Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»
Раненые - чертовски тяжелы
Сразу после окончания школы медсестёр я была направлена хирургической сестрой во владимирский госпиталь, куда привозили много солдат с обморожениями. Шла зима 1939 года — жестокая, с жуткими морозами. До сих пор мне непонятно, кто же являлся тогда основным врагом — финны или природа, взбунтовавшаяся против плохо подготовленных боевых операций? Потом был июнь 1941 года. 22-го я была дома, в Иванове. Старшая сестра пригласила меня в театр. Он, несмотря на начавшуюся войну, был заполнен до отказа, но только в начале спектакля. А потом на сцену вышел представитель военкомата и начал вызывать военнообязанных. К концу спектакля в зале остались лишь женщины и пожилые мужчины. Когда мы вышли на улицу, город ошеломил темнотой и какой-то тяжелой тревожной тишиной.
Мама встретила нас слезами. На столе лежали две повестки: брату и мне. Утром сестра сшила наволочку в виде рюкзака, положила туда пару белья, ложку, кружку и две картошины. Я была направлена в город Киржач, где начала формироваться 5-я воздушно-десантная дивизия. Нас, медицинских сестёр, тоже учили парашютному делу. Запомнилась семиметровая вышка, земля где-то далеко внизу, напутствия инструктора о подавлении страха, первый шаг в пустоту, жёсткое приземление. И чем больше было прыжков, тем меньше хотелось подниматься на злосчастную вышку. Каждый раз прыгать было страшно, но инструктор толкал в спину — вперёд!
Первое боевое крещение я приняла в операции по уничтожению немецко-фашистских войск в так называемом «Демьяновском мешке». Колонны наших машин шли на северо-запад через Калинин, Торжок и другие населённые пункты. Здесь уже побывал враг, от деревеньки на берегу реки остались лишь одни трубы. На разрушенной печке сидела чудом уцелевшая кошка, рядом сердобольные солдаты оставили открытую банку тушёнки да горсть сухарей.
Реки переходили вброд в сапогах 42-го размера. Портянки сушить было некогда, они высыхали прямо на ногах. Прямо в болоте на кочках ставили брезентовые палатки, в которых сооружали операционные столы. Раненых становилось всё больше и больше, и нам приходилось работать по двое суток и более без отдыха и сна. Явно не хватало медикаментов, перевязочного материала, сложные операции делались при свете самодельных коптилок и без анестезии.
Батальон, в котором я служила, считался дивизионным и находился в 5-6 километрах от передовой. Но медиков тоже не хватало, и тогда из нашего медсанбата срочно формировались группы, и мы уже вместе с бойцами работали на передних рубежах. Вечерами стирали и зашивали одежду, радуясь, что весь этот кошмар уже позади. Однако наступало утро, и мы снова ползали по снегу по-пластунски, оттаскивая раненых за шинель, за воротник, на плащ-палатках. Они казались чертовски тяжёлыми, но промедление было просто невозможным.
Когда дивизия шла в наступление, раненых, которые не могли идти, доставляли в медсанбат с помощью собачьих упряжек. О том, скольким людям беспородные собаки спасли жизнь, никто даже не догадывается.
В апреле 1943 года дивизия поступила в резерв ставки Верховного Главнокомандующего, но буквально через два дня (19.04.43) нас посадили в военный эшелон, который называли телячьим (видимо, раньше он предназначался для перевозки скота), и привезли на станцию Умань Воронежской области, где дивизия перешла в подчинение 20-го корпуса 4-й Гвардейской армии.
Потом были кровопролитные бои на Орловско-Курской дуге. Помню, привезли с передовой танкиста, живого места на нём не было. Тело — сплошная чёрная корка, всё сожжено, кожа на щеках потрескалась, мочки ушей обгорели, вместо носа торчат одни хрящи, нет ни век, ни бровей — светились только белки глаз...
Я вскрикнула, а он: «Что, сестра, страшно?» Я, стиснув зубы, обработала его лицо медикаментами, обстригла свисающую лохмотьями кожу, покрыла лицо маской, оставив прорези для рта. За сутки в медсанбат поступало около 900 человек, бойцов размещали в лесу под наскоро построенным навесом. Мы с огромным трудом успевали оказывать им помощь, кормить, поить и отправлять в тыловой госпиталь.
Шли жестокие бои за реку Днепр и город Кременчуг. Страшной, невероятно трудной была переправа через Днепр. Фашисты обстреливали мост с берега, а сверху бомбила вражеская авиация. Нам надо было переправлять раненых на другой берег по понтонным мостам и переправам, сооружённым из подручных средств. Чаще всего это были утлые лодки и самодельные плоты, которые заливались водой даже при самой маленькой волне. Мы старались перетаскивать бойцов до рассвета, пока фашисты ещё спят и нет воздушных обстрелов. Когда проходили по понтонному мосту, он прогибался и качался, и было страшно, что враг услышит и тут же откроет стрельбу. По двое суток находились мы в холодной воде, но вот странно — никто не простудился и не заболел.
В конце 1943 года все четыре фронта перешли в наступление. Наш медсанбат оказывал большую помощь гражданскому населению. Но лечить гражданских было психологически трудней, чем военных. Коварный враг, покидая нашу землю, минировал дома местных жителей. Особенно больно и тяжело было смотреть на раненых детей. Фашисты начиняли детские игрушки запалами для гранат, доверчивые ребятишки хватали их, и им тут же отрывало взрывом руки...
Под Будапештом мы неожиданно попали в окружение. Оперировали в ещё более сложных условиях. Каждому из нас раздали по гранате: в случае приближения врага надо было бросить её в противника. Гранату каждый из нас затолкал в карман своего халата и постоянно ощущал её присутствие. Одно неосторожное движение, и она могла взорваться!
Наша дивизия освобождала Румынию, Югославию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. Часто в кино, особенно в хронике военных лет, показывают, как население этих территорий радостно приветствует советские войска. Но среди местных жителей были и те, кто считал нас врагами. Они убегали в лес, прятались в подвалах, обливали нас кипятком, бывало, и стреляли из укрытий в спины. Мы пытались на языке жестов рассказать, что пришли с миром, угощали их чаем, хлебом. Понемногу они оттаивали и даже помогали нам. Женщины стирали окровавленные бинты, простыни, готовили для нас еду.
Зачастую наши операционные блоки располагались в богатых домах, покинутых прежними хозяевами. Нас поражало всё: невиданные прежде замки, интерьеры, роскошное убранство комнат, шкафы, забитые всевозможной одеждой... Казалось бы, зачем им надо было воевать? Что ещё не хватало этим людям? Мы даже не представляли, что есть такое множество красивых и приятных вещей. Здесь же мы впервые натянули на ноги настоящие шёлковые чулки, о существовании которых раньше даже не подозревали. Несмотря на тяготы войны, молодость брала своё — всем хотелось быть красивыми.
В Австрии я встретила своего будущего мужа — бравого старшего лейтенанта. Его рота одной из первых ворвалась в столицу Вену, за что он был награждён орденом Боевого Красного Знамени. После демобилизации в 1946 году Хаустов Пётр Александрович увёз меня в Сибирь, где и прошла большая часть моей жизни. С мужем мы немного не дожили до золотой свадьбы, сказались его многочисленные ранения и контузии.
К большому сожалению, я по состоянию здоровья уже не смогу приехать в Москву на встречу со своими однополчанами — ветеранами бывшей 5-й гвардейской Краснознамённой ордена Суворова Звенигородской воздушно-десантной дивизии. Всё больше времени приходится проводить в госпиталях, а как хотелось бы всех снова увидеть, обнять, вспомнить пусть трудное, но НАШЕ время.
Кто может — откликнитесь!
Клавдия ХАУСТОВА,
старшина 9-го отдельного
гвардейского медико-санитарного
батальона 5ГВДД, ИРКУТСК
"Литературная газета" N19 6-12 мая 2005 г. с.4.
