Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

Мама

Когда началась война, мой родной отец ушел на фронт, и мы с мамой не успели эвакуироваться из Ленинграда. Началась блокада. Мама заболела цингой. Скоро она умерла. Меня соседи сдали в детский дом. Помню, как нас, очень больных детей, эвакуировали из Ленинграда.

Наконец приехали в город Ставрополь на Волге. Встречать вышло все местное население. Давали большие кульки с подарками, а мы были такими тощими, обессиленными, что не могли даже удержать в руках эти кульки. Нас положили тут же на берегу, и люди стали разбирать детей. Мне очень хотелось, чтоб меня кто-нибудь взял, хотелось иметь маму. Но никто меня не брал. Говорили, что если взять, то разве хоронить.

Меня увезли в больницу. Туда за мной и пришла Деревская Александра Аврамовна, которая стала мне второй матерью.

Много бессонных ночей провела мама у наших постелей. Когда бы я ни открывала глаза, днем и ночью видела перед собой ее лицо. Как она все успевала делать — не знаю. Ведь нас было 17 человек.

Самой старшей из нас Вале (большой) исполнилось всего 10 лет. Она была первой маминой помощницей и нашей воспитательницей. Днем мама готовила, убирала, справлялась с хозяйством, с огородом, а вечерами носила воду. За водой приходилось ходить за километр. Она обычно натаскивала две бочки по десять ведер. Ночами стирала.

Собрала нас мама по велению своего сердца. У нее были кое-какие сбережения на книжке и немного хороших вещей. Вот и содержала нас на свои сбережения. Иногда маме говорили: «Ведь трудно вам, отдали бы их в детский дом». Она сердилась: «Отдайте своих». «Но у нас родные дети». «А мне эти тоже родные»,— отвечала мама.

Семья наша все прибавлялась. Как-то мама заметила, что Нина (большая) тихонько плачет. Расспросила ее и узнала, что у Нины есть два брата и сестра Маруся, что братья в детдоме, а сестра где-то в няньках. Мама их всех разыскала.

Однажды утром мы увидели, что за калиткой стоят четыре мальчика. Старшему было лет 14, второму — лет 10, третьему — 6, он держал за руку самого маленького, которому было не больше двух. Старший спросил: «Вы Деревские?» Мы подтвердили. «Мне надо видеть вашу маму и поговорить с ней». Она вышла. Гена — так звали старшего — говорит: «Мы, тетенька, слыхали, что вы детей собираете. У нас никого нет. Папка погиб, мамка умерла. Люди нам посоветовали к вам пойти».

Мама спрашивает: «Как фамилия ваша?» — «Родионовы».— «Теперь будете Деревские».

Чем больше было нас, тем маме все трудней становилось добывать пропитание. Как-то зимой (не помню уж, в каком году) решила она поехать за Волгу, на базар, обменять кое-что из своих вещей на муку. Обещала вернуться дня через три-четыре. Однако прошла неделя, другая, а ее все нет. Потянулись томительные дни ожидания. К тому же мы потеряли хлебные карточки. Наступил самый настоящий голод, а мама все не возвращалась.

Соседи, видя паше бедственное положение, стали приносить кто что мог. Так продолжалось целый месяц. И вот однажды прибежал соседский мальчишка: «Ваша мать идет!» Мы все, кто в чем был, кинулись ей навстречу. Мама шла худая, желтая и везла санки, на которых лежал мешок муки. Мы радовались, прыгали, смеялись и плакали от счастья. Обнимали, целовали маму, спрашивали, почему так долго ее не было.

И она рассказала. Мама попросилась на попутную машину. Кроме нее в кузове ехало еще пять человек. На середине Волги лед проломился. Машина с грузом утонула, но люди выбрались. Наша мама добралась кое-как до первого жилого дома и там слегла. У нее началось воспаление легких. Сообщить нам, где она и что с ней, не было никакой возможности...

Шло время. Мы подрастали, уже могли помогать маме по хозяйству. В 1944 году к нам в село приехала одна строительная организация. Руководители ее, как только узнали о нас, так сразу пришли знакомиться, стали частыми гостями в нашем доме, сделались нашими шефами.

Вспоминаю, как мы встречали Новый год. Смастерили самодельные елочные игрушки, до глубокой ночи вырезали их из бумаги, клеили, красили, наряжали елку, шили маскарадные костюмы.

Наступил Новый год, пришли строители. Мы неплохо перед ними выступили. И вдруг является дед-мороз с ящиком подарков... В этот вечер мы были счастливы, как никогда.

Скоро четверо из нас пошли в школу, потом еще пять человек. Мама, как и прежде, была неутомима. Она успевала все делать по дому и еще проверяла уроки. Учились мы неплохо. Были одеты, обуты, сыты и жили весело. Бывало, пойдем дрова пилить. Несколько человек пилят, другие колют, складывают,— и все это с удовольствием, с шутками, песнями.

А семья наша все росла. Таким уж человеком была наша мама: если узнавала, что где-то есть одинокий больной ребенок, то не успокаивалась, пока не принесет его домой. В конце 1944 года услышала, что в больнице лежит шестимесячный мальчик, очень больной и ужасно истощенный. Ей сказали: в больничных условиях вряд ли выживет. Родителей у него не было. Его мать скончалась от разрыва сердца, когда узнала, что муж погиб.

Мама принесла малыша — синего, худого, сморщенного. Прямо-таки не ребенок, а шестимесячный старик. Звали его Витя. Мама с ним шла на морозе два километра. Дома его сразу пришлось положить в духовку, чтобы отогреть. Со временем Витя превратился в толстого карапуза, который не отпускал мамину юбку ни на минуту. Мы его прозвали Хвостиком.

Здесь, в селе Постройка на Волге, и застала нас самая радостная весть. 9 мая мы услышали, как диктор по радио объявил конец Великой Отечественной войны и победу над фашистской Германией. В то раннее утро все, кто был в селе, плакали, смеялись, обнимались, целовались. Это было самой большой радостью, какую мне приходилось когда-либо видеть.

Женщины говорили маме: «А что, Аврамовна, если найдутся у детишек родители? Что делать будешь?» Она отвечала: «Никого не отдам. Родные они мне стали».

В конце 1945 года мы переехали на Украину, в город Ромны. Там наша семья пополнилась еще двадцатью тремя ребятами. А всего мама воспитала сорок два человека.¹

Навсегда запомнила я самый знаменательный день в маминой жизни — ее тогда приняли в партию. Нам она сказала: «Дети, я сегодня ничего не буду делать, ладно? Я буду сегодня выходная». И нарядилась в самое лучшее платье. Мы очень радовались, что мама такая веселая.

Л. Тищенко.

Правда, 1972, 25 декабря.