Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

ТРИ АННЫ

Девушки были обижены. Неприветливо встретил их командир батальона. С какой-то суровой неприступностью оглядел новеньких, показал землянку и мрачно процедил: «Жить будете здесь!» И все. Не поинтересовался ничем, слова доброго не сказал, ни с кем даже не познакомил. Развернулся кругом, будто сам себе скомандовал, и был таков. Разумеется, они сочли, что командир недоволен тем, что ему в подкрепление прислали вместо снайперов-сибиряков каких-то девчонок. Это соображение разобидело их еще больше. Только на следующий день узнали, в чем дело.

«Уважаемая Мария Дмитриевна! Ваш сын лейтенант Оболенский Андрей Леонидович пал смертью героя от пули фашистского снайпера 6 января 1944 года...»

«Уважаемый Григорий Аркадьевич! Ваш сын комсорг батальона младший лейтенант Борис Григорьевич Свирский погиб смертью храбрых...»

За два с половиной года войны капитану пришлось написать не один десяток подобных писем. И каждый раз будто впервые рука упрямо сопротивлялась- течению скорбных строк. Перед глазами вставал вчерашний день. Вот только что лихо откозырял лейтенант Оболенский, ну вот он, совсем живой, вышел из КП батальона, голос его в ушах стоит... «Товарищ лейтенант!» Это закричал ординарец комбата Иван Лукашин. И через минуту на руках внес безжизненное тело Андрюши... Снайперская пуля пробила висок.

А через полчаса из второй роты сообщили о гибели комсорга, он готовил двух солдат к вступлению в комсомол. Говорили же ему, комбат сам говорил, пусть к себе вызовет... Нет, сам отправился, упрямец. Дескать, уважать не будут, если в таком деле бюрократизм разводить. С другой стороны, он прав, комбат тоже не мог бы иначе, но вот нет теперь нашего комсорга... И это в затишье, уже две недели никаких серьезных боев не было. Проклятый снайпер! А против него каких-то девчонок зеленых, необстрелянных прислали. Ну куда им справиться с таким! Еще кабы и на них похоронки не пришлось писать. Выпускницы! Я вон тоже выпускником был в сорок первом: стыдно вспомнить, как тогда под Сморгонью растерялся, в первом своем бою. Это ж когда более-менее офицером настоящим стал, только под Москвой, а сколько вынести пришлось до того! А тут... нате вам, девичья команда. А что делать? Придется этих выпускниц отправлять.

Так думал капитан, вернувшись в свою землянку после встречи пополнения.

Назавтра комбат вызвал двух снайперов, Анну Комякову и Анну Кошевую. Письма еще не были отправлены. Дал им прочесть.

— Думаю, теперь задача ясна. Против батальона действует вражеский снайпер. Только за последнюю неделю выбил десять солдат и офицеров. Уже одно это говорит, что противник обладает немалым опытом и снайперским мастерством. Не хочу я вас посылать, вам бы еще опыту набраться, сноровки, но больше некого.

Весь день ушел на выбор позиции. Просмотрели всю нейтральную полосу аж до рези в глазах — так снег слепил на солнце. У расположения второй роты, где недавно убили комсорга, нашли неглубокую лощинку, но в ней еще надо было хорошо поработать, чтобы как следует замаскироваться сразу двоим. Заранее, пока светло, рассчитали, что нужно делать, а ночью в темноте принялись за подготовку укрытия. К счастью, под утро пошел обильный снег, так что заметное увеличение сугроба на краю ложбинки казалось совершенно естественным, и следы замело.

Утром залегли. Вражеские траншеи просматривались великолепно. Фашистские солдаты ничего не боялись и ходили за бруствером чуть ли не в полный рост. Во всяком случае, то и дело перед глазами возникали темно-зеленые каски. Но снайпера и следов не было, ну решительно никаких признаков. С немецких позиций потянуло вдруг чем-то вкусным. Обед. И почти впрямую перед снайперами сгрудились каски. Велик был соблазн. И девушки, будто сговорившись, одновременно сразили двух гитлеровцев. В траншее поднялся переполох, с той стороны началась беспорядочная пальба, но снайперы вовремя покинули засаду и добрались до второй роты благополучно. Тут же получили приказ прибыть на КП батальона.

Капитан мерил шагами коротенькое пространство землянки. Унимал гнев. Когда девушки вошли, резко развернулся и с нескрываемым раздражением начал:

— Открыли снайперский счет? Поздравляю! В следующий раз за такие подвиги по трое суток ареста. Вам был дан приказ — обезвредить снайпера. Вместо этого вы уложили двух никому не нужных ублюдков...

— Да они ж фашисты, враги!

— Да, враги. Но не такие опасные, как снайпер. Вот кто ваш враг на сегодня. Один-единственный. Вы же так и не обнаружили его. Больше того, этим нелепым залпом демаскировали себя. Противник теперь знает, что и у нас есть снайперы. Вы сами себе усложнили задачу: целую ночь работали над засадой, устроили ее, замаскировали любо-дорого глядеть, а теперь снова надо искать укрытие, снова готовить его к «охоте», а немец теперь осторожнее будет, так просто себя не выдаст.

И, как вчера, целый день выбирали место для засады, планировали работу на следующую ночь. Хотели расположиться перед третьей ротой, но снайпер обстрелял первую. Решили устроить засаду там. Нейтральная полоса представляла собой ровное поле, только метрах в сорока от вражеских траншей, а от наших — все триста — маленький островок кустарничка. Как ни рискованно, а укрытие пришлось выбрать в этом ивнячке, больше негде. Ночью в маскхалатах поползли. Приходилось часто останавливаться: немцы пускали осветительные ракеты с парашютиками. Но ничего, все обошлось, не заметили.

Ане Комяковой хорошо, она человек почти что здешний, из Подмосковья, ко всяким морозам привыкла. А вот Ане Кошевой — ей еще и в школе, в Вешняках, круто пришлось, потому что село Буденновка, где она родилась и выросла, находится в теплых краях, на самом юге Казахстана, в районе города Джамбул. Так что минус двенадцать, температура вроде бы пустяковая, да еще без ветра и при солнышке оказалась для девушки серьезным испытанием. Вчера в азарте она этого как-то и не успела почувствовать, а вот сейчас... Уже четыре с половиной часа лежали девушки без движения, как вмерзшие в этот кустарник. Пальцы на ногах так ломит, будто там суставчики лопаются от мороза. И шелохнуться нельзя — все ж таки немцы в семь раз ближе своих. Реже, чем вчера, а появляются на поверхности каски фашистов, пару раз даже офицерская фуражка мелькнула. Аня Кошевая с досады аж губу до крови прокусила, ух как бы влепила! Да нет, нельзя. Хоть генерал — все равно нельзя, сегодня нужен снайпер. И только снайпер. Где он хоть может укрыться? В который уж раз Аня всматривалась в позиции противника, в его второй эшелон обороны, снова в поле нейтральной полосы, вроде бы ровное, но вон там, справа, снегу присыпано чуть больше. Достала бинокль из-за пазухи, хотя затея казалась пустой: за такой кочкой укрыться никак невозможно. Всмотрелась. Нет, кочка. А вдруг, мало ли что? Всмотрелась еще раз. Точно, кочка. Никак за такой не укроешься. В этих заботах как-то утратилось ощущение холода в ступне: не то чтобы отогрелась, а вроде бы перестало мешать это обмерзание. Аня Комякова сердито посмотрела на подругу услышав шорох. Кошевая кивнула ей на тот подозрительный снежный бугорок. И мгновения не прошло — оттуда сверкнуло что-то. Хлопнул выстрел. Кошевая моментально перевела дуло винтовки на бугорок, в прицел увидела легкое движение от кочки. Немедля нажала на спусковой крючок. Попала! Темное пятно стало расплываться по снегу, и снайперская винтовка вскинулась вверх и упала.

Солнце светило вовсю. И радость клокотала, просилась наружу. Но снайперу надо терпеть и радость. Испытание не легче мороза. Еще глубже вожмись в снег и притаись. Позиция и в самом деле у девушек не самых удачных: после выстрела ее полагается менять, а как тут сменишь? Кругом ровное поле, просматривается отовсюду. А сейчас фашисты небось всю нейтральную полосу возьмут под прицел, если уже не взяли. Нет уж, торжество будем праздновать дома. Хорошо хоть зимой темнеет рано, часов в пять можно и назад. А сейчас около двух. Так что часа три мерзнуть. Вдали послышалась перестрелка. Это к лучшему, отвлекли фашистов от снайперов. Видно было, как в траншее противника снова, как после выстрела Кошевой, засуетились, но вскоре все затихло. Перестрелка так и не вылилась в бой. Не иначе, как наши разведчики вылазку совершили. Чем только кончилось? Однако холодно. Ноги закоченели уже до колен. Чтобы как-то отвлечься, Аня стала мысленно писать письмо домой, маме. Как ей там? После гибели брата она как-то вдруг, в одну ночь состарилась. А сейчас трое на фронте: Аня, Иван я Максим. Ивану после похоронки на брата Аня успела написать, чтобы чаще о себе весточку матери подавал, а Максиму не успела, у него номер полевой почты сменился. И теперь у мамы надо обязательно спросить, как писать Максиму, хоть что-то от него за это время должно прийти. Только в этот момент до Ани дошло, что самое глупое — это просить братьев беречь себя и не лезть на рожон почем зря. Разве она сама, Аня, не на этом самом рожне? Но маме-то она, конечно, напишет, что ничего опасного в ее снайперском деле нет, стреляет всего один раз, и из такого укрытия — никакая пуля не достанет.

Стало смеркаться. Вот что прекрасно в январских сумерках, так это их краткость. Снег сначала поголубел, потом становился все синее и синее. Ух, теперь можно и назад. «Пошли», — шепнула Аня Комякова. Ну, конечно, не пошли, а с такой же осторожностью, как и лежали, поползли по-пластунски, но быстрее, чем ночью, когда шли сюда.

На КП комбат допрашивал пленного немецкого унтер-офицера.

— Очень кстати, девушки, садитесь, — как-то неофициально ответил капитан на рапорт Комяковой, а сам обратился к переводчику: — Переведите вопрос. Сегодня, по нашим сведениям, был уничтожен ваш солдат. Кто он?

Немец что-то торопливо залопотал, в его речи ясно различилось слово «Берлин». Капитан весь напрягся во внимании, хотя немецкого не знал и понять, конечно, ничего не мог. У переводчика же брови поехали вверх в удивлении, он едва дождался, когда пленный закончит показания.

— Товарищ капитан! Девчата-то, девчата! Молодцы какие! Инструктора из Берлина одним выстрелом ухлопали.

— Какого инструктора?

— Да снайпера же! Его сюда из Берлина выписали, чтоб нас в страхе держал. А заодно и этих обормотов, — командир разведчиков указал на немца, — обучал прицельный огонь вести, маскировке, ну, в общем, всему, чему снайперов учат. Это он гад Андрюшу нашего Оболенского убил. И комсорга тоже. А девчонки — третий день всего на фронте — на тот свет его отправили!

Суровый комбат гордым взглядом окинул девушек, чуть улыбнулся.

— Вот теперь да! Теперь поздравляю!

Присутствие снайперов серьезно повлияло на обстановку на том участке фронта, который держал 758-й стрелковый полк. Потери врага день ото дня становились ощутимее. Когда однажды две Анны обнаружили вражеский командный пункт и обстреляли его, на позиции противника наступила полная паника.

— Рус Иван, убирай снайпер! — завопили с той стороны репродукторы. — Мы своих уберем.

Последнее было совсем смешно: снайперов здесь, у фашистов, не осталось ни одного, последнего сняли две недели назад у третьего батальона. Но ухо все равно надо держать востро, могут и новых прислать.

Случилось это весной, в ясный майский день. Девушки залегли под могучим вековым дубом. Замаскировались — лучше не придумаешь! Во всяком случае обстрел с вражеской стороны, длившийся целый час, даже веточки около снайперов не задел. Потом все стихло. Кошевая просматривала в прицел линию обороны. Что такое? Откуда-то выросла маленькая елочка, до обстрела ее вроде бы не было. А ну-ка, ну-ка! Комякова тоже заметила новую елочку. Но, видимо, шевельнулась. Одновременно два выстрела навстречу друг другу. Кошевая увидела, как фашистский снайпер выронил винтовку, елочка, не поддерживаемая ничем, повалилась на мертвое тело. Оглянулась на подругу... Аня Комякова уронила голову на приклад, тоненькая темная струйка стекала вниз, в землю.

— Аня, Аня! — бросилась к подруге уже в открытую, пренебрегая всякой маскировкой.

Аня не отвечала. Выстрел врага тоже был точен.

На следующую «охоту» Кошевая вышла с новой напарницей. Звали ее, как и Комякову, Аней. Аня Гремут. Кошевая очень привыкла к суховатой сдержанности Комяковой, человека тщательного и строгого во всем, — настоящая учительница, хотя в школе проработать успела очень недолго. А тут пришла эта новенькая, чуть что — смеется, на третий день едва ли не со всем батальоном перезнакомилась. Какой из нее снайпер? Больно легкомысленна. Такое создалось впечатление. И как неестественно звучит имя погибшей подруги, когда на него отзывается чужой, совсем непохожий на Анну, на настоящую Анну человек!

Да, не в лучшем настроении отправилась Кошевая на выполнение задания с новой напарницей. Новенькая, правда, тоже была не по-вчерашнему собранна и сосредоточенна. Куда делась ее веселость? Лицо бледное, только синяя жилка надо лбом дергается, губы поджаты. Еще стояла луна, и в ее свете черты проступали резче и грознее.

Пока не рассвело, стали окапываться. Гремут действовала саперной лопаткой на редкость точно, даже с изяществом. И маскировка ее, это уже при утренних лучах рассмотрела Кошевая, получилась — немыслимое на войне дело! — вполне завершенной художественной композицией. Гремут умудрилась даже цветы использовать для укрытия. «Ну-ну, — подумала Кошевая, — посмотрим, как она стрелять будет». И уже окончательно решила, что сама займется корректировкой, а выстрел оставит за напарницей.

Ждать пришлось долго. Первое испытание — на терпение — новенькая выдержала. А сегодня оно было не из простых: местность низменная, и комары с весенним неистовством бросились на неподвижные жертвы. А Гремут хоть бы что! Впилась в оптический прицел, и будто ничего вокруг не существует.

Пулемет застучал совершенно неожиданно. Метрах в трехстах, значительно правее снайперов, пришлось менять положение. Увидели не сразу. Фашисты хорошо замаскировали свою огневую точку: в густом кустарнике, да еще сами окопались так, будто пулемет сам, без прислуги ведет огонь по нашим позициям.

— Снять расчет! — шепотом приказала Кошевая. Хотя как снимешь, когда и в самом деле враг невидим?

Выстрел вспугнул сосредоточенный поиск цели. Кошевая дернулась было отругать напарницу, но... Сама чуть не вскрикнула от удивления: пулемет замолчал. Гремут всадила пулю в гитлеровца, едва тот поднял голову над бруствером. Суета вокруг убитого, но здесь уж Кошевая сама уложила второго. И в тот же момент со стороны, где только что строчил пулемет, раздалось оглушительное, восторженное «ура!». Наши пошли в атаку.

Аня Гремут не раз потом восхищала подругу своей удивительной снайперской интуицией. Она как-то включалась в цель и чувствовала ее за долю секунды до появления в прицеле. Объясняла просто: «Это у меня от ненависти. Я ленинградка, а у ленинградцев свои счеты с фашистами».

Однажды Кошевую вызвали к командиру полка. Вернулась она счастливая, даже голова кружилась.

— Аня! Завтра наступление! Представляешь, нас с тобой включили в группу охраны боевого гвардейского знамени!

Вечер прошел в радостных хлопотах. Гремут вздумала даже сделать горячую завивку по такому случаю; к знамени надо прибыть при полном параде.

Когда шли к штабу, ленинградка вдруг остановилась.

— Слушай, а ведь со знаменем-то мы окажемся во втором эшелоне. Это значит, что бой пройдет без нас.— Сомнение это несколько омрачило настроение подруг.

Когда фронт идет в наступление, надо быть готовым ко всему. На шестой день всеобщего движения 3-го Белорусского на запад группа знаменосцев 758-го полка направлялась к новому месту расположения штаба. Маршрут был разработан еще вчера во всех подробностях, по нему прошли уже третий и первый батальоны. И вдруг что такое? По шоссе прямо навстречу — целая колонна гитлеровцев. Отрезанные от основных частей, они, видимо, с боем пытались прорываться к своим. Силы были явно неравные. Попробовать обойти? Поздно. Надо принимать бой. А еще лучше — самим навязать. По команде майора группа рассыпалась по обеим сторонам дороги. Дали залп. Быстро меняя позиции, обстреливали врага, не давая опомниться и, главное, понять, что група малочисленна. Девушки прикрывали движение знаменосца, разведчика из третьего батальона, в обход боя. Получилось это вроде бы нечаянно, без приказа, но правильно, потому что их выстрелы были самые точные, и ни один гитлеровец так и не смог приблизиться к святыне гвардейского полка.

3 июля 1944 года в Москве Левитан объявил об освобождении столицы Белоруссии города Минска. И поздно вечером был салют. Мальчишки на площади Маяковского подбирали теплые еще гильзы из ракетниц: залп давали с крыш Зала имени Чайковского и кинотеатра «Москва». А в это время Аня Кошевая во главе отделения снайперов выступила на развилку двух дорог юго-западнее Минска. Прочесывали леса.

Аня Гремут первой увидела фашистов, их было много. Отделение рассредоточилось полукругом, девушки ловко, по-снайперски залегли в укрытия, а в той кромешной тьме каждый куст был укрытием. Вместо приказа Кошевая дала выстрел по первому гитлеровцу, судя по всему, офицеру. И минуты не прошло, как десятка полтора фашистов упали, сраженные снайперскими пулями. Началась паника. Бросились было бежать — не тут-то было. Беглецов тоже настигали меткие выстрелы девушек. Фашисты побросали оружие, подняли руки.

Утром пленные никак в себя не могли прийти, когда узнали, что крупная группировка русских, окружившая их, состояла всего из семи девушек.

Но для них этот случай был всего лишь эпизодом. Впереди еще лежали длинные километры не отвоеванной у врага советской земли. Отделение, которым командовала Анна Кошевая, дошло до Берлина.