Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
БРИГАДИР ЕЛЕНА УРАЗОВА
1
Колхозный музей в Сысоях на Рязанщине начинался с живописи. Столичный художник, уроженец здешних мест, безвозмездно передал в дар односельчанам коллекцию своих картин. Так сообщала об этом событии районная газета «Новый путь».
Правление колхоза выделило под картины пустующую крестьянскую избу. Присматривать за музеем и выполнять обязанности экскурсоводов добровольно вызвались учителя и старшеклассники здешней школы.
Сысои — самая что ни на есть районная глубинка: и от накатанных большаков вдалеке, и до железной дороги не рукой подать. Конечно, культура и здесь живет в каждом доме: книгами на полках, экранами телевизоров, современной обстановкой, предметами быта. И все же собственный музей в колхозном селе — явление пока довольно редкое.
В музеях более всего впечатляют вещи, которыми знаменитые люди пользовались при жизни. Они лежат в просторной витрине, в летний день солнечные лучи обогревают их, и возникает ощущение, что вещи эти бережно хранят тепло рук своего былого владельца.
Подчеркнутая парадность способна убить интерес к самому любопытному экспонату. Жители Сысоев без подсказки поняли это. Осмотрев картины, они понесли в музей то, чего, по их мнению, ему пока недоставало. Старинную утварь — от глиняной махотки до прялки-самопряхи. Семейные фотографии и тетради рукописных воспоминаний о разных примечательных событиях. Награды фронтовиков, хранившиеся в семьях.
Музей ожил, но и при всем при том еще чего-то недоставало.
Вспомнили:
— Надо у Елены Степановны Уразовой знамена попросить. На всю страну село наше прославила, и знаменам ее — самое место в музее.
— А если не отдаст? — усомнился кто-то.
— Уразова — и не отдаст! Да вы что?
Елена Степановна Уразова, бригадир знаменитой в годы войны женской тракторной бригады, не колебалась ни минуты.
— Знамена не мне одной — всем девочкам нашим вручали, всему отряду тракторному,— сказала она. И, помолчав, добавила: — Одно такое, из бригады Даши Гармаш, в Центральном музее Революции хранится. Ну а наши пусть будут в нашем музее, тоже у народа на виду.
Тут необходимо уточнить. Знаменами награждались бригады — победители во Всесоюзном социалистическом соревновании за доблестный труд в Великой Отечественной войне. Вручались эти знамена на вечное хранение. Прошли годы. Женский тракторный отряд Елены Уразовой перестал существовать. А знамена — драгоценные реликвии тех великих и горьких дней — остались в стенах уразовского жилища. Елена Степановна и в райком обращалась не единожды, и в райисполком наведывалась: подскажите, как распорядиться ими, куда передать?
А ведь колхозный музей и должен был начинаться не с коллекции полотен, а вот с этих самых знамен. Они теперь не только экспонаты, не просто «у народа на виду» — на боевой службе. Под сенью этих знамен школьникам повязывают пионерские галстуки, юношам и девушкам вручают комсомольские билеты. Ветераны приходят постоять возле них, чтобы вспомнить прожитое и пережитое, молодые — чтобы лучше понять движение истории.
...Елена Степановна и не догадывалась, как привыкла она к своим знаменам, каким трудным будет расставание с ними. Когда выносили их из дому — всплакнула.
— Ты чего? Жалеешь? — удивлялись люди. Отерла щеки.
— Не то... Сама себя не пойму...— Усмехнулась, пряча смущение.— Чего там, бабья слеза — на зорьке роса. Взойдет солнышко — как и не было.
Про слезу можно и так: не было. А про жизнь — про самое памятное, самое сердечное в ней?
Про жизнь так не скажешь, про жизнь — по-другому: было. Ох, сколько всего и всякого было! Ну хотя бы та страшная осенняя ночь, когда над селом разразилась гроза. Молнии неистово взрезали душный воздух, распарывали его на куски. Хлынул ливень.
Уразова, припозднясь в поле, возвращалась домой. Вымокшая до нитки, мгновенно иззябшая, тряслась на жестком сиденье трактора. Его заносило на размытой дороге. Фары тускло высвечивали соломенные крыши, купы осокорей, прямоугольники окон и фитильки слабо мерцавших керосиновых ламп за ними.
Поравнялись с током. Вспомнила мимолетно: там, у ворохов зерна, дежурит молодой паренек, Мишкой зовут. Наслышана про него, что «из-под немца» бегством спасся. Сирота. И собой невзрачен: худенький, востроносый, на ногу припадает. Говорят, войной покалечен...
«Зерно-то прикрыть брезентом он справился? — подумала встревоженно.— Затопит хлеб — перемрем с голоду...»
Развернула трактор прожекторами к току. И в зыбких сумерках дождепада углядела дергающиеся, размахивающие руками фигуры.
«Убивают!» — пронизало ее ужасом.
Истошно взвыл гудок трактора.
2
Мишка стоял под навесом — спасался от- шумных потоков воды. Грозы он не боялся. Тринадцать лет было Мишке, когда его, партизанского разведчика, схватили в белорусской деревне каратели и на ночь заперли в старом сарае. У ворот часовых поставили, солдата и полицая.
В сарае вместе с Мишкой оказались еще два парня, постарше его, и крестьянин-белорус — вовсе уже в годах человек, бородатый и седоголовый.
— Стало быть, до утра поживете, а утром капут вам сделаем,— злорадно сказал полицай, навешивая на ворота тяжелый замок.
Ночью Мишка и оба пария сбежали. Выломали гнилую доску в стене и — давай бог ноги! По картофельному полю — оно впритык к сараю лежало — на животах ползли, а едва лесок дыхнул им в лица сырой прелью — поднялись в рост. Тут их не ухватишь — дудки!
За спинами палили из автомата и винтовки. Пуль над собой ребята не слышали и догадались, что стреляют не в них — в старика белоруса. Ему каратели во время допроса ногу перебили, и он лежал на голой земле, зубами скрипел от боли.
— Дед, ты-то как же? — спросили они шепотом.
— А никак, спета моя песенка,— со стоном ответил старик.— За вами мне не угнаться... Вам меня не унести. Спасайтесь, а я вас прикрою. Бегите, сынки.
Он подполз к замкнутым снаружи воротам и, пока ребята выламывали доску, на чем свет стоит поносил часовых. Те поначалу орали на него, а потом открыли огонь. Стреляли сквозь доски, на голос...
«Того, кто сквозь такое прошел, грозой не напугаешь»,— думал Мишка. Прихрамывая, обошел ток. Порадовался, что навес над ним надежен, что вдобавок — перед тем, как дождю упасть,— надежно прикрыл зерно брезентом. Скудноват урожай и потому особенно дорог... Мишка гордился тем, что ему, комсомольцу, доверено охранять ток.
Длинная молния расколола небо, отсверкав, погасла, и тотчас сгустилась темнота, грянул гром. Тупой удар по голове настиг Мишку. Парень рухнул на колени, ткнулся носом в брезент.
Лежать бы и лежать ему в беспамятстве — может, обошлось бы. А Мишка очнулся. «Молнией шарахнуло,— подумал он.— Сгорел я... Чудно: сгорел, а вроде живой...» В страхе открыл глаза и разглядел сквозь сумрак три человеческие фигуры. Сорвав с вороха брезент, люди насыпали зерно в мешки. Где-то поблизости, невидимая, коротко заржала лошадь.
«Воры! — понял Мишка.— Это они меня... Эх, ружьишко бы!..»
И поднялся в рост. Сжав кулаки, сделал вперед шаг, другой.
— Стой, гады! Бросай мешки!
Увидел при вспышке молнии, как двинулись они навстречу. У одного в поднятой руке тележный шкворень, другой — с длинной жердью.
Мишка очертя голову кинулся в драку.
Грабителей напугал трактор. Неслышный за шумом дождя, он подъехал к току внезапно, ударил прожекторами по ворохам зерна, по мечущимся над ними человеческим силуэтам. И бандиты, бросив мешки, поспешили удрать, благо запряженную лошадь держали наготове.
На гудок трактора сбежались люди из ближних изб, подняли Мишку...
— Страшно вам было, Елена Степановна? — спросил я через десятилетия, приехав к Уразовой в гости.
— Страшно,— призналась.— И в поле выезжать боялась, пока бандюг тех не схватили. А выезжала — и с девчатами, и одна. Пахать-то надо было!
Надо было пахать землю, сеять зерно, растить хлеб. И эта хрупкая на вид женщина с мужеством солдата, встающего в атаку, каждое утро выводила свой трактор в поле. Так длилось не месяц, не два — годы. Начиная с рокового сорок первого...
3
К осени сорок первого Лена Уразова, девушка из колхозной семьи, закончила девятимесячный курс учебы в Сапожковском училище механизации. И всю первую военную жатву проработала на стареньком, видавшем виды комбайне «Коммунар».
— Не бог весть сколько я тогда скосила,— вспоминает она.— Гектаров за триста...
«Не бог весть...» Такими словами она оценила свою работу тогда, осенью сорок первого. Фронт был совсем рядом. Полчища гитлеровцев рвались к Москве. Танковые части Гудериана заняли Михайлов, оккупировали села и деревни соседних Скопинского и Милославского районов. Небо над полем по ночам было тревожно красным от близкой артиллерийской канонады и зарева пожаров. Фашистские стервятники бомбили железнодорожные станции, поджигали цистерны с нефтью, складские помещения. И Лене, как и многим ее сверстницам, хотелось на фронт: медсестрой, связисткой, стрелком. Там, думала она, ее место.
«Не отпустят на фронт — отпрошусь под Москву, на окопы... А там видно будет!» — настроилась Уразова на решительный лад и с тем пошла по начальству. Но все получилось иначе...
Юлин, директор МТС, в гимнастерке и галифе, поднялся из-за стола навстречу. Пригласил:
— Садись, Елена...— и, помолчав, добавил: — Степановна. «По отчеству величает... ругать будет,— встревожилась она.—
За что только? Где я промахнулась, чего не так сделала?»
— Пригляделись мы к тебе, Елена Степановна,— говорил между тем директор.— Характер у тебя настоящий, работящая ты. Есть мнение у руководства, у коммунистов — дать тебе под начало женский тракторный отряд. По-нынешнему, по-военному сказать: облекаем тебя доверием и властью, командиром назначаем.
— Ой! — испугалась она.— А где же они, те трактористки? Поди все старше меня.
Директор достал из ящика бумажку, разгладил на столе.
— Есть, есть трактористки, Елена Степановна. Девчата — огонь! Вот список — держи.
Он навсегда врезался в ее память, этот список женского тракторного отряда, с фамилиями, написанными на тетрадном листке фиолетовыми чернилами:
1. МАШКОВА Евгения
2. МАШКОВА Полина
3. МУРАВЬЕВА Татьяна
4. ПЕТЮШИНА Мария
5. САПОЖНИКОВА Ксения
6. ЩЕЛОКОВА Татьяна
— Тоже в Сапожке учились? — наивно спросила Лена. Юлин поморщился.
— Нигде они не учились, Уразова. И трактор видели, можно сказать, только из окошка. Но хотят работать на тракторе. Патриотки они, Уразова, понимаешь, патриотки. Сами учить будем — откроем трехмесячные курсы при МТС, чтобы к посевной успеть. И ты учить станешь, и помощник твой: Алексея Климовича Калинина в отряд даем, мужик опытный, надежный.
— А учить когда же?
— На теорию времени нет. По закону войны: ремонтируешь трактор — объясняй, что к чему, показывай.
У нее, двадцатилетней, характер действительно был. Сказала — отрезала:
— Пустое дело! И командовать я не умею, и работать больше не стану. На фронт поеду, вот!
— На фронт? — переспросил Юлин.— Все прыткие, всем подавай фронт... Газету нынешнюю видела? На-ка вот, почитай.
А в газете той, районной — «Колхозный путь» тогда называлась — письмо бывшего тракториста МТС Ивана Васильевича Шевырева опубликовано. Писал красноармеец Шевырев с фронта о зверствах гитлеровцев на временно оккупированной советской территории, о том, как отважно дерутся с фашистами красные воины. И заканчивал обращением к ним, землякам-механизаторам: «Фронт крепок тылом. Каждый колос, полный зерна, каждый хорошо отремонтированный трактор — удар по врагу!»
— Что теперь ответишь, Елена Степановна? — спросил Юлин.— Не мне, директору, а ему — воину?
А Лена, пока читала письмо Шевырева, родных братьев вспомнила: Григория и Ефима. На передовой оба. И писем что-то давно нет от них: может, уже и головы сложили?
— Фронт крепок тылом,— вслух повторил директор.— Голодный солдат — не солдат, не устоять ему против врага, не сладить с ним... А, Уразова?
— Ладно,— сказала она,— ладно, не уговаривайте больше, товарищ директор, не надо. Согласна. Знакомьте меня с моими трактористками.
Девчата — все шесть — как на подбор оказались: сметливые. Прав директор — огонь девчата. Но главное, что сроднило их,— желание помочь Родине в трудный для нее час. На ремонте тракторов со временем не считались и на ночь оставались тут же, у машин, в продуваемой всеми ветрами мастерской.
Перед тем как весенней пахоте начаться, написали Шевыреву в действующую армию: будем работать так же крепко, как вы там, на фронте, бьете ненавистного врага. И это стало их клятвой на все трудное время войны.
1942 год был годом рождения отряда и годом первых серьезных испытаний, из которых девчата вышли с честью. При плане 760 гектаров они вспахали 2113, сэкономили для фронта 4213 килограммов горючего. За ударную работу получили Почетную грамоту ЦК ВЛКСМ.
4
Имена девушек из бригады Уразовой знала вся страна. Фронтовики писали письма по адресу: «Рязанская область, Сараевская МТС, бригадиру Елене Уразовой...» Или так еще: «Командиру тракторного отряда тов. Уразовой и ее боевым подругам...» Письма доходили, да вот горе — отвечать на них не всегда удавалось: фронт ждал не только писем, но и хлеба. Прежде всего хлеба! И чтобы он, хлеб, в достатке у солдат был, в тылу работали день и ночь. Бригада, трудясь в две смены, практически не покидала поля все двадцать четыре часа в сутки.
О том, как у них, девушек-трактористок, недоставало подчас силенок повернуть заводную рукоятку трактора, о том, как хотелось им — хотя бы раз-то за всю войну! — отоспаться, вряд ли нужно говорить.
Труд механизаторов в те суровые годы оплачивался натурой, преимущественно зерном. В тот день, когда бригада должна была получить заработанное зерно, Лена Уразова возвращалась в МТС из колхоза «Красный пахарь». Путь ее лежал через станцию Верда. В это время подошли два эшелона. Один — санитарный, переполненный ранеными фронтовиками. Глядя, как выводят и выносят их из вагонов, Лена подумала с грустью, что и просторное, каменное здание средней школы, занятое под госпиталь, не вместит всех.
А когда приблизилась ко второму составу — захолонуло сердце: в вагонах были дети. Бледные, исхудалые, по-взрослому углубленные в себя... В дверном проеме вагона, свесив тоненькие ножки, сидела девочка, сама невесомая, а лицо — серое, ссохшееся, как у старушки. Лена испугалась: не усидит девочка — ветром ее сдует, свалится сейчас, разобьется.
— Ты поглубже, поглубже, дочка, задвинься,— сказала.— Откуда везут-то вас?
— Блокадники мы. Из Ленинграда,— нехотя ответила девочка. Уразова слышала о блокаде, читала, но берущие за душу газетные строки не могли потрясти ее так, как потрясла встреча с маленькими ленинградцами. Не помня себя, брела в МТС. Не знала, какими словами расскажет девчатам о том, что увидела, что пережила возле эшелона. Но девчата, оказалось, и сами только что со станции — помогали выносить раненых из вагонов, укладывали их на подводы.
Весь хлеб, который получили они в тот день, отвезли девчата в Фонд обороны. Это был внушительный обоз: зерна за ударную работу трактористкам причиталось много, его везли на пяти подводах.
Вслед за тем приехал на полевой стаи бригады секретарь обкома партии Тарасов. Расспросил девчат о том, как работается, похвалил за трудолюбие, за патриотические дела. Рассказал о положении на фронте. Сердечный, открытый человек, жаль, времени ни у него, ни у трактористок нету: перерыв короток, надо успеть пообедать и осмотреть машины.
— Садитесь-ка с нами за стол,— пригласила Лена.— Подзаправьтесь.
— А чем угощать будете, невесты? — пошутил секретарь.
— Затирухой,— ответила повариха, ставя на стол алюминиевые миски.— Садитесь, не побрезгуйте.
— Что ж, спасибо за приглашение. Затируха так затируха, не откажусь.
А варили ее, затируху, из овса: вышелушенные в жестких ладонях зерна да голый, присоленный кипяток — вот и весь рецепт.
Хлебали дружно, на аппетит не жаловались. И секретарь от девчат не отставал. А Женя Машкова все смотрела украдкой на его воспаленные глаза, на запавшие щеки. И вдруг Достала из кармана телогрейки ломтик хлеба, завернутый в газету, и подвинула ему — единственному за столом мужчине.
— Ешьте, товарищ секретарь.
Девчата онемели: дневную пайку хлеба они, как правило, берегли, чтобы в ночную смену было чем подкрепиться, и секретарь знал это.
— Что ты, милая,— сказал он.— Да как можно...
— Ешьте,— настаивала Женя.— Мы же видим, как вы устали. А мы молодые, нам нипочем...
Тарасов поднялся из-за стола.
— Девчата,— отрывисто сказал он,— вы сами не знаете, какие вы люди. Цены вам нет, девчата...
5
Немолодой механизатор рассказывал мне:
— В войну я мальчонкой был... Приставил меня председатель к бочке. Воду трактористкам возить. Ну, запряг я кобыленку, начерпал воды, еду. И на приличном еще расстоянии углядел: трактор землю пашет, бегает в загонке, но странно как-то бегает — кругами, кругами все, наподобие слепой на один глаз клячи. Подъехал ближе — ничего объяснять не надо. Спит трактористка на жестком своем сиденье, глаза ее закрыты, но руля, такое дело, из рук не выпускает... Я хотя и взрослым себя числил, и вкалывал наравне со взрослыми, а разумом в ту пору из детства не очень вырос. Поднялся над бочкой, раззявил глотку да как гаркну что было мочи: «Немцы-ы-ы!.. Спасайси-и-и!..» Последнее, что я увидел...
Последнее, что он увидел, был трактор. Свирепо рыча, он летел на мальчишку. Кобыленка дернула, понесла, а незадачливый возница сковырнулся с двуколки, шмякнулся о землю и закрыл глаза.
Так и пролежал бы целую вечность, да услышал над собой тихий голос: «Встань же наконец, дурак безмозглый!..» Приоткрыл один глаз — трактористка над ним, заводной рукояткой помахивает: «Еще раз так пошутишь — насмерть прибью, понял?»
Потом он часа два рыскал по оврагам и перелескам — кобыленку искал. А когда нашел и напоил трактористку холодной колодезной водой - девушка подобрела.
— Я, парень, четыре ночи не спала — пахала все,— сказала оправдываясь.— Укатал меня трактор — сдала, и сон какой-то дурной, а тут ты с криком заполошным... Я ж тебя, парень, за фрица приняла и свободно могла растерзать колесами. Больше так не шути...
Работали девчата на пределе физических и моральных сил. Каждый лишний гектар, вспаханный трактористками отряда Лены Уразовой, был неоценимой помощью людям в тылу и на фронте.
— Что от тебя осталось-то, дочка: одни глаза проваленные да руки черные, в керосине все,— жалела Лену Уразову мать.— Вернутся ребята с войны — кому ты такая нужна будешь?
— Лишь бы вернулись! — невесело отшучивалась Лена.— А вернутся — мимо не пройдут.
Лишь бы вернулись!.. Каждый день почтальон разносил по селу похоронки, каждый день то в одной, то в другой избе сиротели солдатские матери, жены и дети. Оплакав убитых, выходили они вершить тяжелое, мужское дело: сеять и растить хлеб и картошку, косить траву, пилить дрова, корчевать пни, добывать топливо на торфоразработках. Главными орудиями были лопата и коса, пила и топор — вековечные спутники крестьянина.
Не хватало продуктов, не хватало бумаги. Районная газета выходила раз в неделю, на двух полосах, иногда размером с листовку. Центральное место в ней отводилось сводкам Совинформбюро, правительственным сообщениям. Рядом со сводками — информация из колхозов, из МТС. Очерк, даже зарисовка в те трудные годы были привилегией больших газет, а в «районке» для них попросту недоставало места.
И все же, как ни скупа та информация «с мест», я переписал в блокнот несколько заметок, имеющих отношение к тракторному отряду Уразовой.
В номере за 13 апреля 1943 года помещена небольшая корреспонденция самой Елены Степановны. Вот несколько строк из нее: «...ремонт машин бригада закончила досрочно. Еще 20 февраля мы были готовы к выезду в поле. Государственная комиссия высоко оценила нашу работу на ремонте тракторов... Мы внимательно следим за событиями на фронтах, за жизнью страны. В бригаде выделен агитатор, регулярно выходит стенная газета, назначен бригадир контрольного поста...»
Подумать только: они еще урывали минуты, чтобы выпустить стенную газету! Писали и рисовали ее на обратной стороне какого-нибудь старого плаката, желтая шероховатая бумага то и дело рвалась под острием карандаша...
Несколькими месяцами позже «Колхозный путь» сообщал: «Женская тракторная бригада тов. Уразовой в социалистическом соревновании заняла первое место в районе. Знатная трактористка заявила, что ее бригада и в 1944 году будет бороться за первенство в соревновании женских тракторных бригад».
26 октября 1944 года газета информировала жителей района: «Тракторная бригада Елены Уразовой выработала три годовых нормы... Включаясь в предоктябрьское социалистическое соревнование, трактористки бригады Елены Уразовой взяли на себя обязательство довести выработку на каждый трактор до 1300 гектаров. Сейчас трактористки работают на подъеме зяби в колхозе «Новая жизнь» Сысоевского сельсовета. Двумя тракторами вспахано более 100 гектаров зяби. В нынешнем году тракторная бригада Елены Уразовой вспахала тремя тракторами 4050 гектаров, что составляет более трех годовых норм...»
В 1944 году трактористки выработали на каждый трактор по 1400 гектаров, с лихвой перекрыв обязательство, сэкономили для фронта 10 тысяч килограммов горючего. Бригаде были присуждены Красное знамя ЦК ВЛКСМ и первая премия Наркомзема СССР. Премию, дополнив ее собственными сбережениями, девчата внесли в Фонд обороны.
6
В Москву они ехали вместе — Даша Гармаш из Рыбновской МТС и Лена Уразова из Сараевской. Две подруги в жизни, две соперницы в работе, знаменитые на весь Союз трактористки... Колеса под вагонами выстукивали свою извечную песню: так-так-только-так, так-так... Мчались им навстречу поля и перелески, обгоняли их воинские эшелоны. Девчата, прильнув к вагонному стеклу, смотрели на теплушки с солдатами, на платформы, укрытые брезентом. Под брезентом угадывались танки, пушки и еще какие-то неведомые машины.
— Переменила война направление — на запад покатилась,— заметила Даша.
Вызов в ЦК комсомола волновал. Собственно, они знали, за чем ехали — за знаменами победителей, за наградами. Их предупредили, что, по всей видимости, выступать придется, надо быть готовыми.
— Страшно-то как, Даша! Со всей страны передовики съедутся. О чем же это будем мы говорить?
Гармаш кивнула за окно.
— О том и скажем: война идет к концу, в самые тяжкие дни выстояли, все трудности одолели, а уж теперь и подавно не спасуем — будем приближать победу.
Так оно там, в ЦК комсомола, и получилось у них. И те простые, бесхитростные слова, которые говорили рязанские девушки с трибуны, были встречены сердечно и тепло. Потому что не только им принадлежали те слова — весь народ так думал.
А потом Дашу и Лену предупредили, что их хочет видеть Михаил Иванович Калинин.
Вот уж когда поволновались! Всесоюзного старосту знали — по фотографиям, по кадрам документального кино, знали, что он прост, доступен, и все же... И пока машина везла их в Кремль, перешептывались:
— Спрашивать о чем будет Михаил Иванович — лишнего б не наговорить...
— Да разве есть у него время беседы разводить?! Занятой он...
Михаил Иванович, знакомясь с ними, задержал в своей руке руку каждой и долго вглядывался в них, щуря глаза. Выговорил тепло, задушевно:
— Вот вы какие, выходит, славные рязанские девчата. А и в самом деле, очень славные.
От этой его мягкой шутки обрели они уверенность в себе. И разговор получился деловым и сердечным. Когда Калинин спросил, в чем нуждаются они, чем он лично сумел бы помочь им, Лена Уразова так прямо и заявила:
— Беда у нас, Михаил Иванович. Пашем по ночам, а света не хватает, больно у наших ХТЗ фонари скудные. Вот бы придумать чего поярче!.. Тогда и выработка повысится и качество...
— Беда,— согласился Калинин и растерянно развел руками.— А я, представьте, и не знал ничего о таком. И долго мог бы не знать. Что же вы раньше-то молчали? Не надо стесняться в высокие двери стучать, не по-большевистски это... Что ж, соберем умных людей — будем думать, как вашей беде помочь. А скажите, только откровенно: часто у вас трактора в борозде ломаются, из строя выходят?
И Лена, вконец осмелев, сказала:
— В борозде, Михаил Иванович, за всю войну ни одной поломки. Ну, вот честное слово! Мы ж за ними знаете как ухаживаем — только что на руках не носим...
— Верю, верю,— снова улыбнулся Калинин.— Так вы не сомневайтесь, со светом что-нибудь придумаем.
Михаил Иванович сдержал слово. Вскоре в Рыбновскую и Сараевскую МТС прибыли ящики со специальным оборудованием, и теперь уже самая густая темень не страшила девчат. Уверенно шли в ночи трактора, высвечивая пашню мощными снопами света.
Было это в 1944 году.
...День Победы Лена Уразова и ее бригада встретили в поле. Примчался на коне мальчишка — рассыльный из сельсовета, крикнул:
— Гитлеряки в Берлине капитуляцию подписали. Полную и эту... безоговорочную!
И птицей полетел дальше. А над полем повис долгий, торжествующий звук тракторных гудков. И вдруг оборвался. Лена взглянула на подруг. Плачут. Коснулась рукой своей щеки. Мокрая щека, от слез мокрая, а она и не ощущает их вовсе.
7
Нет ничего странного в том, что люди, пережившие войну, на вопрос о самом памятном дне в их жизни неизменно отвечают:
— День Победы!
Таким он остался и для Лены Уразовой и ее подруг по бригаде. Для односельчан Елены Степановны. Для всех ветеранов войны и труда, проживающих в родном мне Сараевском районе.
Район этот, в нынешних его укрупненных границах, славится богатыми урожаями. Да и производит он зерна больше любого другого в области: пятую часть от общего рязанского каравая. Не случайность, а закономерность видится мне в том, что именно здесь, на его степных просторах, родилось и стало повсеместным движение комбайнеров-«тысячников». Что начало ему положил Василий Андреевич Главин, удостоенный за свои выдающиеся намолоты звания Героя Социалистического Труда. А он, Василий Главин, войну пережил подростком в тех же самых Сысоях, и к технике его приобщала, на крыло подняла Елена Степановна Уразова. Они но сию пору гордятся друг другом: он — талантливым учителем, она — выдающимся учеником.
Листаю старые газеты, журналы, книги о трудной военной поре. Они утверждают согласно: Сараевский район и тогда производил хлеба больше, чем любой другой в области, и был кузницей передового опыта тракторных бригад и звеньев. В «Очерках истории Рязанской организации КПСС» нахожу такие строки: «...образцы выполнения своего патриотического долга показывали звенья комсомолок Марии Киселевой из артели «Победитель», Марии Мордвиновой из колхоза «Красный пахарь» Сараевского района... Комсомольское звено во главе с Марией Мордвиновой собрало с пяти гектаров по 20 ц яровой пшеницы, с двух гектаров — по 25 ц проса и с трех — по 300 ц картофеля. В 1944 г. девушки собрали урожай зерновых по 25 ц с гектара. Звено М. Мордвиновой заняло третье место во Всесоюзном соревновании...»
Мария Мордвинова — давняя, с молодых лет, подруга Елены Уразовой, и проживают-то они в Сысоях на одной улице — Нижней, и избы их рядом стоят...
Я мог бы продолжить список самоотверженных тружеников тыла. Мог бы продолжить, да ведь только имена назвать — сколько же на это дополнительных страниц понадобится! Вот примечательная цифра: во время войны в области работало 158 женских тракторных бригад. Это лишь на Рязанщине!
Потому и останавливаюсь я на одной судьбе, одной жизни, чтобы через нее пристальнее вглядеться в облик поколения, выигравшего смертельную схватку с фашизмом, поколения, которое на вопрос б самом памятном дне в жизни отвечает единодушно:
— День Победы!
8
Была весна — на редкость солнечная и шумная, с порывистым ветром, с многоголосыми ручьями. В колхоз «Красный пахарь» мы приехали вместе с редактором районной газеты Юрием Григорьевичем Гореловым.
— Как найти Елену Степановну Уразову? — повторили наш вопрос в конторе.— Очень просто. Заворачивайте на ферму — там она дежурит. А поговорить с ней в красном уголке сможете.
Завернули на ферму, Уразову нашли, только вот с разговором поначалу осечка получилась. То есть не то чтобы осечка, скорее, вынужденное промедление. Елене Степановне было не до нас, ибо занималась она делом, извека обычным для крестьянских рук: принимала новорожденного теленка.
Выйдя на улицу, мы еще долго ждали, пока Уразова задаст корму своим подопечным, исполнит какие-то другие необходимые дела и выберет, наконец, время для нас. И пока ждали, я мысленно, строчку за строчкой перечитывал страницы ее многотрудной жизни.
— Об Уразовой не очерк — роман надо бы писать,— сказали нам в парткоме колхоза.— Сильный человек, надежный. С сорок третьего года в партии. С трактора на ферму перешла, и тут показатели у нее хорошие.
На ферму Елена Степановна перешла в 1959 году. По собственному ее признанию, никогда бы не оставила машину, если б не серьезные причины... А причины в самом деле были серьезными.
После войны встретила и полюбила Лена демобилизованного солдата Егора Карпова, вскоре из Уразовой тоже Карповой стала.
— Что это ты надумала, Степановна! — укорила ее приятельница.— Свою знаменитую фамилию на такую рядовую меняешь. Карповых в районе хоть пруд пруди... Как же теперь жить-то будешь?
— Как жила, так и буду, от работы не побегу,— отрезала Елена.— А фамилия у Егора, поди, моей знаменитей: он, между прочим, на рейхстаге ее написал.
Появились в молодой семье дети: дочь и сын. Их надо растить. В это время, скованные тяжелой болезнью, слегли родители Елены Степановны. Внезапно открылись многочисленные фронтовые раны у Егора Филипповича, привязав его к койке. Вот тут-то и решилась Уразова на очень нелегкий для себя шаг и перешла на ферму, которая оказалась к дому ближе, нежели тракторная бригада.
Не стану рассказывать, как металась Елена Степановна между фермой, домом, где ждали ее больные, и школой, где учились дети. Не сдаться, не упасть духом помогал колхоз. Вырастила детей, вывела в люди. Миша, сын, к технике прикоснулся — шофером стал. Нина, дочь, в колхозном производстве трудится. В одном году похоронила Елена Степановна родителей и мужа.
— Ой, как крепко обидела вас жизнь,— посочувствую я ей позже.
Она выпрямится, посмотрит на меня — жестко, непримиримо.
— Я на жизнь не в обиде,— скажет.— Жизнь работой красна, тем и нас держит... И признанием людей.
