По приказу самого Архангела Михаила никогда не приму

большевистского правописания. Уж хотя бы по одному

тому, что никогда человеческая рука не писала ничего

подобного тому, что пишется теперь по этому правописанию.

Иван Бунин. "Окаянные дни"

Ох, будет в России революция - и какая страшная!

А знаете, кто будет ее первой жертвой? Буква "ять"!

Первым делом отменят букву "ять"... Пустячок?

Конечно, пустячок, мне она и не нужна совсем.

Но это еще как взглянуть. В известном смысле

и не пустячок. Будет, будет великое упрощение.

Аз да буки - и вся наука. Аз да буки не избавят от муки.

Демонтаж памятников советским государственным деятелям, отказ от официальных портретов и транспарантов, ставших неотъемлемой частью архитектуры и дизайна, возвращение к дореволюционным названиям улиц и городов - все это говорит о живучести воспитанного Советской властью иррационального, мистического отношения к знаку. Перестроечное иконоборчество проявляется и в орфографии. То тут, то там мы все чаще сталкиваемся с демонстративными попытками возврата к старым правописательным нормам, чаще всего - к восстановлению твердого знака на конце слова. Вновь мужское окончание "ъ" - самое простое правило из отмененных в 1917-м, берет на себя функцию выразителя настроений протеста. Одна из самых популярных независимых газет "Коммерсант" сделала опальную" букву русского алфавита своим фирменным знаком.

Попробуем проследить трансформацию категории рода в тоталитарном сознании и выяснить тот контекст, который составляет прагматику языкового знака в условиях идеологического подавления. На мой взгляд, идеологию советской власти никак нельзя назвать "скачком" по сравнению с идеологиями дореволюционного периода, и лишь предубеждение мешает нам рассмотреть истоки Lingua Sovetica в многоголосом общественно-политическом диалоге России XIX века. Не следует обманываться на счет охватившей общество ностальгии по старым добрым временам: Октябрьская революция не явилась непреодолимым барьером для многочисленных классово ориентированных идеологмй, выработанных русской мыслью. Скорее ее можно сравнить с проницаемой мембраной, которая поглотила эти идеологемы, изменила их структуру и направленность и по-новому распределила между различными слоями общества. Модель этого нового распределения для нас пока остается неясной.

Эмансипированная орфография

В 1917-18 годах большевистское правительство, власть которого висит на волоске, выпускает "Декрет о введении новой орфографии" "в целях облегчения широким массам усвоения русской грамоты и освобождения школы от непроизводительного труда". Это был акт, символизирующий перевод русской культуры на новые классовые позиции, адаптацию ее ценностей к потребностям и возможностям победивших "широких масс". В его первом пункте провозглашалась отмена "лишних" букв - ижицы, фиты, ять и твердого знака на конце слова.

В дореволюционном литературном русском языке твердый знак на конце слова был формальным показателем мужского рода. Значимая оппозиция букв "ъ":"а":"о" как окончаний мужского, женского и среднего родов, соответственно, закреплялась в сознании носителей языка школьными грамматиками.

Отсутствие звука как означаемого для твердого знака еще до его упразднения в 1917 году делало статус этой буквы сомнительным с точки зрения здравого смысла. Как морфологический показатель он был явно избыточен. Тем не менее, именно вокруг этой буквы, а не прочих "лишних" букв русского языка развернулась наиболее упорная борьба. Это был вопрос не специально-лингвистический, а сугубо идеологический.

В Российской империи государственная власть, включившая в свою структуру и власть церковную, бдительно стояла на охране правописательных традиций. Правописание приобретало все больше идеологических и политических смыслов, и эти тенденции укрепились по мере становления кодифицированной нормы русского языка. В XIX веке общим местом либерально-демократического дискурса становится "орфографическое вольнодумство" - попытки введения индивидуальной орфографии со стороны критически настроенных представителей интеллигенции.

В России и до XIX века идеи реформы правописания, в частности, упразднения "лишних" букв, возникали на волне освободительных идей. Преобразовал русский алфавит, удалив из него три буквы, Петр I. Идеи переделки алфавита и правописания выдвигали М. В. Ломоносов и В. К. Тредиаковский. Однако при их жизни норма русского литературного языка еще не была установившейся и не воплощала в себе символа репрессивной государственной власти. В XIX веке эта символика получает закрепление, а к концу столетия маниакальный орфографический протестантизм одиночек начала века находит научное обоснование. Складывается целая библиография нетрадиционного правописания. Бунт против традиционализма в правописании одно время концентрируется в кругах ученых-естественников. Целый ряд работ по медицине, судебной психиатрии, психологии печатаются в системе безъерового письма. Затем присоединяются педагогические круги, историки. Наконец, поветрие орфографического вольнодумства охватывает | и филологические науки. Но именно в это время имперские власти выпускают специальный циркуляр, запрещающий употребление безъерового письма в официальных прошениях и документах, а также в школьных и студенческих работах. Тем самым орфография была законодательно обозначена как область борьбы за власть, ее идеологизация и политизация получили манифестный характер.

Идеологические обертоны твердого знака заслонили его функции означающего мужского рода. Слабые возражения противников его отмены, указывавших на опасность ломки исторически сложившейся системы морфологических категорий, отметались как несостоятельные и, главное, реакционные. "Бремя истории" (М. Фуко), сконцентрированное в этой букве, тяготило своей не функциональностью, бесполезностью.

Далекая от политики, чисто научная критика по узко специальному филологическому вопросу - писать или не писать твердый знак на конце слова - становится совершенно прозрачной для идеологической пропаганды. "Этим нашим воспитателям, действующим с одобрения авторитетных властей, мы обязаны ядом, отравляющим наше мышление не только по части языка, но и вообще",- пишет блестящий лингвист Бодуэн де Куртенэ, имея в виду противников реформ правописания. Это "и вообще" у Бодуэна значит многое. Он последовательный демократ, убежденный сторонник свободы личности, независимости индивида от окружающей среды, поборник угнетенных национальных меньшинств России, противник всяческого насилия. "Гибель царской России ни у кого не вызовет сожаления", - говорил он.

В силу своей научной концепции Бодуэн оказался радикальным критиком "культа буквы" - метафоры имперской бюрократии - и как носитель общественной идеологии. Он потратил много сил на то, чтобы разоблачить школьно-административное представление о слове как составленном из букв, развенчать преклонение перед письменным, сакрализованным, забюрократизированным словом. В 1904 году Бодуэн возглавил работу Орфографической комиссии, принявшей проект реформы правописания на предложенных им принципах. Однако понадобились один неудавшийся и два удачных государственных переворота, прежде чем эти решения оказались реализованными.

Таким образом, на переломе столетия связь между властью государственной и властью орфографических правил была не только осознана, но и закреплена как документами имперской бюрократии, так и высказываниями ее либерально-демократической оппозиции, освящена высокими санкциями Науки. Орфографическое вольнодумство превратилось в последовательную, систематическую, научную идеологию оппозиционной интеллигенции. Скомпрометированное официальными установками чувство истории, заключенное в "генетической" памяти языка, в эту идеологию не вошло.

Идеи орфографического либерализма воплотились после Октябрьской революции. Со стороны новых политических сил акт отмены старой орфографии был не только символическим - он поистине произвел перелом в старой культуре, в старом сознании.

Сотворение тоталитарного андрогина

Вряд ли кто-либо тогда отдавал себе отчет в том, почему новой власти потребовалась эта манипуляция. Позднейшие объяснения поражают: упразднение "лишних" букв рассматривается как удачная хозяйственная акция, позволившая сэкономить большое количество типографской бумаги и краски.

На самом деле это была акция против "старого" сознания, и она была направлена на подрыв одной из самых существенных корневых метафор в картине мира. Упразднение "ъ" на конце слова замена его "значимым нулем" (мужъ - муж) буквально свела к нулю значимую оппозицию мужского и женского рода "ъ":"а". Отныне значение мужского рода определяется негативно - как не-женское и не-среднее (средний род ассоциируется с ребенком). Женский и средний роды создают значимое окружение для несуществующего (необозначенного) мужского, сублимируют отсутствие этого обозначения. Отмена "ъ" - буквы со значением категории рода - подорвала тысячелетиями складывающееся представление человека о самом себе как о существе, реализующемся одновременно в двух противоположных, асимметричных взаимозависимых системах - мужской и женской. Лишилась своей языковой репрезентации культурообразующая категория, посредством которой человек наделял антропоморфной двуполостью окружающий его мир предметных и непредметных сущностей, познавая тем самым мир в его подобии себе самому.

Сотворение Homo Soveticus - идеологического воплощения ожиданий тоталитарного режима - началось с насаждения дурной андрогинности в концептуальной сфере человека. За ним последовали социальные, политические, экономические меры, выполнявшиеся по программе реформы правописания 1917 года.

Вся история Советского государства, история беспрецедентного физического, экономического, политического, морального, идеологического насилия над человеком - это история сплошного физического уничтожения мужского и болевой дрессуры женского населения. "Решение" женского вопроса в СССР фактически произошло за счет изничтожения мужчин и насильственного втягивания в экономику на освободившиеся таким образом места оставшихся в живых женщин.

В идеологическом плане советский андрогин создавался отрицанием ценностей гуманизма, уничтожением идеала свободной все-. сторонне развитой личности, надругательством над правами и свободами человека и гражданина, профанацией морали, обескровливанием культурно-исторических связей - то есть негативом всех тех ценностей, которые выработала цивилизация и субъектом которых традиционно является мужчина, а не женщина. Трагическую роль в большевистской культурной революции сыграло традиционное положение женщины как аутсайдера, если не люмпена патриархальной культуры.

Насильственно насаждались нормы советского коллективистского сознания. Концентрационные лагеря, как это и утверждает официальная пропаганда, которую, к сожалению, в этом нельзя считать ни лицемерной, ни лживой, были заведениями прежде всего воспитательными. Через эту "школу" прошли "классово чуждые" элементы числом до сотни миллионов человек. Многочисленные лагерные воспоминания наводят на мысль, что общественная изоляция женщин преследовала иные цели, нежели физическое уничтожение.

В воспоминаниях зэчек часто описываются семхозы и совхозы, где можно было "отдохнуть" на более легких работах, с тюремными яслями и детскими садами, в которых получали примитивное обслуживание лагерные дети, с больницами и прочими заведениями, предназначенными хоть в какой-то степени поддержать физическое состояние женщин, быстрее мужчин "доходивших" в шахтах и на лесоповалах.

Особый интерес представляют описания женских политических бараков. Отделенные от бытовичек и уголовниц, женщины-политзаключенные создавали там зачатки социальных структур на социалистических началах. Спорные вопросы решались на общем собрании при подчинении меньшинства большинству, выборная власть (старосты) следила за соблюдением справедливости и равенства при распределении трудовой повинности и пропитания, Находила пути компромисса с начальством. Обитательницы барака стремились поддерживать дух коллективизма и товарищеской поддержки, высоко ценились идейность, сознательность, политическая зрелость. Существовали неписаные кодексы доcтоинства и женской чести, соблюдение которых в условиях мужского начальства было затруднено, несоблюдение же каралось коллективным презрением, бойкотом, остракизмом. Нормы демократического централизма и социалистического общежития помогали переносить моральные и физические тяготы заключения.

Ничего подобного мы не прочтем в воспоминаниях мужчин. И прежде всего обращает на себя внимание различие между мужчинами и женщинами в отношении к лагерному труду. Мужчины вспоминают его как крайнюю форму насилия над личностью, изощренный способ изничтожения. Для женщин - и это мы находим у многих мемуаристок ГУЛАГа - непосильный бессмысленный каторжный труд в заключении был единственной отдушиной, единственной возможностью приобщения к миру духовных ценностей человека, к Богу. Одухотворение казни непосильным физическим трудом - вещь, немыслимая в мужской зоне.

Социология женского барака или социология женского сообщества в эвакуации, в тылу .Великой Отечественной войны - тема, абсолютно неисследованная, возможно, замалчиваемая. Между тем следовало бы задуматься о том, что принципы сестринства и социалистическую утопию из лагерей и эвакуации женщины вывезли на материк свободной мирной жизни. Кроме расширения физических пределов зоны, это мало что изменило в их жизни по существу. Однако пройденная ими школа выживания, найденный на грани уничтожения способ сохранения физического существования - своего и детей - были усвоены вполне. Идеалы лагерной социалистической утопии, одухотворение каторжного труда, готовность пожертвовать всем ради выживания и отношение к воле начальства как к стихийной силе,- все это они привнесли в свою деятельность, заняв рабочие места на производстве и в подвальных этажах коридоров власти, откуда сталинский террор повыбивал занимавших их ранее мужчин.

Эта лагерная женская модель социального поведения и впредь определяла поведение советского человека, отвечала ожиданиям государства и была основой репрессивной государственной идеологии. Тоталитарная власть последовательно уничтожала различия между людьми, искореняя прежде всего самое первое, самое простое - различие рода, способность одной половины населения воспринимать себя "не такими", как другая половина. Стереотип андрогинности, воспитанный в сознании советских мужчин и женщин, безусловно, можно рассматривать как определенный фактор, на котором зиждется тоталитарная наука управления.

Освободив сознание советского человека от исторически закрепленной в нем дихотомии рода, редким избавил его и от исторической ответственности, от пресловутого "бремени истории", от вековых культурных ценностей, связанных с этой дихотомией. Вот чем обернулось в советской реальности выношенное гуманистами-демократами и декретированное большевиками упразднение "лишней буквы" - твердого знака.

Итак, чисто "родовой" показатель - буква "ъ" на конце мужского имени - приобрел свойства политического лозунга для противоборствующих течений - от монархизма до анархизма. Его употребление систематически связывается с программами утверждения якобы утраченных мужских ценностей - будь то воспоминания о вряд ли когда существовавшей патриархальной Руси-матушке до воспевания не менее сомнительных успехов дореволюционной России на ниве рыночной экономики и прав личности.

При всей сбивчивости и непоследовательности идеологических течений в современной советской культуре лишь одна тенденция прослеживается ясно - это стремление к реконструкции патриархальных отношений рода, которое настойчиво заявляет о себе и в общественной жизни, и в дискурсе сексуальности.

Возвращение (или сублимация) истории протекает на фоне бурной эротизации. Визуальный ряд стал остро порнографичен. Кичевые фетиши "прежней" жизни - сусальные изображения Божьих храмов, встречающиеся на каждом шагу, не составляют контраста грубой порнографии, также заполнившей газетные киоски, где раньше "обнаженка" присутствовала лишь как "обнажившиеся противоречия буржуазной культуры". Сексуальность господствует в умах наряду с повальной манией "поиска корней".

Эпоха исторического материализма сменилась эпохой исторического мазохизма. Обретение утраченного чувства истории сопровождается экстатическим переживанием •комплекса исторической вины. Характерно, однако, что решение вновь возникших проблем видится в старом доперестроечном методе - магической манипуляции буквой, именем. Так что пока социальная программа, заложенная большевистской реформой правописания, никак не может считаться отработанной.