?
Лукия Ивановна. Как, голубчик, сказать? Стара становлюсь и, знаешь, побаливает поясница. Как начнет стрелять вот тут, я тут, и тут... Только и спасаюсь своим декохтом.
Шестеркин. Алой на меду?
Лукия Ивановна. Алой на меду. Он и от бессонницы помогает. Тоже ведь оба сына у меня на войне, и хоть плакать не люблю, а все думается, особенно по ночам.
Шестеркин. Что это, белья сколько?...
Лукия Ивановна. Это из госпиталя. Ремонт я ему давала. Я в госпитале работаю. Такое время, что совестно дома сидеть. Вот сейчас соберу и отнесу моим ребятам. Они там все — мои ребята, раненые-то....
Андрей. Я холодной водой не могу мыться. Я малокровный.
Инна. Скажите, какой нежный! Ну, на тебе теплой! Как ты моешься? Красоту свою боишься испортить? (Заходит сзади, обхватывает Андрея за плечи и умывает ему лицо.)
Андрей. Не дерись, зараза! Дяденька! Девчонка дерется!
Лукия Ивановна. Грязный какой! Всю квартиру зачумит. На-ка тебе капот, переоденься... Где ты подцепил это счастье, Иван Егорыч?
Шестеркин. На станции. Бабы его бить хотели. За дело, наверно. Ну, я отнял. Инна, на совещание идешь?
Инна. Конечно.
Шестеркин. Вместе пойдем. Приятелю моему найдется у вас местечко — переночевать?
Инна. Найдем. Ужинать давайте.
Шестеркин (достает из кармана хлеб). Мы с приятелем со своим хлебом...
Садятся к столу.
Томка (Андрею). Ешь! Как тебя зовут?
Андрей. Андрей.
Томка. Ты откуда?
Андрей. Из Пскова.
Томка. Мать есть?
Андрей. Нету.
Томка. А отец? На фронте?
Андрей. Нету. Обоих фашисты убили.
Томка. У нас тоже мамы нет. А папа на фронте. Ешь!
Лукия Ивановна. Много ли надо? Умылся, согрелся — и вовсе другое дитя, на человека похоже. Ишь, зарумянился.
Шестеркин. Завтра я тебя, брат, отведу в хорошее учебное заведение: называется ремесленное училище. У нас, брат, Ни один человек Не Может шататься неприкаянно.
Томка (Андрею). Ешь!
Длинный сложный звонок.
(Вскакивает.) Постойте, постойте! Слушайте! Слышите? Он мое имя вызвонил: «Тома». Это ко мне, ко мне! (Отворяет дверь Вальке).
Валька (с порога). Мама велела передать, что в магазине дают мозги! Томка. Хорошо.
Лукия Ивановна. Мальчик! Постой! Какие мозги?
Валька. Ну, какие? Обыкновенные...
Лукия Ивановна. Телячьи, бараньи?
Валька. Аянев курсе... (Уходит.)
Лукия Ивановна. Какой бестолковый мальчик! Это чей?
Томка. Это Валька, сын кассирши. Мать его работает в магазине. Они тут под нами, в третьем этаже. И совсем он не бестолковый. Я ему велела сообщать, когда в магазин что-нибудь привезут.
Лукия Ивановна. Главное дело — сообщает, когда уже магазин закрыт.
Инна. Нам скоро идти, Иван Егорыч!
Шестеркин. Слушай-ка, Инна! Я к тебе ругаться пришел. Что ты — Инна, что я тебя вот такую на руках носил, что ты Дмитрия Кузнецова дочка — это одно. А другое — то, что ты диспетчер. И как диспетчера я тебя не полюбил.
Инна. Почему?
Шестеркин. Вот ты мне скажи, почему двадцать четвертою ты меня продержала на Зуевке шесть часов?
Инна. Разве вы не знаете, что такое Зуевка?
Шестеркин. Лучше тебя знаю. Потому что ты знаешь Зуевку по схемам и невыполненным графикам, а я вижу эту кошмарную картину собственными глазами каждый раз, как проезжаю через Зуевку. Состав к составу стоит впритирку. Абсолютная пробка.
Инна. Ну? Сами говорите...
Шестеркин. Дорогая! Я же тебя не спрашиваю, забиты пути или нет, а я тебя спрашиваю: почему, на каком основании ты| меня двадцать четвертого продержала шесть часов, когда была свободная возможность вывести меня прямиком на линию?! Ты что сделала: ты меня провела на запасной путь, и я смотрю — жжик один поезд на линию! Жжик другой! Жжик третий!... Маршрут Цыганкова! Маршрут Ефремова! Маршрут этого рыжего черта, не помню фамилии, который к нам из Латвии эвакуировался... А Шестеркин стой как дурак на запасном пути! Шесть часов простоял! Шесть часов, клянусь жизнью! Ты что это делаешь? Ты думаешь, я на тебя управы не найду?
Инна. Иван Егорыч! Двадцать четвертого вы вели угольный маршрут. А дорога имела приказ пропустить в первую очередь оружие и танки. Вы понимаете, что сейчас оружие и танки важнее всего?
Шестеркин. Ты меня политикой не уязвляй! Я тоже политически развит. Я знаю, кому пойдет уголь, который я везу. Тебе известно, что он в Москву пошел? В Москву, от которой мы только что отогнали фашистов! В Москву! Московским товарищам! Рабочим! Которые в нетопленных домах сидят. Заводам, которые работают невзирая на бомбы. А-а? То-то! Не уязвляй меня, Инна! Я тебя люблю, как родную дочку, но как диспетчера я тебя терпеть не могу! Я тебя видеть не могу! Физиономию твою видеть не могу, когда ты в форменной фуражке! Смеетесь? Смешно вам? Мне не смешно! Я на доске почета фигурирую и слезать из-за вас не желаю! Меня в Кремле знают! Я не желаю как дурак по шесть часов стоять на станциях! На своей собственной дороге! Рыжий этот, как его, — а, черт! — зубы скалит и трубкой мне машет, а я стою, о-о-о!
Инна. Ведь мы отсюда на производственное совещание пойдем. Ну, там и поговорим. Там вы нас, диспетчеров, и терзайте в клочья. Я на эти совещания всегда иду с таким чувством, как укротитель к тиграм.
Шестеркин. Я хотел бы быть тигром. У меня характер чересчур нежный. Будь на моем месте хотя бы твой отец или Саша Огородников, был такой — ого! Вот это были тигры, да!
Томка. Папа часто эту фамилию называл: Огородников.
Шестеркин. Это его приятель в молодости был. Его потом на Октябрьскую дорогу перевели, в Ленинград. Тебя еще на свете не было.... Да, этот бы давно в ЦК письмо написал о ваших прелестных делах.
Инна. Ведь что получилось с эвакуацией. Сколько месяцев идут поезда — на восток, на восток. К нам! Все забито, все пути. И вот теперь надо поворачивать движение на запад. Везти орудия, уголь. А пути забиты. Всякий раз, садясь к селектору, говоришь себе: ну-ка, как ты решишь эту задачу из высшей математики? Как выведешь поезда по закупоренным путям? А какой я высший математик? Какой у меня стаж?.. За прошлое дежурство я пропустила на запад четыре маршрута. Четыре!
Шестеркин. Положим, это ровно ничего не доказывает.
Инна. Лутохин обязательно выйдет на первое место.
Шестеркин. Этот выйдет!
Инна. Вызывает меня на соревнование.
Шестеркин. Что ж, свободная вещь... А где мальчишка?
Ищут.
Лукия Ивановна (зловеще). Нету мальчишки! И дверь, змееныш, бросил открытой....
Томка (стучится в Васину комнату). Вася, у вас Андрея нету?
Вася (отворяет). Какого Андрея?
Томка. Нету?
Лукия Ивановна (у вешалки). Томка, ты свою шубейку на плиту положила сушить?
Томка. Нет, тут повесила.
Лукия Ивановна. Где?
Томка. Вот тут.
Лукия Ивановна. Ну, поздравляю вас,— мальчишки нету и шубейки нету.
Томка. Инна, ты не снимала мое пальто с вешалки?
Инна. Нет. Ах, дрянной мальчишка!...
Лукия Ивановна (в ней клокочет скрытая буря). Ты больше води жуликов в дом, Иван Егорыч! Еще не то будет.
Шестеркин. Жуликов, жуликов! А вам бы догадаться—поснимать с вешалки, попрятать!... Тоже... хозяйки!
Инна (одевается). Короче говоря, идемте, Иван Егорыч!
Все расстроены.
Шестеркин. Ах, паршивец! Ну что ты скажешь!...
Инна. Бедная Томка... Ну... не горюй! Что-нибудь выдумаем. Ложись-ка, ты устала. (Уходит с Шестеркиным.)
Томка. Я не понимаю. Как это может быть? Мне его так жалко было... И лохмотья свои забрал.
Лукия Ивановна. Вот завтра в чем в школу пойдешь?
Томка. Не знаю.
Лукия Ивановна. Придется достать тебе мою плюшевую жакетку.
Томка, грустная, уходит в комнату, садится делать чертежи.
Я же ему, поганцу, своими руками хороший капот отдала!
Звонок. Лукия Ивановна отворяет. Входит заведующий оранжереями.
Заведующий оранжереями. Могу я видеть Тамару Дмитриевну Кузнецову?
Лукия Ивановна. Какую Тамару Дмитриевну? Нет здесь такой.
Заведующий оранжереями. Простите, она указала этот адрес.
Лукия Ивановна. Кузнецовы живут. А Тамары Дмитриевны никакой у них нету.
Заведующий оранжереями. Но адрес... Вы наверное знаете, что нету? Такая... миловидная особа с модной завивкой.
Лукия Ивановна. Молодая?
Заведующий оранжереями. Очень молодая. Я скажу вам точно. (Справляется по бумажке). Двадцать седьмого года рождения.
Лукия Ивановна. Так это Томка! Вы б так и сказали. А то Дмитриевна.... Так позвольте, какая же завивка, когда у нее волосы сами вьются от природы!
Заведующий оранжереями. Да? Очень рад. Она дома?
Лукия Ивановна. А вы по какому делу?
Заведующий оранжереями. Я хотел бы поговорить с нею лично.
Томка (выходит в переднюю). Это ко мне. Здравствуйте!
Заведующий оранжереями. Вы меня узнаете?
Томка. Да. Вы заведующий оранжереями. Идите сюда, пожалуйста. Садитесь, пожалуйста!
Заведующий оранжереями. Я вас ждал, Тамара Дмитриевна. И, как видите, пришел сам справиться. Почему вы не пришли?
Томка. Понимаете, я передумала.
Заведующий оранжереями. Так быстро?
Томка. Понимаете, я решила сначала закончить образование. Я, конечно, сделала неправильно, что не пришла сказать вам.
Заведующий оранжереями. А если вы эту работу будете выполнять дома? Все равно, у нас что за учреждение. Где спим, там и работаем. Можете работать дома.
Томка. Я не знаю... Ведь это почти все равно — дома или в учреждении. Я дала слово сестре.
Лукия Ивановна оделась, увязала белье в узел и уселась на стуле в передней.
Заведующий оранжереями. Очень грустно. Дуже сумно, как говорят у нас на Украине. Придется искать другого кандидата. На случай, если передумаете, Тамара Дмитриевна, вы адрес наш помните?
Томка. Помню.
Заведующий оранжереями. Всего наилучшего. (Уходит.)
Томка (провожает его; Лукии Ивановне). Вы что здесь делаете?
Лукия Ивановна. Теперь пойду. Уж сидел, сидел. Его ждала. Покуда уйдет. Одна шубейка уж пропала, хватит на сегодня.
Томка. Знаете, кто он? Он — научный работник. Может быть, профессор какой-нибудь. А вы шубы от него караулите.
Лукия Ивановна. Не написано на нем, что он профессор. На всех гостей не напасешься теплой одежи. Запри за мной хорошенько! Цепочку накинь и крюк заложи. (Уходит.)
Томка зажигает настольную лампу, тушит верхний свет и садится чертить. Слабый звонок.
Томка. От этих звонков можно с ума сойти. (Отворяет, не снимая цепочки.)
В дверях Огородникова.
Огородникова. Кузнецовы здесь живут? Томка. Здесь.
Огородникова. У них кто дома? Томка. Я дома.
Огородникова. А Дмитрия Николаевича нету? Томка. Он на фронте.
Огородникова. Незадача! Томка (снимает цепочку). Вы войдите!
Огородникова. Я Огородникова. Слышала такую фамилию?
Томка. Да.
Огородникова. Убит мой муж.
Молчание.
Томка. Пожалуйста, вы войдите!
Огородникова. Нет, не войду. Я в Левшине живу, скоро мой поезд. Мне Дмитрия Николаевича было нужно. Мы пять дней как приехали в Левшино.
Томка. Вы все-таки войдите. Если бы папа был дома, вы бы вошли и говорили с ним, правда? А теперь вам придется говорить со мной. Я — его дочь.
Огородникова (смотрит на нее). У меня такую дочь, как ты, убило бомбой, у меня на глазах. В Ленинграде. Мы жили в Ленинграде.
Томка берет ее за рукав, вводит в комнату и сажает.
Муж повел эшелон с эвакуированными. И нас посадил в этот эшелон. Фашисты бомбили нас под Тихвином. Много убили. У меня мужа убили. И вот я с четырьмя детьми сюда приехала. Старшему восемь лет. Я, конечно, сразу на работу. Стрелочницей поставили. Ничего нет. Дети в дороге заболели.... Я думала, Дмитрий Николаевич здесь. Он бы помог.... Незадача!
Томка. Папа, конечно, помог бы вам.
Огородникова. Да. Они смолоду дружили, мой муж с Дмитрием Николаевичем. Когда мы поженились, Дмитрий Николаевич за тысячу километров к нам приехал. На свадьбу. Веселая, чудесная была свадьба! А когда Дмитрий Николаевич эту квартиру заводил, муж как раз получил премию и послал ему денег на обстановку. Хочу, говорит, чтобы у Мити была хорошая обстановка.... Нет, ты не думай, девочка, твой папа давным-давно эти деньги вернул, ты не подумай, ради бога... Писем не писали — не мастера писать. А так—помнили всегда.
Томка. Ужасно глупо. Только что он ушел. Ну только что....
Огородникова. Кто ушел?
Томка. Один человек.... Ваш муж очень любил папу?
Огородникова. Восемь лет вместе ездили. С самой гражданской войны.
Томка. Должно быть, ваш муж был хороший человек. И ваши дети, должно быть, очень горюют о нем и очень хорошо вспоминают...
Огородникова плачет.
И вы будете долго, долго плакать.... Но будете всегда очень хорошо вспоминать о нем, потому что он был хороший человек и погиб, служа Родине... Знаете что? Мы вместе будем растить ваших детей. Детям ведь ужасно много надо: и молоко, и тетради, и башмаки; и всё они рвут, и из всего вырастают... Только раньше, чем через месяц, я, должно быть, не смогу помочь. Сейчас у меня только рубль сорок копеек. Но через месяц дам. Обязательно! И каждый месяц буду давать. Я не знаю, по скольку. Но буду!
Огородникова. Что ты, девочка! Откуда у тебя деньги...
Томка. У меня будут. Как только я захочу, так и будут. Может быть, даже раньше, чем через месяц. Я не знаю....
Огородникова. Да бог с тобой! Не возьму я у тебя ни за что!
Томка. Знаете что? Может быть, нашего папы тоже уже нет. Пятый месяц нет письма. В общем, было только одно письмо с фронта. И больше нет. Но мы давайте жить так, как они жили: дружно.... Ведь правда?
Молчание. Огородникова встает.
Вы уже уходите?
Огородникова. Да. Мне в Левшино. Поездом.
Томка. Левшино? Это рядом. Я к вам приеду через месяц.
Огородникова. Нет, девочка, этого не нужно! Я несогласна.
Томка. Вы должны согласиться. У папы вы согласились бы.... Пожалуйста, кланяйтесь от меня вашим детям.
Огородникова уходит.
Так глупо! Ну только что он ушел... (Садится, пишет.) А вдруг он от меня пошел к кому-нибудь другому! (Пишет.)
Вася выходит из своей комнаты.
Вася. У вас почему свет?
Томка. А у вас почему свет?
Вася. Не возражаете? (Переступает порог.)
Томка. Предположим.
Вася. Не возражаете? (Садится.)
Томка. Если я и буду возражать, это все равно не поможет. Вы не скоро встанете с этого стула: вы же пришли изливать душу.
Вася. Счастливое у вас существование. За такой сестрой как за каменной стеной. Моя жизнь абсолютно собачья. Знаете, сколько я заработал за этот месяц? Три тысячи. В газете портрет мой видели?
Томка. Видела и поздравляю вас.
Вася. Три тысячи! А чем я ужинаю? Морковкой! (Ест морковку.) За свои три тысячи имею морковку.... Анекдот!
Томка (пишет). Как же это так получается?
Вася. Порядка нет. Черт разберет, куда расходятся деньги. Никакого порядка! Купил давеча колбасу — потерялась.
Томка. Как потерялась?
Вася. Черт ее знает, в комнате где-то потерялась.... Надо жениться или не надо?
Томка. Кажется, надо.
Вася. А я что говорю? Так ведь она не хочет! Я, говорит, тебя не люблю; ты мне не говори. А почему меня не любить? Я ничего себе.... Хотите морковки?
Томка. Спасибо, с удовольствием. (На батарее центрального отопления выстукивает: «Валька».)
Вася. Это что?
Томка. Азбука Морзе.
Вася. По какому поводу?
Томка. Это я Вальку вызываю. Он под нами живет. Мы условились.
Вася. И что вы ему стукаете?
Томка (стучит). Я ему стучу: «Валька, иди сюда, сейчас же иди сюда!...» Вася. Здорово!
Слышен ответный стук: «Иду».
Томка. Сейчас придет...
Вася. Я ей делал предложение... раз... два... (Считает по пальцам.) Шесть раз. Вы понимаете, Томка! Вот как работаешь, работаешь, — работаешь как надо! А придешь домой, некому, по сути дела, дверь тебе отворить! Вы, может быть, скажете. Томка, все равно кто открывает дверь? Нет, не все равно....
Томка. Я вам завидую, Вася.
Вася. Мне?
Сложный звонок.
Томка. Слышали? Это он по азбуке Морзе прозвонил: «Я тут». А Лукия Ивановна смеет говорить, что он бестолковый! (Отворяет.)
Входит Валька.
Иди сюда! Вот это письмо надо отнести вот по этому адресу.
Валька. Завтра?
Томка. Может, послезавтра? Сегодня! Сейчас! Сию минуту!
Валька. Немножко поздно уже.
Томка. Ты уж лучше прямо скажи, что не хочешь идти!
Валька. Я могу пойти. Но я не пойду, если вы будете так разговаривать со мной!
Томка. Подумаешь!.. Миленький, ну отнеси, я тебя прошу! Это для меня ужасно важно!
Валька. Вот. Так со мной надо разговаривать. Так и быть, я отнесу. Все?
Томка. Морковки хочешь?
Валька. Нет, спасибо.
Томка. Тогда все. Валька, потуши, пожалуйста, в передней свет и хорошенько захлопни дверь.
Валька уходит.
(Ложится на диван. Она очень устала). Вася! Если можете, изливайте душу поскорей и уходите! Мне ужасно хочется спать.
Вася (вставая). Вы сказали, что завидуете мне. Чему вы завидуете?
Томка. Тому, что у вас такая чепуха в голове. Женитьба... Любовь какая-то.... Глупости! Ах, Вася, мне бы ваши пустяковые заботы. Ах, Вася, какие, оказывается, бывают настоящие заботы! Ах, Вася, как это, оказывается, ужасно не просто — жить!..
