Попечитель Дерптского учебного округа Е. Ф. Брадке к отрицательному решению университета приложил и свое личное мнение. Он считал, что "женский пол по особенностям его конструкции и умственным и душевным его способностям" не приспособлен ни для изучения анатомии и юридических наук "по их сухости и строгой последовательности", ни для "филологических соображений". Именно Брадке был назначен председателем комиссии по подготовке нового университетского устава. А. В. Никитенко записал в своем дневнике 15 декабря 1861 г.: "В Комиссии сильные прения по поводу двух вопросов: 1) допустить ли женщин к слушанию лекций - или нет и 2) о плате за студентов. Первый вопрос большинство решило отрицательно"²⁵.

18 июня 1863 г. новый университетский устав был утвержден. Невзирая на благожелательные ответы большинства университетов, женщинам было категорически запрещено присутствовать на лекциях. Тогда же последовал аналогичный приказ военного министра о Медико-хирургической академии.

Вольный голос Герцена, гневный и саркастический, обличил правительственную акцию, ущемлявшую интересы молодежи, в том числе женщин: "Правительство хочет убить и просвещение и молодежь. Все университеты, т. е. профессорские советы, составляют разные положения- свобода, да и только! И все эти положения сводятся на одно и то же, стало быть, был на то тайный приказ! Уж лучше бы просто приказывать, чем играть в такую жалкую игрушку шулерского лицемерия.

"Лицам женского пола посещать университетские лекции не дозволяется".

Русская женщина должна оставаться судомойкой или барыней. Она не может научиться ни до того, чтобы быть повивальной бабкой и помогать другим женщинам в болезнях (на это есть немки); она не должна ничего знать, чтоб не воспитывать своих сыновей в благородном направлении, которое для правительства опасно"²⁶.

После утверждения университетского устава 1863 г. женщины начали подавать прошения в высокие инстанции. Так, Ожигина подала на высочайшее имя (!) прошение о разрешении продолжать слушание лекций в Харьковском университете. Александр II "не изволил признать нужным сделать отступлений от университетских правил"²⁷. Исключение было сделано для одной Варвары Александровны Кашеваровой, которую с разрешения военного министра зачислили в Медико-хирургическую академию с обязательством по окончании курса ехать в Оренбургский край для лечения башкирских женщин, абсолютно лишенных медицинской помощи. Это обстоятельство, а также исключительная твердость и настойчивость Кашеваровой помогли ей в 1868 г. первой среди женщин получить диплом врача в самой России (а не за границей).

Правительственные запреты, разумеется, не могли пресечь стремления к знаниям тех женщин, которые не отдавали дань моде, а действительно хотели овладеть знаниями, наукой, видели в них спасение ото всех зол, наводнявших жизнь. Им не дали учиться на родине - они поехали за границу, благо это было возможно, доступно: зарубежные университеты не закрывали двери своих аудиторий перед женщинами, в материальном отношении жизнь в Швейцарии или Финляндии обходилась им не дороже, чем, например, в Петербурге. Молодежь привлекал, прежде всего, Цюрих, в университет которого были уже проторены дороги, здесь обосновалась значительная русская колония.

Пионеркой среди таких женщин выступила Надежда Прокофьевна Суслова. В 1864 г. она приехала в Цюрихский университет, в котором в то время училась единственная женщина-русская, но та первая студентка оказалась неподготовленной и не сумела кончить университет. Н. П. Суслова же в 1867 г. вернулась в Россию с дипломом доктора и стала первым дипломированным врачом-женщиной в своей стране²⁸.

"Почтенным первенцем нового женского русского мира" величал Н. П. Суслову известный публицист Григорий Елисеев. На ее долю действительно выпала нелегкая роль первооткрывателя. Ее имя стало символом, а жизнь примером для подражания многим русским женщинам, стремившимся к образованию, к служению общественным идеалам.

Суслова родилась в с. Панине Нижегородской губернии в семье вольноотпущенного крепостного графа Шереметева. В 1854 г. семья переехала в Москву. Отец - человек передовых взглядов - считал необходимым дать детям образование, для чего был избран частный пансион, не перегружавший девичью голову знаниями. Умственные запросы Надежды Прокофьевны удовлетворялись, главным образом, самообразованием. Знание языков, французского и немецкого, дал, наверное, пансион, но латынь и естественные науки, усвоенные в юности, не входили в курс обучения.

С 1860 г. семья Сусловых жила в Петербурге. Круг общения Н. П. Сусловой здесь - передовые женщины, стремившиеся к серьезному образованию: М. А. Обручева, сестры Корсини... Вместе с ними в числе первых Надежда Прокофьевна стала посещать лекции в университете, а затем и в Медико-хирургической академии. И. М. Сеченов вспоминал о знакомстве осенью 1861 г. с двумя "представительницами нового течения, серьезно и крепко заряженными на подвиг служения женскому вопросу"³⁰. Утром они бывали в академии, где слушали лекции нескольких профессоров, в том числе И. М. Сеченова и В. Л. Грубера, вечерами готовились держать экзамен за мужской гимназический курс. Обе уехали в Цюрих, где получили докторские дипломы. Одна из них - Н. П. Суслова, другая - М. А. Обручева, ставшая Сеченову женой и "неизменным другом до смерти".

В 1862 г. Суслова опубликовала первую научную работу, став пионеркой и в этой области. Все воспоминания о Надежде Прокофьевне тех лет отличаются редкостным единодушием: современники запомнили ее серьезность, целеустремленность, отсутствие бравады, свойственное многим нигилисткам.

Авдотья Панаева, наблюдавшая ее в кругу "Современника", свидетельствовала: "Она резко отличалась от других тогдашних барышень, которые тоже посещали лекции в университете и в медицинской академии. В ее манерах и разговоре не было кичливого хвастовства своими знаниями и того смешного презрения, с каким относились они к другим женщинам, не посещавшим лекций. Видно было по энергичному и умному выражению лица молодой Сусловой, что она не из пустого тщеславия прослыть современной передовой барышней занялась медициной, а с разумной целью, и серьезно относилась к своим занятиям". Нигилистка Е. Ценина (Жуковская) отмечала у Сусловой "аскетизм как нравственный, так и физический": она "ходила в каком-то черном шерстяном балахоне, перепоясанном ремневым кушаком", с обстриженными волосами³¹.

В 1864 г. Н. П. Суслова уехала в Цюрихский университет. Все такая же скромная и застенчивая, она проявила необычайное упорство и, конечно, талант, занимаясь наукой и тем самым, утверждая равноправие с мужчинами. В 1867 г., после блестяще сданного экзамена, с дипломом доктора Надежда Прокофьевна вернулась на родину. Все русские газеты заговорили об этом выдающемся и беспрецедентном событии. То был триумф!

В числе первых поздравителей был А. И. Герцен, который внимательно следил за женским движением в России, а Суслову знал с 1865 г., когда она приехала к нему "на поклон" в Женеву. "Эта девушка очень умная - жаль, что ты ее не увидишь",- писал он тогда дочери³². Еще раньше Герцен познакомился со старшей сестрой Надежды Прокофьевны, также замечательной в своем роде женщиной.

Аполлинария Прокофьевна Суслова-Розанова (1840-- 1918 гг.), писательница и мемуаристка, получила наибольшую известность как автор книги воспоминаний "Годы близости с Достоевским". Как и младшая сестра, она слушала лекции в Петербургском университете, вращалась в радикальных молодежных кругах. Захваченная общим движением, она участвовала в работе воскресных школ. В 1865 г. у Аполлинарии Сусловой как неблагонадежной произвели обыск, нашли прокламации и вследствие этого за ней учредили полицейский надзор. В 1868 г. А. П. Суслова сделала попытку открыть школу в с. Иваново-Вознесенском, которая, однако, уже на следующий год была закрыта властями.

С 60-х годов началась литературная деятельность А. П. Сусловой. В 1861 г. была опубликована ее повесть "Покуда", в связи с чем состоялось знакомство и сближение с Ф. М. Достоевским, оставившее в жизни писателя драматический след³³.

В наши дни, если и вспоминают об А. П. Сусловой, то главным образом в связи с Достоевским или ее мужем - известным писателем и философом В. В. Розановым. Однако литературное творчество Аполлинарии Прокофьевны интересно и само по себе, в нем отражены проблемы женской эмансипации в России, освещенные к тому же человеком, причастным к этому движению. Ее героини наделены характерными чертами передовых женщин 60-х годов, которым были свойственны идейность и стремление к деятельности на пользу общества, максимализм в вопросах этики и личной жизни. Многие из этих качеств, и в первую очередь целеустремленность, твердость и стойкость в борьбе с препятствиями на пути к поставленной цели, были присущи и сестре писательницы - Надежде Прокофьевне.

И. М. Сеченов, поздравивший Н. П. Суслову с окончанием университета, но уже предвидевший будущие осложнения, так писал в статье, опубликованной в "Санкт-Петербургских ведомостях" (1867 г., № 226):

"Грустно было бы думать, что даже подобные усилия, столь явно искренние по отношению к цели, могут быть потрачены даром; а это возможно, если они встретят равнодушие в нашем обществе".

Опасения Сеченова оказались не напрасными: по возвращении на родину Н. П. Суслова должна была, как уже отмечалось, сдать повторный экзамен перед специальной комиссией. Первая женщина-врач с честью выдержала и это испытание. В начале 1868 г. русские газеты сообщали о том, что Сусловой "разрешено будет практиковать в России на правах медиков, кончивших курс в иностранных университетах"³⁴.

А. И. Герцен в свойственной ему остроумно-саркастической манере отозвался на это сообщение. "Женщина и священник, за которыми признали права человека" - так назвал он заметку, опубликованную в № 9 французского "Колокола" (15 июня 1868 г.). "Мадемуазель Суслова,- говорилось в ней,- блестящим образом завершившая в Цюрихе свое медицинское образование и получившая диплом доктора, недавно закончила сдачу экзаменов в Петербурге.

В успехе сомнения не было. Внушала страх другая опасность - пол мадемуазель Сусловой. Факультет вышел на этого положения довольно хитроумным способом. Он подошел к Сусловой как к доктору, получившему диплом в иностранном университете. А поскольку обладатели иностранных дипломов после сдачи экзамена пользуются правом на получение докторской степени и в России, профессора признали мадемуазель Суслову доктором медицины". Не скрывая восторга. Герцен информировал свою дочь Тату о публикации в Петербурге в 1868 г. докторской диссертации Сусловой "Прибавление к физиологии лимфатических сердец"³⁵. Он ошибался только, называя ее "мадемуазель". В 1865 г. Суслова познакомилась в Цюрихе с Ф. Ф. Эрисманом, который в 1868 г. стал ее мужем и вместе с нею переехал в Россию, где приобрел известность как общественный деятель и крупный ученый, основоположник научной гигиены в России. Их брак распался в 1874 г.

Итак, Надежда Прокофьевна Суслова ценой больших усилий, напряженного труда и мужества добилась своей цели: получила высшее медицинское образование, была признана в России, получила врачебную практику, почет и уважение в своей стране*. Личным примером она доказала равноправие мужчины и женщины, показала, что женщина не хуже, чем мужчина, может учиться и стать специалистом в своей области.

Врачебный диплом Н. П. Сусловой дал мощный толчок стремлению русских женщин обучаться в заграничных университетах (за неимением доступа в отечественные). Среди ее последовательниц - всемирно известные Софья Ковалевская и Вера Фигнер. Имя Сусловой часто встречается в переписке С. В. Ковалевской. Еще из Петербурга, до отъезда в Германию, она пересказывала в письме к сестре Анне свой сон, в котором фигурировала Надежда Прокофьевна.

* Л. Ф. Пантелеев, описывая судьбу ученых русских женщин, замечал, что "счастливее всех была Н.П.Суслова, которая по colloquim'у не только получила права, но и умела приобрести обширную практику, став любимицей своих пациенток" (Пантелеев Л.Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 624-625.

"Представь себе, какой странный сон был у меня в самую первую ночь, как мы сюда приехали,- писала Софья Васильевна,- я видела Суслову, и она рассказывала мне, как тяжело ей было в Цюрихе и как до последнего года она вела тяжелую, одинокую жизнь, как все презирали и преследовали ее и она не имела ни минуты счастья; потом она очень презрительно посмотрела на меня и сказала: "ну, где тебе?" -неправда ли, какой странный сон?"³⁶

Вера Николаевна Фигнер, приехавшая в Цюрих, так сказать, вторым эшелоном, в 1872 г., писала позже: "Стремление женщины к университетскому образованию было в то время еще совсем ново, но Суслова уже получила в Цюрихе диплом доктора... И золотая нить протянулась от Сусловой ко мне, а потом пошла дальше, к деревне, к ее обитателям, чтоб позже протянуться еще далее - к народу вообще, к родине и к человечеству"³⁷.

Н. П. Суслова стимулировала борьбу за высшее образование и в самой России: в декабре 1867 г. она блестяще выдержала экзамен в Цюрихском университете, а в это время в Петербурге Е. И. Конради подготовила свою записку о необходимости высшего образования для женщин. Если даже совпадение во времени - чистая случайность, то безусловная внутренняя связь двух этих событий - вне сомнения.

Наконец, под влиянием Сусловой и при ее участии в Петербурге открылись первые Женские фельдшерские курсы при Екатерининской больнице, которые в 1872 г. преобразовались в Курсы ученых акушерок при Медико-хирургической академии, а в 1876 г. стали самостоятельными Женскими врачебными курсами.

Надежда Прокофьевна Суслова всей своей жизнью доказала преданность науке. Но не только в ней одной она видела смысл своей жизни. Вполне естественным был переход этой просвещенной женщины к участию в освободительном движении, в радикальных кружках, то есть стремление к свободе во всех отношениях, а не только в области образования.

Еще до отъезда за границу Н. П. Суслова познакомилась с Н. Г. Чернышевским и Н. А. Некрасовым. В 1864 г. "Современник" опубликовал два ее первых литературных опыта: "Рассказ в письмах" (№ 8) и "Чудная" (№ 9). Общение с Чернышевским и Некрасовым, дружеские связи с братьями Серно-Соловьевичами, знакомство с Герценом, который приветствовал ее как первенца в "фаланге новых женщин", определили образ мыслей и действий Надежды Прокофьевны.

Л. Ф. Пантелеев, причастный революционному подполью 60-х годов, засвидетельствовал ее принадлежность к "Земле и воле", а научные изыскания советских исследователей подтвердили это³⁸.

В свидетельских показаниях на следствии и в воспоминаниях приводятся факты, подкрепляющие мысль о принадлежности Н. П. Сусловой к революционной организации. "У нее,- отмечали современники,- было большое и шумное общество - вся передовая молодежь". В доме Сусловой пели "Марсельезу" и польские гимны, произносили противоправительственные речи, там же якобы хранились печать "Земли и воли", прокламация "Великорусе" и т. д.³⁹

С 1865 г. Н. П. Суслова находилась под надзором полиции. По агентурным сведениям, она была даже членом Интернационала и состояла в сношениях с эмигрантами, за что в 1873 г. ей объявили запрет на въезд в Россию, снятый, правда, с том же году⁴⁰.

Яркая и многогранная жизнь Сусловой оборвалась в 1918 г. в Крыму, где с 1892 Надежда Прокофьевна жила в имении родственников. Памятник тех лет-ее повесть "Из недавнего прошлого" ("Вестник Европы". 1900. № 6), очень слабая в художественном отношении, но интересная автобиографическими материалами. Судя по повести, Суслова до конца своих дней сохранила верность идеалам молодости, веру в знания, просвещение, необходимость служить людям, делая добро...

ДИПЛОМ ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ?

По примеру Н. П. Сусловой русские женщины устремились в заграничные университеты. На этом пути их ожидало немало преград: предрассудки окружающих, сопротивление родителей этому невиданному новшеству и их резонные опасения, отпускать ли дочерей в неведомую даль, наконец, финансовые затруднения. Конечно, преодолеть все это суждено было далеко не каждой, а только целеустремленным и волевым женщинам. Некоторым приходилось идти на ссору и даже на разрыв с родителями, среди которых, понятно, были не только плохие, но и хорошие, любящие и любимые. Другие убегали из дому. Распространенным средством освобождения от родительской власти, как уже говорилось, стал фиктивный брак. За границей женщина-студентка выглядела не меньшей диковинкой, чем и России, и жизнь в той обстановке также требовала твердости характера.

Исходные стимулы у всех были примерно одинаковы: вера в знания, в науку, которые помогут изменить не только собственную судьбу, но и жизнь окружающих, особенно бедствующих и страдающих. Однако в дальнейшем пути многих передовых женщин расходились, и часто довольно резко. Пример тому - жизнь двух выдающихся современниц: Софьи Ковалевской и Веры Фигнер, ученой и революционерки.

С. В. Ковалевская ясно осознавала свое предназначение- "служить истине-науке и прокладывать новый путь женщинам"⁴¹. И именно в борьбе "во имя всех женщин, рвавшихся к свету", М. В. Нечкина справедливо усматривала ее "высокий общественный пафос"⁴². Получив возможность учиться в Гейдельберге, Ковалевская тут же начала обращать в свою веру приятельниц. При этом ее одержимость не знала пределов и часто переходила в жестокую рассудочность. Уговаривая свою подругу, генеральскую дочку Ю. Лермонтову, бежать из дому, она прибегала к таким аргументам: "Как ни больно вам огорчать родителей именно тогда, когда они всего ласковее к вам, но теперь именно время начать отчуждаться от них и показывать им, насколько чужда и противна вам и жизнь и обстановка ваша... Мужайтесь. Если очень будут трогать вас огорчения родителей, то думайте о собаках, которых пришлось бы вам резать, если бы вы достигли вашей цели и которые смотрели бы на вас жалобными, плачущими глазами"⁴³.

Под непосредственным влиянием Ковалевской и вслед за ней путь в науку проделали, по крайней мере, четыре женщины (о которых мы знаем, возможно, их было и больше): Ю. В. Лермонтова, Л. М. Евреинова, Н. А. Армфельдт, Е. Ф. Литвинова.

Юлия Всеволодовна Лермонтова в 1874 г. (одновременно с С. В. Ковалевской) получила степень доктора по химии и стала первой в России женщиной-ученой в этой области. Анна Михайловна Евреинова, дочь генерал-адъютанта, в 1869 г. бежавшая из дому и перешедшая нелегально границу, училась в Гейдельберге, затем в Лейпциге, получила в 1877 г. степень доктора прав и стала первым среди женщин России дипломированным юристом.

В 1885-1890 гг. она издавала журнал "Северный вестник", много писала сама по женскому вопросу⁴⁴. Увлечение математикой Натальи Армфельдт (двоюродной сестры Софьи Ковалевской), покинувший профессорский дом родителей ради науки, оказалось недолговечным - она ушла в революционное движение: вначале была членом кружка чайковцев, потом - "Народной воли" и окончила жизнь в сибирском изгнании.

Елизавета Федоровна Литвинова в 1868 г. и Петербурге впервые услышала о Софье Ковалевской как об энергичной девушке, которая прошла весь курс мужской гимназии и занимается высшей математикой. "С тех пор,- вспоминала она,- Ковалевская сделалась для меня, как и для всех желавших учиться молодых девушек, светлой точкой, к которой устремлялись глаза"⁴⁵. Получив математическую подготовку у А. Н. Страннолюбского, учителя Ковалевской, Литвинова в 1872 г. уехала в Цюрих, где в 1876 г. окончила университет. Она не подчинилась требованию властей вернуться домой в 1873 г., а потому в дальнейшем испытала немало трудностей, в частности ей было отказано в преподавании на Высших женских курсах. Е. Ф. Литвинова работала в гимназии, ее ученицей была Н. К. Крупская. Первая в России биография С. В. Ковалевской принадлежит Елизавете Литвиновой.

В 1874 г. С. В. Ковалевская вернулась на родину, заработав тяжким трудом и выдающимся талантом степень доктора математики. Далось ей это нелегко. В 1869 г. В. О. Ковалевский писал брату: "Про Софу в здешних газетах пишут разный вздор, и все здешние профессора, а особенно доценты, сплетничают отчаянно". Это же подтверждала и Ю. Лермонтова, наблюдавшая в Гейдельберге, как прохожие на улице часто останавливались, чтобы посмотреть на Софью Ковалевскую. А еще - неудовлетворенность личной жизнью, сложные, порой даже трагические отношения с мужем... "Мне в жизни очень везет,- признавалась она Литвиновой,- но только в одном направлении, во всем, что касается научных занятий; все остальное какая-то неведомая сила вырывает у меня из рук"⁴⁶.

Возвращение Ковалевской в Россию, казалось бы, было триумфальным: торжественный прием в Петербурге передовой общественностью, тосты за здоровье первой женщины-ученого (кстати, в том же году Д. И. Менделеев организовал торжество в честь Ю. В. Лермонтовой).

В столице Ковалевские вращаются в избранном кругу: Менделеев, Сеченов, Бутлеров, Чебышев - цвет российской науки, выдающиеся писатели Тургенев и Достоевский... Но это неофициальная, общественная сторона. С официальной стороны все выглядело иначе - первая ученая женщина, доктор математики не могла получить на родине достойного места. Весной 1881 г. она уехала с трехлетней дочерью в Берлин, чтобы продолжить занятия математикой, а в 1883 г. Стокгольмский университет (не Петербургский и не Московский!) предложил ей профессорскую кафедру. Однако С. В. Ковалевская хотела вернуться в Россию. За нее хлопотали, и в 1889 г. был получен чрезвычайно вежливый, но твердый отказ: "Так как доступ на кафедры в наших университетах совсем закрыт для женщин, каковы бы ни были их способности и познания, то для госпожи Ковалевской в нашем отечестве нет места, столь же почетного и хорошо оплачиваемого, как то, которое она занимает в Стокгольме. Место преподавателя математики на Высших женских курсах гораздо ниже университетской кафедры; в других же наших учебных заведениях, где женщины могут быть учителями, преподавание математики ограничивается одними элементарными частями"⁴⁷.

Правда, научная общественность взяла реванш, избрав Ковалевскую членом-корреспондентом Академии наук - случай беспрецедентный в те времена не только для России, но и для мировой практики. "Я очень счастлив видеть исполненным одно из моих самых пламенных и обоснованных желаний",-писал Софье Васильевне академик П. Л. Чебышев⁴⁸.

С. В. Ковалевская стала выдающимся ученым - здесь мы можем вполне положиться на авторитетное мнение академика П. Я. Кочиной, которая насчитала на протяжении всей истории человечества лишь несколько женщин ученых-математиков. "Софья Ковалевская,- писала она,- превосходила своих предшественниц талантом и значительностью полученных результатов и была первой в мире женщиной членом-корреспондентом Академии наук"⁴⁹.

При огромном, всепоглощающем значении науки в жизни Ковалевской в ней оставалось место для общественной деятельности, и притом значительное⁵⁰. Еще в детстве, по признанию Софьи Васильевны, находясь под впечатлением разговоров о восстании в Польше 1863 г., она мечтала принять участие "в каком-нибудь польском восстании".

Юность ее проходила в годы революционного подъема. К тому же благодаря старшей сестре Липе, сыгравшей большую роль в формировании личности Софьи Васильевны, ей и в витебской глуши были доступны "Колокол" и "Современник". В. О. Ковалевский ввел ее и круг петербургских нигилистов, а за границей благодаря той же Анне Васильевне, ставшей женой французского революционера Жаклара, супруги Ковалевские оказались не только свидетелями, но и в известной степени участниками Парижской коммуны: Софья Васильевна ухаживала за больными в госпитале, а ее муж предоставил свой паспорт Жаклару, чтобы тот после разгрома Коммуны сумел скрыться.

И в дальнейшем жизнь С. В. Ковалевской была связана с общественным движением. По утверждению немецкого социал-демократа Г. Фольмара, в 1889 г. она участвовала в I конгрессе II Интернационала, представляя на нем женскую лигу. Посвятив свою жизнь науке, Софья Васильевна не переставала думать о соотношении научной и общественной деятельности, о социализме и науке. "По временам,-писала она 4 мая 1882 г. Г. Фольмару.-я не могу избавиться от мучительного сознания, что все то, чему я отдала все мои мысли и способности, представляет интерес только для немногих, тогда как каждый обязан свои лучшие силы посвятить служению массам"⁵¹.

Вера Николаевна Фигнер (1852-1942 гг.) по-другому распорядилась своими мыслями и способностями: она избрала революцию.

Как-то в журнале "Дело" 17-летняя Вера прочитала о Н. П. Сусловой, мысли о которой соединились в ее голове с размышлениями о необходимости служить народу. В те годы и на студенческих сходках, и на страницах прогрессивных журналов, и в земствах говорили: тот, кто получил образование, получил его за счет народа, который сам пребывает в темноте и нужде; тот, кто овладел специальностью юриста, учителя, агронома или врача, обязан вернуть свой долг крестьянам. Вера Фигнер решила учиться, получить, как Суслова, медицинское образование и стать врачом, чтобы лечить крестьян.

Сначала казалось, что учиться медицине ей не суждено: в России доступ к медицинскому образец для женщин был закрыт, на заграничную поездку отец денег не дал. Но осенью 1870 г., в 18 лет Вера вышла замуж за молодого помещика, судебного следователя А. В. Филиппова. Супруги планировали превратить свой помещичий дом в больницу, а флигель - в школу. Они много читали, изучали языки, копили деньги для поездки за границу. Вера Николаевна уговорила мужа бросить службу, так как считала роль следователя в самодержавной России гнусной.

Пока не было денег для заграницы она поехала с сестрой Лидией в Казань, где познакомилась со знаменитым П. Ф. Лесгафтом - кумиром студентов, ученым с независимым характером, страстно любящим науку. Лесгафт на свой страх и риск разрешил сестрам посещать его занятия в университете. Однако вскоре его лишили профессуры, опасаясь "вредного" влияния на молодежь. Весной 1872 г. Вера Фигнер вместе с мужем и сестрой Лидией приехали в Цюрих. Ее мечта сбылась - она стала студенткой университета.

Цюрихский университет, как уже отмечалось, пользовался тогда наибольшей популярностью среди русской молодежи. С 1864 по 1872 г. в нем учились 200 женщин, из которых три четверти были российского происхождения. Три студентки из России учились в Политехникуме и успешно закончили курс⁵². Характерно, что подавляющее большинство русских женщин выбирали профессию медика - чрезвычайно популярную среди демократической молодежи как нужную народу, дающую возможность сблизиться с ним.

Однако Цюрих привлекал молодежь России не только возможностью учиться, но и как "некоторый умственный революционный центр, которого не хотел миновать ни один русский интеллигент, попавший за границу". К тому времени Швейцария стала центром русской революционной эмиграции. Н. И. Утин в Женеве создал Русскую секцию I Интернационала, представлять которую в Генеральном совете, как известно, согласился Карл Маркс. В Швейцарию приехал М. Л. Бакунин.

В Цюрихе эмигрантов было меньше, чем в Женеве, но много учащейся молодежи, особенно студенток. Попадая из самодержавной России в буржуазно-республиканскую Швейцарию, студенческая молодежь, в большинстве своем небогатая и настроенная прогрессивно, в полную меру использовала открывшиеся для нее возможности: свободу слова, собраний, сходок.

Общественная жизнь била ключом: устраивались лекции, диспуты, читались рефераты, создавались кружки. Лагерь эмигрантов распадался на враждующие группировки, каждая из которых стремилась расширить свои ряды. Лидеры революционной эмиграции старались укрепить свое влияние на русскую молодежь, обучавшуюся в Цюрихе: трудно было найти более благоприятную среду для пропаганды и увеличения числа единомышленников, к тому же студенты поддерживали регулярные сношения с Россией. Утин и его товарищи пытались договориться с цюрихскими студентами, однако большая часть молодежи находилась под влиянием Бакунина, народника-бунтаря, побывавшего в саксонских, австрийских и русских тюрьмах, бежавшего из далекой сибирской ссылки. Другая часть русских студентов сочувствовала П. Л. Лаврову, увлекалась его теорией неоплатного долга интеллигенции народу.

В Цюрихе существовала русская библиотека, где были книги по истории, политэкономии, социологии. Литература подбиралась в революционно-социалистическом духе. Здесь можно было найти "Колокол" и "Полярную звезду" Герцена и вообще всю запрещенную царской цензурой заграничную русскую литературу, новейшие брошюры по рабочему вопросу и т. п. В библиотеке часто висели объявления о лекциях и диспутах, проводились денежные сборы в помощь стачечникам, русским эмигрантам, парижским коммунарам.

Далее...