Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
Марийка
Это было на Харьковщине ранней осенью сорок первого года. Наши войска вели ожесточенные бои с врагом. Ночью полк неслышно снялся с позиций и, унося с собой раненых, двинулся на восток. На месте, у села Ледное, чтобы прикрыть отход и дать полку возможность оторваться от противника, остался небольшой заслон — около двух взводов.
Заслон вступил в бой на рассвете. Солнце еще не взошло, над полем густел серый плотный туман...
Николая-одессита ранили первого. Вгорячах он все время высовывался из своего окопчика. Потом ранило еще троих. Пожилой, усатый санинструктор оттащил их в овраг, в тыл высотки. Вернулся вскоре и залег рядом с командиром заслона.
Бой продолжался до полудня, пока были патроны.
В живых осталось несколько человек. Раненых укрыл в овраге санинструктор.
В последние полчаса замолчал пулемет. Когда немцы ворвались в траншеи, живых они не нашли, не нашли и раненых.
Гитлеровцы сразу же ушли в село. Они потеряли много времени у высоты и теперь торопились догнать ушедшую вперед часть.
А тем временем...
В овраге, на самом дне его, находились раненые,
Тяжелые, истекающие кровью. Никто не мог двигаться, звать на помощь тоже не решались —поблизости могли быть враги.
Уже вечером, когда бой на высотке давно закончился, в овраге появилась девушка. Ей было не больше семнадцати. Быстрая, проворная, она деловито обошла всех, сказала, что немцы из села убрались, остался только какой-то обоз. Потом, вытащив из сумки санинструктора оставшиеся бинты и индивидуальные пакеты, принялась перевязывать тех, кто был еще не перевязан.
— Ничего... Ничего. Потерпи, — приговаривала она, забинтовывая голову одесситу. Увидев двоих раненых в горло, тоже не растерялась:
— Перевяжем, и заживет...
Санинструктор, следя за работой неожиданной помощницы, спросил:
— Не медсестра случайно?
— Она самая... Курсы кончала в Харькове, а в армию не взяли, годами не вышла... Марийка Кисляк я.
Когда всем раненым — а их оказалось сорок три — были сделаны перевязки, девушка сказала, что тут оставаться нельзя, во-первых, холодно, а еще потому, что «всякие есть люди».
— Куда ж нам, дочка?
— В село сбегаю и все узнаю. А потом вернусь. Ждите.
Девушка скрылась в зарослях орешника. Раненые гадали: вернется или нет?
— Не вернется она, — повторял Коля-одессит.
Но Марийка вернулась. А с нею пришли еще две девушки и двое хлопцев-подростков.
— Перенесем вас. Но не сразу — по одному, — деловито распорядилась Марийка.
К полуночи ни одного раненого в овраге не осталось. Марийка Кисляк разместила всех. Четверых — в овчарне, двоих — у одинокой старухи, остальных — по сараям, полупустым овинам. Но на этом заботы Марийки о раненых не кончились. Их надо было кормить. Потом делать перевязки. Находить лекарства. И все это делать скрытно, чтобы никто не пронюхал.
Рабочий день Марийки начинался рано, едва начинало светлеть небо, она была на ногах. Первым делом обходила соседей, которых знала, которым верила, и собирала у одних немного картошки, у других полдесятка яиц, молока, хлеба. Потом бегала мыть и кормить своих подопечных, а заодно и перевязывать. В ход пошли все запасы полотна, весь йод, который нашла у людей. Марийка подговорила подружек Веру Литвин и Тоню Томах, чтобы помогали ей: хотя бы еду и воду разносили.
Она очень боялась, что раненых обнаружат полицейские и донесут коменданту, сидевшему на станции Новая Бавария. Но этого, к счастью, не случилось. Люди крепко хранили тайну.
Раненые выздоравливали не все в одно время. Некоторые через неделю могли ходить. Марийка вместе с Верой Литвин провожала их за село, и они уходили на восток.
Подлечился тяжело раненный Гридасов и вместе с товарищами тоже пошел к фронту. Она провела их далеко на шлях, передала узелок с едой. Гридасов сказал на прощание, что не забудет ее и после войны обязательно вернется.
Еще через несколько дней ушли и остальные. «Госпиталь» Марийки Кисляк перестал действовать.
Трудное время переживало село Ледное.
В феврале сорок второго Марийка записывала в своем дневнике:
«Трудно так жить... Но жизнь — это долгая нива, еще все впереди. Семнадцать лет — лучшая пора молодости. В жизни все преодолевается силой человека. Еще настанет веселое, счастливое время».
А время бежит. Прошла осень. Не заставила себя ждать и зима. Все ближе и ближе фронт. Враг откатывается на запад. В Марийкином дневнике под датой 11 февраля 1943 года мы читаем такую запись: «Не дождуся. Слышно фронт. Скоро будут наши. Не могу дождаться».
В этих словах — боль и надежда не только одной Марийки из Ледного, но и всех ее односельчан.
И день этот настал. 18 февраля сорок третьего Ледное освободили. Марийка пишет: «Пришли наши!» И больше ни слова. Этим все сказано...
Ровно через четыре дня она записывает: «Думаю идти добровольно в Красную Армию». Но ей нет еще восемнадцати. Только 7 марта она будет считаться совершеннолетней...
Но не долго пришлось радоваться Марийке. Враг вновь перешел в наступление. В том же феврале 1943 года гитлеровское командование, пользуясь отсутствием второго фронта в Европе, нанесло мощный контрудар в направлении Харькова. И Ледное опять оказалось в руках врага.
Как только бой за село затих, Марийка, сказав, что сейчас вернется, выбралась из погреба, где пряталась вместе с матерью и сестренкой. Сердце сжалось от боли. Она не узнала села. Там и здесь догорали хаты.
Не мешкая, Марийка побежала за село, к высотке, где шел бой. Как и в тот раз, по высотке вились окопы... Вдруг послышался стон. Присмотрелась. Под кустиком лежал человек. Марийка бросилась к нему, перевернула. Свой! Раненый открыл глаза, пошевелил губами:
— Кто тут?
— Своя... Куда ты ранен? В плечо? Дай перевяжу. Сняв платок, Марийка наскоро перебинтовала рану.
Оглянулась. До овчарни далеко. К хате вдвое ближе. Там, правда, мать. Но она поймет.
Когда раненый был уложен в подпол, мать, отдышавшись, сказала:
— Дознаются — пропадем с тобой, дочка.
— Не дознаются. Я его, как потеплеет, уведу... А пока нехай. Человек-то наш, пропадет еще.
Мать кивнула. Такая уж ее Марийка, хлопцем бы ей родиться.
Виктор из Воронежа — так назвал себя раненый — поправлялся быстро. Через пять дней Марийка отвела его в овчарню, отнесла полушубок. Там было безопаснее. Матери сказала об этом, чтобы не волновалась.
Виктор оказался разговорчивым, он много расспрашивал, как здесь они жили при немцах, что делали. Марийка ответила: «А почти ничего...». Виктор удивился: «Как же так можно?» Он говорил, что каждый должен что-то делать, чтобы быстрее покончить с фашистами. Видно, слова эти крепко запали Марийке в сердце.
Настало время провожать и Виктора. Сразу же после его ухода Марийка решила найти партизан, помогать им всем, чем можно, и, если примут, вступить в отряд. Но как найти?... Где? Конечно, в лесу... Прихватив с собой лукошко, она стала ходить в лес: может, орех остался, калины набрать — все теперь шло на еду. Ходила подолгу и возвращалась ни с чем.
Однажды заметила в лесу человека. Марийка спряталась за дерево и стала ждать. Если враг — она «собирает ягоды». Была уверена, что почувствует, узнает своего, отличит партизана от немецкого прихвостня.
Вот он поравнялся с Марийкой, остановился. Девушка выглянула из-за дерева, чуть не вскрикнула — Федя Руденко!
— Ты чего тут?
— А ты?
— Шукаешь кого? — глаза Марийки лукаво блеснули.
— Да вот понимаешь...
Марийка знала Федора с детства: честный, не трус, за товарища постоять не побоится перед кем угодно. Комсомолец. Вместе их принимали. В армию Федю не взяли — молодой еще.
— Знаешь, Федь, не валяй дурачка. Честно скажи: партизан шукал?
Руденко помолчал, потом усмехнулся.
— Угадала. Только ж мы и сами того... почти партизаны.
— Кто же это мы?
— Так тебе сразу все и рассказывай... Есть такие...
— Дружки твои! Вася Бугрименко и Гриша Лелюх? Угадала?
Руденко сразу же стал серьезным, оглянулся: — Идем отсюда... — И когда они отошли от дороги, сказал:—На станции человека повесили. Знаешь?
— И написали: бандит. Знаю.
— Хлеб вывозят. Люди голодают. Девчат, хлопцев ловят, в неметчину увозят...
Руденко говорил, и руки его все крепче сжимались в кулаки. Таким Марийка его еще не видела.
— Робить надо что-то, Федя, — сказала Марийка.— Мы ж комсомольцы.
— А что? Вчера я на станции был. Один фашист старика избивал. Шапки не снял перед ним. Бил ногами по лицу... Ослеп старик.
— А ты запомнил офицера? — Голос Марийки дрожал.
— Запомнил... Люди говорили, из гестапо.
— Сегодня же приходите ко мне. Скажи хлопцам.
— Добре.
... Лейтенант Гейнц Янчи сразу приметил эту хорошенькую девушку. А она смело ему улыбнулась и кивнула: идем, мол, со мной. Девчонка не сельская, сразу видно. В пальто, хотя и простеньком, но ладно сшитом. И шапочка, и сапожки. Гейнц после очередного допроса, на котором он, конечно, не просто допрашивал, а «работал» плеткой и сапогами, устал. И девичья улыбка, и серые глаза навели его на мысль, что было бы недурно отдохнуть. Тем более здесь, на Украине, лейтенант забыл, какими они бывают, женские улыбки... Если кто и смотрит, так хмуро, исподлобья, будто вот-вот вопьется в горло. А эта... лейтенант обернулся. Девушка не уходила, глядела ему вслед. Встретившись с лейтенантом взглядом, она поправила прическу, нагнулась и подтянула чулок. Гейнц решительно повернул обратно. Надо бы сначала зайти в гестапо и оставить портфель с документами. Но ему уже было не до этого.
Они гуляли сначала по перрону. Потом пошли по дороге, что вела к поселку. Оказалось, что они отлично понимают друг друга. Вблизи девушка была еще привлекательнее, невысокая, на голову ниже Гейнца, но ладная, стройная. Она смеялась, если что-либо не понимала. Разрешила взять себя под руку.
Гейнц спросил, откуда она, что делает на станции? Сказалась привычка следователя, хотя он не придал бы особого значения ее ответу, уж слишком она была молоденькой и красивой. Но раз спросил, то, разумеется, ждал ответа.
Не задумываясь, девушка ответила, что живет в Лед-ном, недалеко от станции. А пришла сюда потому, что надоело сидеть дома. Да что, в самом деле, нельзя и погулять?
— Да, да. Можно, конечно. Но с кем?
— А с вами?... Я ведь давно вас заметила.
Гейнц сразу же решил, что ему следует быть повежливее и повнимательнее к новой знакомой, и тут же осведомился, где можно с нею встретиться еще раз.
Марийка сказала, что сейчас очень хорошая погода — легкий туман, тепло, она предлагает прогуляться к их селу, ну хотя бы в поле. Там так хорошо! На Гейнца призывно глянули серые глаза.
— Пошли! — согласился он.
В балке гестаповец попытался обнять девушку, но она оттолкнула его.
— Не здесь... Идемте!
На мостике через ручей она остановилась, чтобы поправить шапочку. Лейтенант догнал ее, обхватил за плечи. И в этот момент на его голову опустился железный лом...
— Готов! — сказал Федя и вместе с Васей и Гришей, выскочившими из засады, оттащили гестаповца в сторону от дороги, скинули в полуобвалившийся окопчик, забросали влажными глыбами земли. Портфель прихватили с собой. В нем оказались списки жителей, которых гестаповец собирался вызвать на допрос. Кроме списков в сумке оказались еще и другие документы: какой-то приказ, два письма, фотографии повешенных.
— Надо бы этот портфель нашим переправить,— сказала Марийка. — Но как?
— А если я попытаюсь перейти через фронт? — предложил Бугрименко.
— А сумеешь?
— Попробую.
Но Васе не удалось этого сделать. Помешали новые события.
Буквально на второй день в Ледном появилось несколько жандармов. Они искали девушку, которая на днях была на станции и которую видели с лейтенантом. Кто-то указал на Марию Кисляк. Выгнав на улицу мать и сестру, жандармы устроили ей допрос.
— Была вчера с офицером?
— Была. Но я не знаю его фамилии.
— Где он?
— Не знаю. Погулял со мной да и ушел. Жандармы избили Марийку. Но она твердила свое:
«Не знаю, не знаю».
Ничего не добившись, гитлеровцы ушли.
Почти две недели Марийка поправлялась, ее навещали товарищи, рассказывали о своей новой работе. Они расклеивали в селе и на станции листовки, в которых призывали население мстить врагам за слезы и кровь родного народа.
Когда Марийка поправилась и стала выходить из дому, Федя Руденко сообщил ей о том, что в совхоз приехал карательный отряд. Командир этого отряда палач из палачей. Десятки людей замучил, повесил, собственноручно расстрелял.
Два дня Марийка с хлопцами разрабатывали план поимки этого палача. Решили воспользоваться тем, что в совхозе Марийку никто не знал. Она попросилась там к одной женщине на квартиру, объяснив, что приехала на заработки из Харькова. Дом, в котором поселилась Марийка, стоял рядом с тем, что занимал начальник карателей. Несколько раз Марийка забегала к соседке. Всякий раз это случалось, когда фашист приходил домой. Марийка добилась своего — гестаповец обратил на нее внимание и стал за ней ухаживать. Спустя несколько дней она дала знать Грише Лелюху, приходившему к ней почти ежедневно, когда и где им всем троим надо быть, чтобы как следует «встретить» фашиста...
Гестаповец шагал рядом с Марийкой, что-то весело говорил. Но руку, однако, держал в кармане, где лежал пистолет. Другой пистолет, в большой кожаной кобуре, висел у него на поясе. Марийкин «поклонник» не собирался далеко уходить от села. Вот здесь, в балке, они посидят. Отличное, укрытое место. Марийка согласилась. Гестаповец удобно расположился под кустом. В тот же миг рядом выросли хлопцы... Фашист выпрямился, поднял было пистолет, но Марийка выбила его. Он схватил ее за руку, она вывернулась. Хлопцы бросились на него, надели на голову мешок. Оттащили подальше в глубь балки. Перевели дух...
— Ну, можно начинать! — сказала Марийка, усаживаясь на землю. Хлопцы сняли мешок с головы гестаповца.
— Кто передавал списки активистов? Не скажешь — будет плохо.
Фашист знаком показал, что не может говорить: во рту кляп. Бугрименко вытащил кляп. Фашист попросил развязать ему и руки, он все расскажет.
— Ты, гад, будешь отвечать и так, — сказала Марийка. — Иначе смерть.
Марийку нельзя было узнать. Глаза ее сверкали, она смотрела жестко, куда девалась милая улыбка!
Немца передернуло. Как его провели! И кто? Желторотые юнцы, его — матерого волка!
— Будешь говорить? — спросил Федя, слегка тряхнув пистолетом.
Гестаповец вздрогнул — эти не шутят. Он назвал предателей, гестаповских агентов.
— Именем народа, нашего великого многострадального народа мы судим тебя, изверг, палач и садист! — раздельно проговорила Марийка.—Мы приговариваем тебя, как злодея и убийцу, к смерти. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит... Выполняйте, хлопцы!...
И на голову фашиста с глухим стуком опустился железный лом.
В тот же день каратели, обнаружив исчезновение своего начальника, устроили облаву и задержали около ста жителей Ледного и совхозного поселка, объявив, что всех их расстреляют, если не будет найден их начальник. Марийка и ее товарищи знали, что это не пустые слова... Жители села и поселка ходили словно тени.
И вот случилось неожиданное...
Теперь уже, наверное, никогда не удастся узнать, кто из четверых принял это страшное решение. Известно только, что все они — трое хлопцев и одна девушка — пришли в гитлеровскую полевую жандармерию и заявили, что это они убили палача и никто больше не виноват, никто их этому не учил. Они сказали, что сами так решили, потому что не могли иначе, и нисколько в этом не раскаиваются.
Они стояли перед гитлеровскими следователями совсем юные — Марийке в марте исполнилось восемнадцать, Федя Руденко и Вася Бугрименко были на год старше, а самому младшему — Грише Лелюху — не исполнилось и семнадцати.
Их жестоко пытали. Хотели узнать, кто был их руководителем. Может, он в Харькове? А может, в Новой Баварии? Они же неизменно отвечали, что их действиями руководили их сердца, их ненависть к врагам Родины и народа.
Особенно жестоко и дико пытали Марийку. Она сказала, что командир карателей убит по ее настоянию. А товарищи лишь выполнили ее волю. Каратели требовали сказать, где документы, которые они взяли у начальника карателей. А Марийка, улыбаясь, отвечала, что документы эти уже далеко.
В последний день перед казнью Марийке удалось написать и переправить на волю последнее письмо. На клочке бумаги кое-как написаны слова. Видно, разбитые пальцы не слушались. «Товарищи! — писала Марийка.— Погибаю за Родину, не жалея жизни... Прощайте, дорогие сестра Наташа и мама!...»
Письмо это передали родным уже после героической гибели Марии Кисляк и ее товарищей, и хранится оно, как и Марийкин дневник, в фондах Харьковского краеведческого музея.
... Их привели под тот самый ясень, под которым когда-то, в первые дни войны, фашисты казнили молодого советского бойца. Как старому знакомому Марийка кивнула дереву и, говорят, что-то прошептала запекшимися почерневшими губами. Потом она смело встала на ящик под деревом. Следом встали Федор Руденко и Василий Бугрименко. Гришу Лелюха гестаповцы после ареста куда-то увезли, и судьба его неизвестна.
Было это 18 июня 1943 года — незадолго до освобождения их родного села от гитлеровцев. Прошло немного времени, и село стало свободным.
Вместе с нашими войсками пришли в Ледное сержант Гридасов и Мельников, которых Марийка некогда спасла от верной гибели. Солдаты сдержали слово... Они нашли овчарню и тот ясень и долго стояли около него. Потом пошли дальше на запад.
Прошло с тех пор четверть века. Но и сейчас во многих школах, музеях Харьковщины висят портреты Героя Советского Союза Марии Кисляк и ее товарищей. Память о них свято хранит народ.
