Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

К САМОМУ ФРОНТУ

Впервые я встретилась с врагом в июньское утро 1941 года. Мой помощник, Саша Ганцов, что было духу закричал:

— Самолеты!..

Если бы тут же не раздались сигналы воздушной тревоги, я не обратила бы внимания на возглас с тендера: тогда пролетало на запад много наших самолетов.

От надрывных сигналов всю меня охватило волнение — ведь впервые это было. Не зная, что делать, выглянула из будки паровоза. Самолет с отчетливо выделявшимся черным крестом медленно разворачивался в сторону станции. «Сейчас начнет бомбить»,— пронеслось в голове, и я невольно вздрогнула: состав был нагружен боеприпасами. Что делать? Отскочив от окна, схватилась за реверс. Паровоз окутался облаком пара, рванулся и стал быстро набирать скорость. По гулу разрывов бомб, по ударам осколков почувствовала, что бомбежка началась и бомбы рвутся где-то рядом. Еще крепче нажала на регулятор, и поезд вырвался на перегон.

Но стервятники не хотели упускать состав, погнались вслед. Завязался поединок. Чтобы сбить расчеты вражеских летчиков, я набирала скорость, потом резко тормозила. Сброшенные бомбы рвались то впереди, то позади поезда, не причиняя ему никакого вреда. Растратив боезапас, самолеты улетели.

Я повела поезд обратно на станцию. Вагоны во многих местах были пробиты пулями и осколками. Были раны и на паровозе, но груз остался цел, а это — главное.

Так начался мой боевой путь в дни Великой Отечественной войны.

Военные годы... В жизни каждого человека есть периоды, которые никогда не забываются. Глубокую борозду в моем сознании проложили те, теперь далекие годы...

Советские железнодорожники обслуживали фронт, не щадя своей жизни. Машинисты работали без отдыха, часто сутками не отходили от реверса, урывая для сна лишь часы. Поврежденные вагоны исправлялись без отцепки, прямо в составе. Когда враг разрушал бомбами устройство водоснабжения, приходилось собирать людей, и они, передавая из рук в руки ведра, наполняли водой тендер паровоза. Нередко за сутки приходилось выдерживать по нескольку налетов авиации.

Помню, в Брянске прицепила я свой паровоз к составу с ранеными в то время, когда враг уже прорвался в город и прямой наводкой своих батарей обстреливал станцию.

Или случай под Орлом. Путеобходчик красным сигналом предупредил, что гитлеровцы перерезали дорогу. Но и сзади был враг. Бросать ставший родным локомотив и поезд было тяжело, и я решила прорваться. Набрав самую высокую скорость, рванулась навстречу врагу и буквально в десятке метров от обалдевших от изумления немецких танкистов вырвалась из кольца. Град пуль и артиллерийские снаряды вреда не нанесли.

Однажды вызвал меня к себе начальник депо. Я тут же явилась, думая, что предстоит срочная поездка к фронту. А он прямо с ходу заговорил о тыле.

— Трудно вам, Лена, здесь...

— Не только мне,— ответила осторожно, почуяв неладное.

— Да, всем трудно, это верно, но вам особенно, и мы решили перевести вас в тыловое депо, куда-нибудь на Урал, в Казахстан,— сказал он, опустив глаза, и добавил мягко: — Ведь вы женщина...

Я вспомнила родное село Дьякивку под Уманью и расплакалась. «Не пущу на паровоз. Не женское это дело»,— говорил отец. С начала войны о родных я ничего не знала. Оттого и заплакала, услышав от начальника депо те же слова, которые говорил мне отец, не пуская учиться на машиниста.

От работы в далеком тылу я наотрез отказалась. И снова вернулась к своему локомотиву. В тот день я особенно усердно чистила его густо избитое осколками тело.

А вечером — в рейс, прямо к передовой. Правда, передовая тогда была рядом: бои шли на подступах к столице. И мы водили поезда в непосредственной близости от неприятеля, часто под непрерывным обстрелом пушек и минометов, в ночной тьме, без единого сигнала. Подвозили боеприпасы, водили составы с ранеными, накапливали стратегические резервы для разгрома гитлеровцев. И я была в числе первых машинистов, которые повели свои локомотивы на запад по освобожденной подмосковной земле...

Летом 1942 года на железнодорожном транспорте начали формироваться паровозные колонны особого резерва. Мой локомотив был зачислен в колонну № 4, которую тут же перебросили к Сталинграду.

«Несмотря ни на что, обеспечить подвоз боеприпасов и продовольствия возможно ближе к городу»,— говорилось в приказе по колонне.

Часто встает перед моими глазами голая, выжженная огнем и солнцем черная степь. Прорваться через нее поближе к скрытому густым дымом городу было почти невозможно. Я говорю «почти», потому что прорывались. С каким-то нечеловеческим упорством мы водили составы через эту степь. Водили мимо станций, стертых с лица земли, мимо горящих составов, изуродованных, сваленных под откос локомотивов. Сколько раз во время этих поездок приходилось расцеплять состав, чтобы отвести в сторону горящий вагон, пожарными приспособлениями сбивать пламя, хотя взрыв грозил каждую секунду гибелью! Часто пробоины в котле паровоза заделывались металлическими пробками тут же, среди бушующего пламени.

Конечно, было страшно, очень страшно...

Но страшное не всегда запоминается так, как смешное. На станции Петров Вал, когда началась сильная бомбежка, я вскочила в воронку у паровоза и присела. Повернувшись, заметила, что сижу, тесно прижавшись к холодному металлу неразорвавшейся 250-килограммовой бомбы...

От грохота разрывов бомб почти все члены бригады оглохли. Объяснялись больше жестами. Во время одной бомбежки мне распороло мышцы ноги. Я стала изрядно хромать, но уйти с паровоза отказалась. Разве это было можно? Ведь в городе-герое люди умирали, но не отступали!

Однажды взяла состав с противотанковыми пушками и боеприпасами. Пройдя вдоль поезда, насчитала четыре платформы с зенитными пулеметами.

— Не бойся, сестричка, мы тебя в обиду не дадим. Крой смело! — говорили солдаты-зенитчики.

Ну и начала крыть, все больше поддавая пару. Проскочила один перегон, другой. На небе ни облачка, жара. Едем мимо бахчей. Кавуны лежат здоровые, медовым соком налитые. Помощник мой два на паровоз притащил — рассыпчатые, как у нас на селе. Вспомнила родные места и загрустила:

— Где-то сейчас мои старички и как-то им там в неволе?..

Но долго предаваться воспоминаниям не пришлось, враг появился: один разведчик, за ним другой. Держатся высоко, оставляя на безоблачном небе длинные белые хвосты. Раз появились разведчики, следовало ждать бомбардировщиков. И через несколько минут они появились.

— Воздух! — закричал солдат, наблюдавший за воздухом с тендера.

К поезду под углом шли три бомбардировщика, видимо, рассчитывали накрыть нас несколько впереди. Я резко остановила поезд, а зенитчики открыли сильный огонь. Бомбы легли впереди, метрах в ста от паровоза.

Самолеты стали разворачиваться для нового захода, но снижаться не решились: побоялись пулеметов. Два раза они сбрасывали штук по десять бомб, и все впустую: накрыть поезд не удавалось. Тогда они перестроились, между самолетами образовались большие интервалы:

— Не иначе как зажать нас хотят! — кричит мне помощник.— Теперь держись, Лена.

Но держаться не пришлось. Откуда ни возьмись вынырнула тройка наших истребителей. Вражеские самолеты сейчас же врассыпную, а один сразу рухнул недалеко от нас. Взрыв был так силен, что мне показалось, будто паровоз на рельсах подскочил. Мы все повеселели, удачно отделавшись от гитлеровских стервятников. Улетая, один из наших ястребков дважды покачал нам на прощанье крылом, мол, счастливого пути.

Проехали две станции, и снова появились вражеские самолеты. Теперь поезд подвергался атакам через каждые 20 — 30 минут. У одной станции загорелись два вагона, однако бригада успела пожар потушить, не отцепляя их. При новом налете в куски разворотило платформу с пушками. Осколками были убиты два пулеметчика. Что только не делали, чтобы снять платформу с пути! Гитлеровцы из пулеметов строчат, а мы, не обращая внимания на врага, орудуем тросами, рельсами. Кое-как платформу свалили и состав вновь сцепили.

Ожидая, пока исправят путь, выдержали еще четыре налета гитлеровских самолетов. Когда ведешь поезд, работа кипит, не думаешь об опасности. Стоять же под огнем — приятного мало. К тому же укрыться негде: кругом голая степь, чувствуешь себя, словно в западне. Но нужно было Держаться, выстоять, назад дороги не было, только вперед, к защитникам волжской твердыни. Там ждали нас, ждали пушки, снаряды, которые мы везли.

Навстречу прошел паровоз.

— А вагоны где? — спрашиваем.

Машинист безнадежно махнул рукой. На полу будки лежал с оторванной по бедро ногой механик.

Когда был исправлен путь, поехали дальше. Несколько перегонов проскочили удачно. На одной станции нас никто не встретил, нигде не было ни души. Подошли к землянке дежурного — и все стало ясно: прямое попадание. В живых никого не осталось... На выходной стрелке лежал убитый стрелочник с сигнальными флажками в руке: погиб на боевом посту...

Едем дальше, туда, откуда доносится сплошной гул. К нам привязываются два самолета, летят низко, непрерывно делая заходы. Осколками и пулями пробит тендер, пробоины в котле, разбито водомерное стекло. Кругом парит, в будке дышать нечем. Пришлось остановиться и отцепить четыре вагона. Едва оттащила их на ветку, как в одном вагоне начали рваться патроны. Тут узнаем, что сопровождающим нас зенитчикам удалось всадить гостинец прямо в брюхо стервятнику. Он задымил и с черным хвостом пошел к земле.

На перегоне — опять налет. Десятка два черных воронок остались позади состава. Думали, проскочили благополучно, и вдруг снова пришлось остановиться: поврежден путь. Появляются путейцы и быстро засыпают воронку, меняют рельсы.

На одном разъезде обстреляли состав термитными снарядами. Загорелись сразу несколько вагонов. Начали водой из паровоза шлангом тушить огонь, работали, словно пожарники, и спасли вагоны.

На следующую станцию въехать нельзя было — там рвались вагоны со снарядами. Наступала ночь, но от зарева было светло: горизонт от края до края полыхал огнем. Проехали станцию уже глубокой ночью. Чудо как быстро солдаты уложили обходной путь. Теперь отчетливо была слышна непрерывная канонада. Это город-герой!

Сначала на паровозе сидел комендант эшелона, затем ушел, сказав улыбнувшись:

— Боялся, что сбежите. Все-таки женщина. Теперь вижу: не сбежите!

Выгрузились быстро, буквально за час. Бойцы работали не разгибаясь. Я подсчитала, сколько довела вагонов, и совестно стало. «Может, не умею работать?» — подумала. А полковник, руководивший выгрузкой, поднялся на паровоз, пожал мне руку, обнял, поцеловал. У самого глаза красные, видно давно не спал.

Спасибо всем вам, железнодорожникам, спасибо. Дни сейчас трудные...— сказал, продолжая пожимать руку.

Обратно ехали немного быстрее, хотя воздушные бандиты не оставляли нас ни на минуту. Одна бомба угодила прямо в тендер. Бросить ставший родным локомотив было больно. Дорого тогда Родине стоил каждый паровоз. Сколько нам, машинистам, приходилось видеть на откосах путей безжизненных, изувеченных машин! А заводы страны выпускали танки, минометы. Пришлось подумать, как спасти локомотив. Начали латать развороченный тендер досками, просмоленным брезентом и своим ходом привели паровоз в подмосковное депо на ремонт.

Теперь даже не верится, что все это могло быть...

И вот нашу колонну перебросили в глубокий тыл. Механики ворчали, подавали рапорты с просьбой перевести их в колонны, обслуживающие фронт. Но мы тогда были на военном положении, и приказ начальства нужно было выполнять, как военный приказ. Скоро мы убедились, что нам предстоит выполнить задание не менее трудное, чем на фронте.

Тогда, в 1943 году, хозяйство страны уже работало слаженно.

Фронт получал все необходимое: достаточно танков, артиллерии, самолетов. Но с топливом было еще плохо. Нам постоянно напоминали о бережном расходовании угля. Особенно большие трудности с углем переживали центральные районы страны, до войны потреблявшие в основном уголь Донбасса и Мосбасса. В 1943 году Донбасс только еще начали освобождать, а Мосбасс лежал в развалинах. Некоторое время уголь в эти районы поставляли из далекого Кузбасса, за тысячи километров.

Ближе находился Воркутинский угольный бассейн, расположенный в низовьях Печоры. И здесь быстрыми темпами были развернуты горные работы. В несколько месяцев не только была налажена добыча угля, но и построена железная дорога для его вывоза.

Северо-Печорская дорога змейкой тянется по лесам среди необозримых болот. Природа здесь суровая и условия жизни в период освоения магистрали были тяжелые.

Но страна требовала воркутинский уголь...

Колонна № 4 паровозов особого резерва перебрасывается на Северо-Печорскую дорогу. Приказ по-военному точен: обеспечить вывоз угля! В эту зиму на Севере стояли лютые морозы. Термометр неделями показывал 55 — 60 градусов ниже нуля. На станциях рельсы цепко схватывали сталь колес, замерзала смазка в буксах, и нередко мощные локомотивы были бессильны тронуть с места тяжелые составы с углем.

И в эти морозы нам, машинистам, приходилось десятки часов не отходить от реверса, высунувшись из будки, смотреть вперед, принимая бьющий в лицо ледяной ветер. Слезились глаза, лицо деревенело от жестокого мороза. А рядом, в огневой коробке паровоза, клокотало пламя, и волна горячего воздуха обдавала машиниста всякий раз, когда раскрывалась дверца топки. От разницы температур ныло все тело, судорожная дрожь охватывала с головы до ног.

Да, это был новый фронт, работа здесь предстояла нелегкая. Морозы и непрерывные бураны — опасные враги для машиниста, да еще на новой дороге, к профилю которой нужно было привыкать. Хорошо, что я основательно подготовила паровоз к зиме. Все его части были тщательно утеплены. От войлока на маслопроводных трубках до брезента в будке — все предусмотрено, прилажено. И локомотив служил верно, ни разу не подвел.

Путь от Ижмы до Княж-Погоста далекий, но мне казалось, можно сократить время пробега. Все рассчитав — а времени на размышления у реверса было много,— я однажды подошла к селектору и вызвала диспетчера дороги.

— Я проведу состав вместо суток за 11 — 14 часов, дайте только «зеленую улицу»,— попросила я диспетчера.

Видно, он сомневался, потому что ничего определенного не сказал. И мне его сомнения были понятны. Слишком необычным было мое предложение для местных условий. Движенцам изрядно надоели жалобы многих машинистов на трудности, вечные опоздания поездов и брошенные составы на промежуточных станциях.

И все же началось большое соревнование за скоростное продвижение по дороге угольных маршрутов. Ничто не действует так убедительно, как личный пример. Видимо, было задето самолюбие «местных» машинистов, потому что вскоре мое время пробега повторил один, затем другой. То, что считалось недостижимым, становилось обычным. Конечно, это было нелегко. Требовалось большое напряжение сил, энергии, внимания, приходилось бороться за каждую минуту, зорко следить за тем, как топил помощник, помогать ему, расчетливо использовать профиль участка. Борясь за время, приходилось отказываться от дополнительного набора топлива в пути. Да, было трудно, но разве тем, кто в эти часы лежал в окопах или шел сквозь пургу, под огнем вражеских батарей в атаку, было легче? Машинисты это прекрасно понимали, и особенно те, кто прибыл с колонной № 4. Перед их глазами, где бы они ни работали в то время, стояла немеркнущая картина волжских боев...

Вскоре почти все машинисты дороги включились в соревнование за скоростное движение поездов, начали водить тяжеловесные поезда в два-три раза быстрее, чем прежде. Это в значительной мере способствовало улучшению положения с вывозом угля из Печорского бассейна...

Летом 1943 года я оказалась под Курском как раз тогда, когда там развернулись жестокие бои. На одном из участков в глубоко эшелонированную линию нашей обороны вклинились фашистские механизированные части. Остановить их продвижение могли только наши тяжелые танки. И вот танковая бригада грузится буквально в считанные минуты. Мне приказано доставить эшелон непосредственно к месту прорыва гитлеровцев. Вижу, генерал — командир бригады смотрит на меня с недоверием.

— Мы должны быть в Н-ске через час, и ни минутой позже,— сурово говорит он.

В пути эшелон семь раз попадал под бомбы гитлеровцев. Казалось, не прийти вовремя в указанный в маршрутном листке пункт. Даже видавший виды генерал начал нервничать. Рядом рвутся бомбы, а он все на часы посматривает. Наконец добрались до нужной станции. Оказалось, не только не опоздали, а прибыли на 10 минут раньше.

У самой станции шел бой. Мгновенно были откинуты приставные площадки с платформ, и танки с ходу, один за другим ринулись в атаку. Гитлеровцы были отброшены от станции, и скоро шум боя отодвинулся довольно далеко.

...Наша армия победоносно продвигалась на запад. По только что восстановленным военными железнодорожниками колеям вслед за войсками, почти вплотную к линии фронта двигались наши составы. Брянск, Унеча... Вот и освобожденная, ставшая мне родной белорусская земля. В Гомеле, где жила моя сестра, я училась до войны, здесь получила специальность машиниста. Нельзя было без содрогания смотреть на картину разрушений в близких сердцу местах. Вместо станции встречали нас зияющими глазницами окон остовы зданий. Один-два только что восстановленных пути. Остальные перебиты в десятке мест, у каждого стыка. Шпалы выворочены путеразрушителем. Оборудование депо вывезено подчистую, здания, поворотные круги подорваны. Ничего, кроме развалин, не осталось и от красавца Гомеля. Исчезли десятки кварталов...

Всегда буду помнить ноябрьскую ночь 1943 года. Лил сильный дождь. Когда поезд прибыл на небольшую промежуточную белорусскую станцию, к паровозу подбежал дежурный по станции.

— Механик, ваша фамилия Чухнюк? — спросил.

— Верно! — ответила я.

— Скорей идите к телефону. Вас срочно вызывают из штаба колонны! — снова донесся из темноты голос дежурного.

Я взяла телефонную трубку. Издалека услышала знакомый голос начальника колонны Николая Павловича Ломовцева. С волнением в голосе он поздравил меня с присвоением звания Героя Социалистического Труда. В штабе слышали Указ Президиума Верховного Совета СССР, только что переданный по радио.

Трудно было сразу поверить словам начальника. А когда поняла, что это не шутка и не сон, всю меня охватила волна большого счастья и горячей благодарности партии, народу. И долго я не могла прийти в себя от волнения, даже забыла, что телефонная трубка в руках.

Радостно было сознавать, что я одна из трех женщин в стране — все три железнодорожницы,— получивших это высокое звание. Одновременно со мной звание Героя Социалистического Труда было присвоено работнице Кировской железной дороги Жарковой и героине обороны Ленинграда стрелочнице Александровой.

«За что меня наградили? — думала я, возвращаясь к паровозу.— Неужели сделала что-то необычное?» Ведь все, что делала, нужно было делать.

Капли дождя текли по лицу, смешиваясь со слезами радости...