Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
Свет надежды
1 Автор этого письма Клавдия Плотникова (до замужества Тимошенко) живет в городе Новоалтайске Алтайского края, на улице 40 лет ВЛКСМ, дом 4, квартира 42.
«Получаю письма от подруг, с которыми вместе была па чужбине,— сообщает К. Плотникова.— От Ольги Киселевой, которая живет в Таганроге, от Любы Лукьяновой, от Моти Диких из Черкасской области. К сожалению, на письмо, напечатанное в «Правде», никто не откликнулся. Наверное, потому, что забыла я написать тогда, что моя девичья фамилия Тимошенко».
Родилась я в селе Мелихове на Курщине. Когда в нашу местность пришла война, мне сравнялось шестнадцать лет. Враг оккупировал и наше село. Вскоре фашисты стали угонять многих жителей в неволю1.
... В Эссене мы расчищали город от следов бомбежки, в Вуппертале — то же самое, а когда этот город разбомбили до основания, нас, уцелевших, свезли из всех лагерей в Кельн. В бараках, по 20—30 человек в комнатушке, жили русские, чехи, итальянцы, поляки, французы. Водили нас па работу в сопровождении овчарок. На ногах деревянные колодки, кормили раз в сутки баландой. Тяжелее всех доставалось русским.
В комнате, где я жила, находилась русская учительница со своей дочкой Лилей. Не запомнила имени этой женщины, но ее лицо никогда не забуду. Она учила нас, молодых, уму-разуму, а главное, установила такой порядок: кто попадет в беду или ослабнет от голода, от побоев, тому мы по очереди должны отдавать свою пайку хлеба. Случилась беда и со мной: попала в аварию. Старик мастер остановил станок и тем спас мне жизнь. Больных или ослабевших два раза в неделю «выбраковывали» и увозили в крематорий на сожжение. Так вот, старый немецкий мастер и его жена забирали кое-кого из «кандидатов» к себе, как бы для домашней работы, а потом, подкормив и подлечив немного, возвращали снова в барак.
В другой раз старая немка дала мне ключ от раздевалки, и этот ключ потом нам оказал большую услугу. Вот как это было.
Одна из моих землячек, Надя, попала в заводской карцер. У нее отобрали хлебную карточку. Девушке грозила голодная смерть, и я должна была отнести ей свою пайку. Пришла к карцеру, смотрю, а замок такой же, как в раздевалке, от которой у меня был ключ. Я открыла дверь и сказала заключенным: «Бегите!» Помню, последним уходил Федор из Орла. Полицейские, обнаружив открытый карцер, объявили: тот, кто укажет на организатора побега, получит сто марок и буханку хлеба. Я очень боялась, что меня могут нечаянно обнаружить. Учительница, заметив мое волнение, ничего не спросила, только сказала: «Молодец тот человек, который сделал доброе дело...»
Немецкая девушка Катрин (мы ее звали Катей) па свой риск во время бомбежек не раз брала кого-нибудь из девчат с собой в бомбоубежище... Никогда не забудем немецких друзей-антифашистов, людей большого сердца.
Но неволя есть неволя... Запомнился один полицай. Он всегда ходил с кнутом. Мне тоже перепадало от него. А еще был художник, у которого 25 человек делали уборку в доме. Он их испытывал «на честность»: разложит по квартире куски хлеба, колбасы и ждет, что из этого выйдет. Люди пухли от голода, а этому гаду, видите ли, угодно было выявлять нашу честность. Что ж, из двадцати пяти осталось пятеро, остальных повесили.
Погибали одна за другой мои подруги. Не только от голода и побоев, но еще и потому, что были настоящими людьми. Комсомолка Шура Овсянникова погибла при пожаре, спасая друзей. Анна из Белополья Сумской области вынесла из пламени немецких детей, а сама не смогла спастись...
А где те, что уцелели? Учительница и дочь ее Лиля, Люба, Надя, Мария, Федор из Орла — где вы? Вспомните лагерь на Рейне. Вспомни, Надя, побег и то, как нас искали и нашли фашисты с собаками. И, наверное, убили бы, если бы за нас не вступился немец Отто, про которого говорили, будто он коммунист. Такие, как Отто, в фашистской ночи несли нам свет надежды.
К. Плотникова.
Правда, 1977, 22 августа.
