Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

СНАЙПЕР В ЗАСАДЕ

Июль 1943 года. Мы, четыре девчонки, выпускницы Центральной женской снайперской школы, Саша Кузьмина, Тося Федорова, Зина Ягодкина и я, едем на Северо-Западный фронт. У каждой из нас свои счеты с врагом, мы должны отомстить — кто за брата, кто за отца, кто за друга детства, погибших на этой войне. Мы должны мстить ненавистным фашистам за всю нашу многострадальную Родину.

И вот мы на пути к передовой, откуда доносятся далекие разрывы снарядов. На болотистых местах сделаны настилы, по которым движутся машины, покрытые брезентом, или просто с ящиками снарядов, мин, патронов. Идем по настилу и мы — идти трудно, бревна разъезжаются, ноги проваливаются, но мы спешим, чтобы засветло добраться до штаба армии.

Вдруг у обочины дороги, у небольших березок — холмик со звездой из консервной банки. Могила безымянная. Настроение сразу сникло, встали, замерли минуту в молчании и, как сговорившись, одновременно заплакали. А потом зашагали, но настроение уже не то...

Приняли нас в штабе 1-й ударной армии душевно, все подходили к нам, чтобы взглянуть на девушек, тем более снайперов. Накормили, потом пригласили в политотдел. Там поинтересовались: все ли взвесили, а может, кто передумал, то можно и другие обязанности выполнять в штабе, работы хватает. Мы единодушно ответили: «Как можно скорее отправьте в батальон, роту. Наше место на передовой, хотим поскорее бить фрицев».

Все четверо попали в 23-ю гвардейскую стрелковую дивизию. И вот мы в траншеях...

Первые дни наблюдали за вражеской обороной, изучая местность, подготавливая для себя ориентиры. Очень помогли разведчики. Они показали, откуда лучше выползать в нейтральную зону, где от опушки леса в свои основные траншеи ходят фрицы, как к себе домой. Посоветовали поломать им этот маршрут.

Чудесный летний день. Еще сыро и как бы туман, но это утреннее испарение от болотистой почвы. Вдвоем с напарницей, Сашей Кузьминой, отправились на первую «охоту». Выползли, тщательно замаскировались, приняли изготовку и замерли. Впереди притаился враг. От усиленного напряжения слезились глаза, начало припекать солнце. Мы без единого движения. А затем облепил нас рой комаров и мелкой мошкары. Свет был не мил! Мучали они невыносимо, а отогнать нельзя: только отдуваешься, чтобы в глаза не попадали. А утро прелесть: солнышко, птички чирикают в этой утренней, совсем нефронтовой тишине; не верилось, что война.

Внезапно на опушке леса показался немец и направился к своей обороне. Дистанция до опушки метров 400, а до траншей всего 70 метров. В руке у него большой, ярко сверкающий на солнце чайник. За спиной ранец. Значит, несет завтрак своим. Я дала пройти ему метров двести от опушки и выстрелила. Гитлеровец упал.

И минуты не прошло — забегали фашисты в своих укрытиях, засуетились и начали палить из пулеметов, винтовок по нашим траншеям. Саша и я залегли в стыке линии обороны двух наших батальонов, откуда хорошо просматривался угол траншей и даже дверь землянки. Хотелось их брать на мушку и бить, бить! Но, увы! Выдержка, терпение у снайпера в первую очередь.

Почти до вечера мы наблюдали за участком. При заходе солнца от опушки леса короткими перебежками побежал немец и шлепнулся около убитого. Но что он делает? Пристальнее всмотревшись в оптический прицел, мы увидели, что на ноги убитого он надел петлю веревки, которая тянулась к опушке. По его сигналу ногами вперед убитого потащили в лес. Сам же немец пополз рядом с ним по-пластунски. Но убитого так быстро волокли, что этот не успевал, отставал. Саша Кузьмина взяла его на мушку, и все было кончено. До темноты пролежали в засаде, а тем временем гитлеровцы нещадно били по нашей обороне из минометов в отместку за двоих. Но и наши не оставались в долгу. Когда мы явились в землянку командира роты для доклада, все, кто там был, покатились со смеху. Нас это несколько смутило. Старший лейтенант Дмитриев тут же одернул солдат, подал маленькое зеркальце и мягко сказал: «Не тушуйтесь, смотрите на себя, и посмеемся вместе». Мы пришли в ужас. Вместо лиц сине-багровые рожи со щелочками взамен глаз. И тут только я взглянула на свои руки. Это были мягкие подушечки, пальцы не сгибались. Вот как жестоко обработали нас комары и мошкара. Невольно, взглянув друг на друга, начали смеяться. И от радости за открытый боевой счет мести, и за чуда-лица наши, да и за то счастье, что мы среди своих, живы и невредимы.

Вот так мы получили боевое крещение, так начали истреблять непрошеных пришельцев на нашу родную землю. В этот день у нас появилась первая засечка на прикладе.

За два с половиной месяца на Северо-Западном фронте мы, девушки-снайперы, в условиях обороны уничтожили по 10—11 фрицев. За эти первые боевые успехи командование наградило нас: Тосю Федорову и Зину Ягодкину медалью «За боевые заслуги», Сашу Кузьмину и меня медалью «За отвагу».

Мы с гордостью носили на своих гимнастерках эти боевые награды, и, кроме того, были знак «Гвардия» и снайперский значок. Солдаты смотрели на нас с восхищением и радостью. А иногда, увидя нас в траншеях или в землянке, в шутку командовали: «Встать, стеклышки идут». А «стеклышками» нас прозвали из доброй зависти к оптическим прицелам, установленным на наших винтовках.

В октябре 1943 года мы держали оборону у реки Ловать. Именно тогда Федорова и я подали заявление о приеме нас кандидатами в члены партии. Как только появлялась свободная минута, мы брались за изучение Устава партии. Однажды к вечеру в нашу роту прибыл начальник политотдела дивизии подполковник В. В. Деев. Слышим, в землянку собирают коммунистов. Легкий озноб прошел по спине. Не успели мы с Тосей привести себя в порядок, как боец стучит в нашу землянку и кричит: «Стеклышки, на выход!» Вышли, в ногах никогда неведомая слабость и дрожь.

Подбадриваю Тосю: «Ну, дружище, держись, не подведем гвардию!»

Вошли в землянку — народу битком. Попросили подойти к столу и поочередно предложили изложить вкратце автобиографию. Мне впервые приходилось говорить перед такой гвардией, да тем более перед мужчинами. Смущаясь, с трудом рассказала о своей короткой жизни. Потом выступали бойцы-коммунисты и говорили о нас с исключительной душевностью. Чувствовалось, уважают нас бойцы за все: и за то, что мы помогаем истреблять фашистских захватчиков, а еще и за то, что, когда кого-то ранит, первыми появлялись мы. И на поле боя, как говорили они, приползут к ним стеклышки, скажут простое, доброе, сердечное слово: «Миленький, больно? Потерпи!» Бойцы сами признавались, что они как будто становились на миг маленькими и будто их гладит материнская рука.

Вручая кандидатские карточки, подполковник Деев поздравил нас и дал добрые напутствия. Я их помню и по сей день.

В обороне на реке Великой почти каждую ночь уходили разведчики за «языком». Иногда возвращались с потерями. Однажды, рано утром, мы с Сашей Кузьминой вышли в траншеи для наблюдения за обороной противника. Какое-то время я смотрела в пулеметную амбразуру, а когда обернулась, подруги рядом нет. Спросила бойца, тот пожал плечами: он тоже следил за обороной противника. В поисках Саши я пошла по траншеям, зашла в землянку командира роты и доложила ему о пропаже Кузьминой. Мы вышли вместе. Недалеко, в изгибе траншей, слышался громкий смех, веселые реплики. Прошли туда. И увидели такую картину. Среди бойцов сидела моя Сашенька, красная, вены на висках вздуты, так и пульсируют. Не может отдышаться. Оказывается, она только что захватила «языка», к тому же офицера.

Еще накануне мы заприметили на немецкой стороне сооружение из елок, связанных сверху. Туда частенько бегали гитлеровцы. Как оказалось, в туалет. Когда мы подошли к амбразуре, Саша заметила, как туда направился один фашист. Она тут же бросилась в конец траншеи и одним махом преодолела метров восемьдесят по нейтралке. Ворвалась. Скомандовала немцу: «Хенде хох!» Тот остолбенел. Он был в таком виде, что никакого сопротивления оказать не мог, хотя имел при себе пистолет.

За этого ценного «языка» Сашу наградили орденом Славы III степени.

Дивизия форсировала реку Великую. Закрепились у высокого песчаного берега. Плацдарм небольшой. Фашисты предприняли попытку сбросить наш полк в реку. Появились вражеские бомбардировщики, и начался страшный ад. Пронзительный вой рвущихся фугасок, снарядов и мин наполнил воздух. Осколки летели во все стороны. Я сидела в окопчике, оглушенная и окаменевшая от страха. Наверное, не одна я испытывала такой ужас. Но мы не дрогнули, выдержали. И вот наша артиллерия и авиация обрушили на линию вражеской обороны могучий удар.

Стремительная атака — и первые траншеи наши. Вперед пошли самоходки, легкие танки. Пехота броском ворвалась во вторую линию траншей. На подступах к ней — раненые. Много раненых. Пришлось стать санитаром.

Здесь же, на плацдарме реки Великой, 25 мая 1944 года, участвуя в атаке вторых вражеских траншей, я была ранена. Пуля попала в бок. Ранение тяжелое, меня доставили в медсанбат. Там собирались вынуть пулю. Но, как только я почувствовала, что могу ходить и боль утихла, ночью 17 июня убежала из госпиталя и попутными машинами, а где и пешком догнала свой полк.

Фашисты сильно укрепились. Их оборона проходила по высокому берегу оврага. В несколько рядов тянулось проволочное заграждение. Лес сменялся мелким кустарником, а далее глубокий овраг, берег пологий, почти открытый — это наш участок. Батальону предстояло взять совхоз «Красный Октябрь». Но прежде надо было прорваться сквозь укрепления.

Все ночи над оврагом появлялись осветительные ракеты, и немцы хорошо просматривали подступы к своей линии обороны. Несколько раз наш батальон пытался наступать, но дальше оврага не продвигался. И конечно, мы несли потери в людях.

Огонь с вражеской стороны, казалось, не прекращался. Особенно фрицы месили минометным огнем овраг. Там, вероятно, в одну и ту же воронку угодили десятки мин и снарядов. И не было ни кристаллика снега, хотя он обильно падал. Всюду черные комья земли и воронки, воронки, воронки...

На 4 часа 30 минут утра назначено наступление. Бой длился до позднего вечера. Меня снова ранило, на этот раз в спину. Но главное — совхоз в наших руках!

Наш 68-й гвардейский стрелковый полк преследовал отходящего противника. Бросками-маршами, от которых дух перехватывало, этак 30—35 километров. Да бывало и так: сразу с марша — в бой.

Однажды шли почти до полного изнеможения. Наконец долгожданная команда: «Стой!» Ночь, темень, пурга — это была зима. Мечемся мы, девчонки, ищем, где бы отдохнуть, обогреться. Увидел нас адъютант командира полка, старший лейтенант, и направил к домику, единственному, оставшемуся в деревне. Подошли, а его облепили солдаты, и не пробиться. Прыгаем на месте, греемся. Откуда-то появилась старушка, как услышала голоса девчонок, подошла, обняла, прослезилась, в хату позвала. Обрадовались, скорее зашагали за бабусей. В избе не то что голову преклонить — ногой ступить негде. Вповалку друг у друга на ногах спят солдаты. Кто храпит, кто бредит во сне, дышать нечем. Кое-как пробрались к печке, где спал один дед. Только влезли, будто провалились.

Но недолог был сон. Вдруг чей-то крик: «Немцы!»

Выскочили из дому. Метрах в восьмистах цепочкой идут фашисты в маскхалатах с автоматами наперевес. Идут в психическую. Пьяные. Наши поднялись в контратаку. Первые раненые, оттаскиваем их, перевязываем. Командир полка, разгоряченный боем, с пистолетом в руке дает команду:

— Стеклышки, винтовки к бою!

Занимаем позицию около домика, лежа в снегу, начинаем стрелять. Потом решительным броском бойцы захватили траншеи на окраине поселка и окончательно сорвали атаку немцев.

В феврале 1944 года наша дивизия в составе 1-й ударной армии подошла к городу Дно. Снайперов придали роте танкового десанта.

Впервые выпало нам такое испытание. Только глянули друг на друга, и все... Зина с Тосей встали на один танк, мы с Сашей — на другой. Один автоматчик говорит: «Слезайте, без вас обойдемся». Но остальные ободряют: «Не бойтесь, вы с автоматчиками, огоньком поддержим!» Был страх, и еще какой. Унимая нервную дрожь, делали вид, что мы бывалые десантники, не такое видали. Двинулись танки. Тут и началось: подпрыгиваем, ноги скользят, руки от напряжения онемели, зрачки широкие от ужаса...

Окраина города. Солдаты спрыгнули, бегут за танками, а мы все еще на броне. Не вспомню до сих пор, как мы оказались буквально рядом с двумя вражескими пулеметчиками. Но только сзади их. Они примостились рядом с горящим сараем. Один лежал, другой стоял на коленях и строчил. В этом грохоте не слышно было наших выстрелов, только, наверное, мы с Санечкой сделали их одновременно. И пулемет замолк.

Усилился артиллерийский и минометный обстрел. Тут подоспели наши батальоны. Командир полка велел нам занять оборону у разрушенного дома. Залегли. Фашистская контратака. В оптический прицел видно, как гитлеровцы бегут прямо на нас. Жутко было, ох как жутко! На какое-то мгновенье увидела вдруг всех своих родных как бы в последний раз! Но сознание работало четко: бить врага! Бить и бить!...

С 26 февраля 1944 года за взятие города Дно наша дивизия стала называться Дновской.

Мне повезло. От Старой Руссы я с боями дошла до гитлеровского логова. Там, на подступах к Берлину, 12 апреля 1945 года для меня был последний бой. К этому времени на моем счету значилось 75 уничтоженных фашистов. Мне очень хотелось округлить свой снайперский счет.

Мы закрепились у шоссе. По обеим сторонам — стройные ряды деревьев. И кюветы — мелкие, но довольно широкие канавы. По другую сторону — враг. Дистанция 700—800 метров. Очень нахально действовал тут немецкий снайпер.

Вызвал меня командир полка полковник Князев и дал указание: «Головой в пекло, стеклышко, не лезь, но фрица найди и уничтожь!» И дружески похлопал меня по плечу. Я улыбнулась ему и сказала: «Есть, товарищ гвардии полковник!» Облюбовала себе участок в кювете, между двух раздавленных пушек. Выползла, прижалась к земле и начала наблюдать.

Утром появился немец и направился к деревьям. Но почему без снайперской винтовки, вообще без оружия? Мысли работали: значит, думаю, он оборудовал себе место на дереве, уходит на ночь к своим, а утром возвращается и щелкает наших бойцов. Решила не спешить, понаблюдать. Он действительно влез на дерево, но странно, ни единого выстрела. А вечером, уже в сумерки, слез и пошел восвояси. Какая-то загадка.

Три дня я вела усиленное наблюдение. Все повторялось как по расписанию. На четвертый день, уставшая, да и нервишки, чувствую, не те, решаю: «Сегодня я его сниму». Как только фриц появился, я взяла его на мушку и собралась произвести выстрел. Раздался глухой щелчок, и я почувствовала во рту привкус крови, а на приклад винтовки стала капать кровь. Прижала подбородок к вороту шинели, чтобы хоть как-то задержать кровотечение. А в голове тревожная мысль: «Неужели конец?!» Но отогнала ее, мобилизовала свою волю: «Я должна отомстить ему, а потом можно и умирать». Замерла у прицела. Порой мне казалось, что вот-вот потеряю сознание. Откуда брались силы — не знаю. Но я заставляла себя смотреть в оптику и дождаться минуты возмездия.

Наступила вторая половина дня. Еще немного, и сумерки. Меня начала одолевать тревога. Вдруг левее дерева, куда влезал три дня подряд тот фашист, с одного из деревьев спрыгнул немец, а в руках у него снайперская винтовка. Вот, оказывается, где он был! Прижался к дереву и смотрит в мою сторону. Тут я и нажала спусковой крючок. Вижу, по стволу дерева оседает гитлеровец.

Так кончился победой мой смертельный поединок. Лежала до темноты, временами в каком-то забытьи. Ко мне подполз разведчик и помог добраться к своим. На следующий день меня в медсанбате навестил командир полка и поздравил, сказав при этом: «Этот фриц всем фрицам фриц. Обер-лейтенант, матерый снайпер, проделавший путь от Москвы и обратно к себе в логово...»

Визит полковника и его благодарность подняли мое настроение, казалось, что и рана меньше болит. А ранил меня тот снайпер в нижнюю челюсть, повредив ее и выбив два зуба. Лежала я и радовалась тому, что отомстила убийце за погибших от его руки. Это был мой последний фашист — 76-й. Очень жалела, что не пришлось посмотреть Берлин и участвовать в его взятии.