Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

НА ФРОНТОВЫХ ДОРОГАХ

Лето 1941 года. После напряженного сезона Малый театр выехал на гастроли на Украину. Там и застала нас война. Никогда не забуду этот день, 22 июня. Он выдался ясным, солнечным и тихим. Мы собирались в театр на утренний спектакль, а потом должны были встретиться с рабочими Днепропетровска. И вдруг узнали, что фашисты напали на нашу Родину. Мы были уверены, что на спектакль никто не придет. Каково же было наше радостное изумление, когда мы увидели, что зрительный зал полон! За кулисами много незнакомых людей, словно они хотели приободрить нас. Мы приняли решение продолжать гастроли до указаний из Москвы. Через несколько дней пришел приказ о возвращении.

Москва встретила нас затемненными улицами, суровым напряженным ритмом жизни. В театре сразу же началась подготовка бригад для отправки на фронт. Артисты выступали на призывных пунктах, перед эшелонами, уходящими на фронт, в госпиталях.

Я не знаю, это очень трудно объяснить словами, описать то, что я носила в своей душе после поездок на фронт, после общения с нашими бойцами,— это что-то очень большое, очень глубокое и бесконечно дорогое... Никогда я так полно не сознавала великого чувства любви к своей родной стране. И рождалась в тебе тогда какая-то нежная, глубокая любовь к людям. И действительно, хотелось всю свою душу отдать им. Никогда я не испытывала такого слияния с аудиторией, как там. Читала и «Мцыри», и «Полтавский бой», но чаще всего «Данко». Рассказ о смелом Данко, который, движимый великой любовью к людям, вырвал из груди своей горящее сердце и осветил им путь вперед. Да, до самой смерти не забыть эти поездки. Вот почему роль артистки фронтового театра Гореловой в пьесе Лавренева «За тех, кто в море» — артистки-патриотки, отдающей защитникам Родины все силы своей души, так внутренне мне была близка. «Я не могу держать оружие бойца, у меня одно оружие — мое искусство. Я рада, что хоть так я могла стать в ряд с бойцами»,— говорит Горелова.

... Мысль о поездке на фронт не давала мне покоя. Всем своим существом я рвалась туда.

В театре стало известно, что на фронт будет послана бригада ведущих актеров. Наша первая бригада выехала на фронт из Челябинска, руководил ею П. М. Садовский, а в состав ее вошли: И. В. Ильинский, В. Н. Аксенов, А. А. Пироцкая, М. Н. Алексич, Э. И. Каминка и я.

В Москве, через которую лежал наш путь на фронт, Главное политическое управление Красной Армии определило нам маршрут в трех направлениях. Первое — за Можайск, второе — через Подольск и Серпухов к Малоярославцу, третье — за Калугу, Перемышль и Козельск.

Всюду, куда бы мы ни приезжали, наши концерты принимались очень горячо и в конце стихийно переходили в митинг, на котором выступали представители боевых экипажей и наши актеры.

Очень часто мы давали концерты перед тем, как наши зрители отправлялись на выполнение боевых заданий. С горящими глазами благодарили нас летчики за эти концерты и говорили: «Ну, а теперь мы полетим и дадим наш концерт». И действительно, наутро сообщали нам о результатах ночного «концерта», за который уже мы благодарили летчиков.

Быть может, тогда, в дни суровых испытаний, мы, работники искусства, глубоко почувствовали не только сердечность и заботу, которую проявляли к нам защитники Родины, но и свою ответственность, свой долг перед ними.

Вспоминается деревушка, недавно отбитая у врага. В немногих уцелевших избах выбиты все стекла. Всюду торчат печные трубы от сгоревших изб, покореженные кровати, разбросана домашняя утварь, по обочинам дороги трофейные машины, валяется брошенное оружие. И все же нас здесь ждали. Приготовлено чистое постельное белье, свежая вода. Тщательно заделаны одеялами и фанерой окна. Жарко топилась печь.

Встретили нас командир и комиссар части. Командир, полковник Малышев, высокий человек, только что специально приехал с аэродрома, чтобы проверить, хорошо ли мы устроились, удобно ли нам. В той суровой обстановке трогательна была его забота!

И вот концерт. Программа фронтовой бригады под художественным руководством народного артиста СССР, лауреата Государственной премии П. М. Садовского: сцены из «Леса» А. Н. Островского и «Укрощения строптивой» В. Шекспира, отрывки из «Полтавы» А. С. Пушкина, «Мцыри» М. Ю. Лермонтова, рассказы «Старуха Изергиль» М. Горького и «Ночь перед судом» А. П. Чехова, поэма К. Симонова «Ледовое побоище» и басни И. А. Крылова, стихотворения В. Маяковского и С. Маршака, боевые песни советских композиторов.

Зрительный зал — это полуразрушенная изба, где у гитлеровцев была устроена конюшня. Еще остался запах лошадей. Крошечная площадка — сцена без помоста. Маленький закуток для актеров за печкой и до отказа набитая зрителями остальная часть избы. Стоят, сидят, висят, держась за какие-то крюки. А внимание и тишина такие, что можно шепотом читать стихи. Каким заразительным смехом сопровождается юмор и какая буря рукоплесканий награждает каждого из нас!

После концерта за товарищеской трапезой мы ближе знакомимся с нашими недавними зрителями. Вот они — дважды, трижды орденоносные герои, легендарные соколы! Какая необычайная скромность, какая простота в этих людях! Кажется, словно с тобой близкие, родные люди, с которыми ты десятки лет связана неразрывными дружескими узами. Тепло и доверчиво делятся они с нами своими затаенными думами о далекой семье, о любимой девушке.

На мгновение взгрустнула я о своем сыне-летчике, о котором рассказывала во время ужина, и полковник Малышев, сейчас же заметив это, сумел понять тревогу матери. Сколько человеческого, теплого внимания почувствовала я в его немногих ободряющих словах. А когда все остальные узнали, что среди них мать такого же, как они, летчика, сколько родных, теплых светящихся глаз устремилось ко мне.

Кто-то робко попросил еще раз повторить понравившуюся песню, и вот здесь, за столом, опять возник концерт. Мы и пели, и читали. Я спросила у Малышева, что прочесть, перечислив ему свой репертуар, и по его совету прочла пушкинскую «Полтаву» — Полтавский бой.

Последним номером в нашем неожиданном концерте за ужином выступала опереточная пара челябинского театра, влившаяся в нашу бригаду. Мигом раздвинули столы. Задорный дуэт из «Свадьбы в Малиновке» с пляской, от которой дрожала привешенная к потолку тусклая лампочка, завершил этот чудесный вечер.

Но вот полковник встал. Пора расходиться. Я не узнала его. Это был строгий, серьезный начальник. К рассвету его часть должна быть готова к трудной операции. Все должны быть свежими, хорошо отдохнувшими.

Образ этого командира, чуткого к людям, заслужившего уважение своих товарищей бесстрашием и точностью в выполнении боевых заданий, навсегда остался в моей памяти.

* * *

Активно действующая часть. Только что вернулись с боевого задания летчики. Для них давали мы свой концерт. Все сплошь орденоносцы, у каждого на счету десятки боевых вылетов. Необыкновенное волнение охватило нас. Выйдя на эстраду (наспех сколоченные доски), я едва узнала свой голос, произнося имя майора Брика, которому посвящала свое выступление.

Во втором ряду поднялся небольшого роста коренастый летчик. В скудно освещенной избе три ордена поблескивали на его груди. Он встал, смущенный, несколько растерявшийся от неожиданной бури рукоплесканий, которой приветствовали его не только артисты, но и товарищи.

Я оглядела аудиторию — глаза блестели, лица выражали гордость за своего товарища: Брик — искуснейший летчик части, всеобщий любимец, поднял обе руки, сплетенные в крепком рукопожатии, послал мне этот привет.

Как я читала — не знаю. Мне хотелось вылить всю душу, все вдохновение, чтобы быть достойной того, кому посвящала свое выступление. Я читала из «Мцыри» — «Бой с барсом».

За ужином мы оказались за одним столом друг против друга. Мои соседи по трапезе сказали мне, что Брик представлен к четвертому ордену.

Сам же он о себе не хотел говорить, но охотно рассказывал о своей семье, о братьях, о матери и подробно расспрашивал меня о моем сыне. Узнав, что я мать летчика, он сказал:

— Значит, вы и наша мамаша, позвольте так вас и называть.

Девушки Красной Армии. Их много, но я расскажу только о двух из них. Одну мы знали, видели, говорили с ней, сдружились. Это Аннушка Чиженкова — летчица. Ей было двадцать три года. На груди у нее орден Красной Звезды.

Другая — танкист. Девушка-доброволец. Ее мы не знаем и не видели. Мы видели только бронированную машину и надпись, сделанную ее рукой на стенке машины: «Не забудьте мою маму».

... Это было в начале войны. Наши войска оставили город Перемышль. Заняв новый рубеж, один из танков, прикрывавших отход наших войск, до последней минуты сдерживал натиск противника. Танк подбит. Можно было еще спастись. Бросить машину и бегом через рощу догнать отходившие части. Но танк не открывался. Никто не выходил из него. Велико было удивление фашистов, когда танк, который они уже считали своим трофеем, неожиданно рванулся вперед. Вступившие в город немецкие части увидели бешено мчащийся на них советский танк. Он врезался в самую гущу фашистов, давил их своими страшными гусеницами. На перекрестке дорог машина остановилась и открыла огонь по разбегавшемуся врагу. Наступило замешательство. Танк все косил и косил направо и налево ошеломленных солдат. Улицы покрылись десятками трупов, живые спасались в переулках, прятались за выступами домов.

Но вот танк замолчал. Кончились снаряды. Жуткая это была пауза. Вдруг из танка выпрыгнула маленькая фигурка, быстро чем-то облила машину, подожгла ее, вновь скрылась внутри, плотно закрыв за собой люк. Моментально танк был объят пламенем. В горящей машине девушка быстро нацарапала на стенке памятку о своей матери.

Но строки не были дописаны... Не та смерть суждена была героине. Фашисты поняли молчание танка. Взбешенные, бросились они к пылающей машине, вскрыли люк и выволокли танкиста. Шлем спал с головы, и даже среди фашистов на секунду возникло замешательство: девушка!...

Ярость врагов была так велика, что они здесь же на месте расстреляли полусгоревшую советскую девушку. Около горящей машины, среди уничтоженных ею врагов ее Родины.

Девушка не успела написать свое имя. Мы не знаем его, но жители Перемышля чтят память отважной защитницы их города. В глубоком почтительном молчании мы стояли у ее бронемашины.

Слава и низкий поклон вам, советские девушки!

... Анна Васильевна Чиженкова — рослая, хорошо сложенная миловидная девушка. Мы увидели ее не сразу, она была на выполнения боевого задания, и только на третий день нашего пребывания в части познакомились с ней.

Вернувшись с концерта на одном из аэродромов, мы ужинали у наших гостеприимных друзей. Вдруг раздались радостные возгласы, задвигались стулья, летчики наперебой уступали свои места. Мы с любопытством оглянулись. Возле стола стояла стройная девушка в летном военном костюме, в меховых пимах и в синем берете. Ласковое, приветливое лицо. Внимательные, с интересом осматривающие нас глаза. Девушка не смутилась от шумной встречи — казалось, она уже привыкла к этому. И действительно, Аннушку всегда встречали так радостно. Ее храбрость в воздухе, скромность и приветливость на земле снискали ей всеобщее уважение и любовь. Полученным ею орденом гордилась вся часть.

Самолет Аннушки часто возвращался на базу изрешеченным вражескими пулями. Но Аннушка ни разу не вернулась, не выполнив задания командования. Ни разу не испугалась она натиска фашистских стервятников или яростного обстрела немецких зениток.

Возвращаясь с боевого задания, Аннушка при посадке делала характерный смелый разворот, по которому ее узнавали летчики.

— Это Аннушка! Ее росчерк!— с гордостью говорили они, следя за красиво садящейся машиной.

О себе Аннушка не умела говорить. Эта скромность нас всегда поражала на фронте. Просто, как с давнишними друзьями, встретилась Аннушка с нами. Заразительно, почти по-детски звучал ее смех, коротки, но задушевны были слова.

Кто-то вспомнил о ее подруге-летчице, недавно не вернувшейся с боевого задания. Глаза Аннушки сделались серьезными, улыбка ушла куда-то, и я увидела перед собой мужественное лицо. За этой серьезностью, за этим суровым выражением глаз я ясно представила себе мужество и твердость Аннушки там, в боевом полете. Смотрела и изумлялась. Да, такая, как она, спокойно и точно выведет свой самолет на цель! Да, она метко будет бомбить врага, не боясь его огневого заграждения, не дрогнет в бою! Такие девушки-летчицы достойны наших непобедимых соколов. Слава о них не преувеличена. Это подлинные герои.

Наш женский праздник, день 8 Марта 1942 года, я тоже никогда не забуду. Это было за изувеченной фашистами Калугой. Мы направлялись в часть, указанную нам командованием. Прибыв на место, узнали, что часть продвинулась вперед, по пятам отступающего врага. То было наступление на Юхнов — Сухиничи. Недолго думая, мы решили догонять указанную нам часть. Нас предупредили, что дорога опасна, систематически обстреливается фашистами. Бригадир Каминка не говорил решающего слова. Ведь в бригаде — женщины, можно ли рисковать? Но в день 8 Марта актрисы не хотели другого подарка, как разрешения ехать вперед, за нашей наступающей армией.

Спустились сумерки. Дорога шла бесконечным снежным полем. Узкая, в рытвинах и сугробах дорога. И вдруг навстречу обоз — транспорт со снарядами. Тоже на машинах. Разъехаться невозможно. По бокам глубокий снег. Тот, кто свернет с дороги, неминуемо застрянет в сугробе. Да и разминированы ли кюветы? Пока доставали какие-то доски, набрасывали тряпки, строили отводный путь для нашего автобуса, спустилась ночь, легкий морозец. А на горизонте зарево и непрерывные глухие раскаты наших орудий — грозная музыка передовой. И вот в небе, низко-низко, воющий звук немецкого самолета.

Слышим команду: «От машин! В поле! Ложись!» Маленькие черные фигурки, проваливаясь по пояс в снег, бегут в сторону от черной ленты вытянувшихся на белом поле машин со снарядами. Действительно, мишень завидная. А стервятник, точно наслаиваясь своим могуществом, повис над нами в звездном небе. Кабина пилота ярко светится. Смотрим, вот он делает разворот. Сейчас, наверное, сбросит свой смертоносный груз. Все вокруг замерло. Никто из нас ни на минуту не забывает, что рядом с нами транспорт со снарядами. Но фашист, не зная содержимого машин, покружившись над нами, направился в наш тыл. Через несколько секунд мы услышали взрывы.

Под утро, усталые, продрогшие, мы добрались до какого-то селения. Еще все спят. Тишина, нигде ни огонька. Стучимся в первую же избу. Нам повезло: попали к танкистам. Узнав, кто мы и почему так неожиданно нагрянули, сейчас же разместили нас. Раздобыли самовар, отогрели горячим чаем, поделились всеми своими припасами, всячески старались подкрепить и ободрить нас. Женщинам предоставили отдельные каморочки. Я повалилась на какую-то кровать и моментально заснула. Лишь к двенадцати часам следующего дня добрались мы к месту назначения. Там было уже страшное волнение. Всюду в поле посылались гонцы на наши розыски.

Из предосторожности наш автобус вымазали мелом. Правда, эта маскировка на следующем же переезде осталась вся на шубах наших мужчин, вытаскивающих из обочины сползший с дороги автобус.

Командование части предлагало нам задержаться хотя бы на двое суток — считало опасным передвижение по снежной равнине. Но нас ждали в других частях, и мы отправились дальше.

Несмотря на все пережитое, наши поездки на фронт никогда не забудутся. Это были счастливые дни творческого служения Родине.