Летом 1814 года через Германию, Польшу и балтийские страны молодая чета прибыла в Петербург, в сущности так и не увидев России. Получив место врача при императорском дворе, Жан-Жакоб очутился в кругу разного рода карьеристов, которые буквально рвали друг у друга хорошие местечки. Соревноваться с такими было непросто.

Предводитель костромского дворянства посоветовал Баулеру поехать в Кострому: там был нужен врач.

Вот в это путешествие они с женой по-настоящему узнали, что такое Россия: тряска по дорожным ухабам в разболтанном тарантасе, бесконечные пространства, позвякивание колокольчика в упряжке, черно-белые верстовые столбы, сгорбленный возница, сменяемый на каждой станции, лоснящиеся крупы лошадей, запряженных в тройку, и заунывная песнь ямщика... Россия, несчастная Россия, земля вечных страданий... С чахлыми клячами, пеньковыми рубахами, телегами, лаптями, вечным голодом и холодом, с холмами, дремучими лесами... Кругом поля, деревни с избами, крытыми соломой, а сверху - необъятное, бескрайнее, бесконечное небо...

Наконец показалась Кострома, расположенная на приволжских холмах, с позолоченными куполами церквей, играющими в лучах заходящего солнца.

Баулеры поселились недалеко от города в маленьком деревенском домике. Потекла трудная жизнь российского врача, непривычная для иностранца.

Со временем молодожены русифицировали свои имена и стали зваться Елизаветой Францевной и Яковом Кондратовичем. Прошли годы, появились дети: дочь Юлия и сын Василий, родившийся в 1822 году. В 1826 Яков Баулер, служа врачом в гусарском полку, заразился тифом и вскоре умер.

Его дети обладали разносторонними талантами. Особенно одаренным оказался Вася. Ему легко давались и математика, и музыка. В 9 лет он уже сочинял сонаты и давал уроки алгебры товарищам по классу. В память об услугах, оказанных городу его отцом на должности врача, граждане Костромы пожаловали молодому Баулеру стипендию и отправили его учиться в Москву.

В 40-е годы XIX века Москва была особенно притягательна для провинциала. Она отстроилась после пожара 1812 года и сверкала свежевыкрашенными крышами, золотыми куполами церквей, красным кирпичом башен и стен Кремля. Москва - смесь города и деревни -казалось, готова была принять каждого вновь прибывшего.

Василий Баулер довольно быстро вошел в круг дворян. Среди его друзей были Бакунин и Огарев. Он встречался с Герценым и Станкевичем, был знаком с Белинским. На собраниях друзья за чашкой чая или в табачном дыму вели ожесточенные споры о философии Гегеля, о свободе и деспотизме, о морали и искусстве.

Василий Баулер был поражен напряженной духовной жизнью этих людей. Не понимая тонкостей немецкой философии, но обладая практическим французским умом, он удивлялся тому, какие силы расходуются на то, чтобы из смутных абстракций извлечь что-то конкретное. Его рациональность, математический склад натуры восставали против всего, что с такой бешеной увлеченностью обсуждали эти славяне.

Но ему встретилась и другая молодежь. И со временем он стал предпочитать эту компанию. На балах у Оболенских, Бобринских и Толстых ему открылся иной мир, весьма заманчивый. Здесь не говорили о Гегеле и политике, а ухаживали за барышнями, очень кокетливыми, увлекавшимися чтением Мюссе и любовными интригами. Так привлекательный внешне, знающий несколько языков, свободно музицирующий, Баулер превратился в светского льва.

На одном из вечеров он встретил ту, которая стала его женой, Наталью Ивановну Семенову. Она происходила из знатного рода. В ее жилах текла русская и казацкая кровь. Ее прадедом был атаман Семенко, лейтенант Мазепы, в 1780 году пошедший на службу к Екатерине П. Потеряв свои украинские владения, он получил от императрицы новое поместье и звание полковника. Позже он переделал свою фамилию на "Семенов", и Семеновы стали крупнейшими собственниками в России.

Наталья Ивановна не на шутку увлеклась красивым юношей и гордилась тем, что он также не остался равнодушен к ее прелестям. Последовал брак, который оказался неудачным, но, сопровождаемый постоянными ссорами, продлился все же почти 40 лет.

Однако сумбурная семейная жизнь не помешала Василию сделаться замечательным пианистом, педагогом, физиком, изобретателем - он придумал круглый фитиль для керосиновой лампы, за что был награжден призом на выставке в Филадельфии.

В этом браке родилось трое детей: в 1850 дочь Александра, в 1852 - сын Аркадий, в 1854 еще один сын, умерший в младенческом возрасте.

От отца Александра унаследовала высокий лоб, гордую посадку головы, прямой взгляд темно-зеленых с черными искрами глаз, живой ум и жизнестойкость. Однако ее гугенотская суровость была оттенена духовностью, имевшей корнями ее русское происхождение. Оно же обусловило присущий ей энтузиазм, решимость, всегдашнюю готовность к сопротивлению. Она обладала страстной напористостью, которая помогала ей в любви и борьбе на протяжении ее почти что вековой жизни.

С детства владея французским, английским, немецким и русским языками, имеющая явные литературные способности, интересующаяся философией, она жадно прочитывала все, попадавшееся под руку. В 16 лет она поразила учителей сочинением об особенностях языка Рабле.

В 18 лет, чтобы стать независимой, Александра вышла замуж за Николая Вебера. Русской демократически настроенной девушке того времени казались малозначимыми традиционные понятия - замужество, семья, а более важным представлялось приобретение знаний, изучение естественных наук. Думалось, что именно это приведет к освобождению угнетенных и эмансипации женщины.

В это время ее отец занял должность профессора математики в Петербургской Военной Школе. Как и 30 лет назад, там бурлили собрания, похожие на те, что собирали вокруг себя Герцен, Огарев, Бакунин. Но царили уже другие кумиры: Огарев умер, Герцен, тяжело больной, доживал свои последние дни, Бакунин оказался в эмиграции. Гегель вышел из моды. Богом стал Карл Маркс.

Вместе с Верой Засулич, Петром Лавровым Александра становится постоянной посетительницей этих собраний. Естественно, что перед пылкой девушкой со всей остротой встал извечный русский вопрос "что делать?". Она колебалась. Ее не вдохновлял индивидуальный террор. Она все более соглашалась с Лавровым (ставшим ее близким другом), что надо пытаться просвещать народ, подталкивая его к преобразованиям.

Результатом этого стало решение "идти в народ". После довольно-таки длительного "хождения в народ" она в 1876 году возвращается в Петербург. Здесь она перенесла тяжелый тиф, серьезно подорвавший ее здоровье. Возникла необходимость лечиться за границей. Но главной целью ее отъезда было установление контакта с I Интернационалом. Пребывание за границей также должно было спасти ее от ссылки в Сибирь, которая маячила перед ней после ее народовольческих увлечений.

Так, в 1876 году Александра, порвав с мужем, взяв с собой малолетнего сына, покинула родину, как ей представлялось, ненадолго. Но вскоре стало понятно, что уехала она навсегда.

Приехав в Лугано в поисках работы, она познакомилась там с Бакуниным, близким другом и помощницей которого она вскоре стала. Однако, чуть позже, увлеченная идеями Гарибальди, она сближается с ним, сражается в Италии на стороне гарибальдийцев. При этом ее явно хранит судьба: ей чудом удается избежать смертной казни.

Вскоре она знакомится с молодым русским врачом Владимиром Гольштейном (1849-1917), сыном балтийского барона, убитого в 1848 году при подавлении революции в Венгрии, и богатой мешанки из Москвы, состоявшей в родстве с известным родом Поленовых. Это знакомство быстро переросло в любовь. Долгое время они жили в гражданском браке, имели двоих детей и лишь много лет спустя смогли узаконить свои отношения. Но Александра Васильевна не порывает дружбы и с П. Лавровым, с которым ее связывают и нежные отношения, и революционная деятельность.

Будучи от природы очень общительной, Александра заводит многочисленные знакомства, как с представителями русской эмиграции, среди которых много видных деятелей культуры, так и с французскими литераторами, философами. Среди ее знакомых можно было встретить общественных деятелей - М.П. Драгоманова, И.М. Гревса, ученых - В. Вернадского, поэтов и писателей - Вяч. Иванова. К.Д. Бальмонта, М.А. Волошина, Ю. Балтрушайтиса, Рене Гиля, Ж.Р. Дюамеля, П. Фора, философов - А. Бергсона и многих других.

Когда наконец состоялся ее заочный развод с Николаем Вебером, и она вышла замуж за Владимира Гольштейна, молодые переехали в Париж. С этим городом оказалась связана вся ее дальнейшая жизнь. Здесь несколько ослабевает ее интерес к революционной деятельности, и она почти целиком отдается литературе, сотрудничая в русской периодической печати. Она пишет статьи, переводит с английского для журналов "Мир Божий", "Русская мысль", "Русское богатство", первая знакомит русского читателя с книгой А. Бергсона "Материя и память", а французскую публику со стихотворениями А.С. Пушкина, К. Бальмонта и М. Волошина. На страницах русских газет появляются ее "Письма из Парижа". Она публикует статьи о французских писателях.

В это же время она начинает писать свои воспоминания, первую книгу которых издает по-английски. К сожалению, русский оригинал текста воспоминаний затерялся где-то в России, когда она пыталась напечатать их на родине. Отдельные главы появлялись в русских и эмигрантских периодических изданиях, а также в переводе на французский во французских печатных органах.

Она очень тяжело переживала приход к власти большевиков и до конца дней надеялась, что этому ненавистному ей режиму придет конец. И даже берегла белое платье, чтобы отслужить молебен в Успенском соборе Кремля, когда вернутся на родину...

В парижский период жизни одно из самых значительных ее начинаний - решение организовать женское общество взаимной помощи. Гольштейн хотела помочь женщинам обрести чувство солидарности. Это казалось ей необходимым, т.к. в Париже было много женщин, ищущих работу, и им требовалось содействие, общение, советы. Общество, названное "Адельфия" (Сестринство. - А.Т.) задумывалось и как бюро, помогающее в устройстве на работу, и как клуб, где женщины могли бы иметь условия для своего интеллектуального и духовного развития. Оно просуществовало несколько лет.

Приводимые ниже отрывки из ее писем дают представление о предпринятых ею шагах по его организации. В письме к другу В. Вернадского А.А. Корнилову 26 января 1893 года она писала: "Задумали мы здесь с приятельницами большое дело, о котором, кажется, писала Нат.(алье) Егор.(овне) (жене Вернадского. - А.Т.), но пока мы еще ничего не сделали... Вообще в Париже трудно организовать что-нибудь среди зимы (...) Затеваем же мы большое женское общество взаимной помощи. В Париже это дело необходимое. Огромное количество женщин стекается сюда, ищет работы, а часто, не нуждаясь в работе, многие женщины просто не знают, куда приткнуться. Общество наше будет одновременно "Syndicat de Travail" и клубом. Оно должно будет работать для поднятия общего уровня женского развития, помогать нуждающимся, воспитывать в женщинах чувство солидарности и служить сближению женщин всех классов общества. Не знаю, что из всего этого выйдет, но меня эта мысль сильно охватила. Через 3 дня мы представляем записку, излагающую общее направление общества, в собрание, на которое приглашено человек 20 пока" (ГАРФ. Ф. 5102. Оп.1. Ед. хр. 519).

Более подробно о замысле она поведала в письме к И.М. Гревсу от 8 декабря 1892 г.: "Просто завертелась в водовороте парижской жизни - затеяла я большое дело. Устраиваю женское общество взаимной помощи на началах равенства и братства. Общество должно доставлять своим членам работу, должно помогать им в труде, советом и прочим. Назовем мы его "Union des Femmes". Во главе дела становится 10 членов-инициаторов, а в сущности 3: некая m-me Montefiore (Монтефьоре Дора, ум. в 1933, переводчица, поэтесса. - А.Т.), англичанка, долго жившая в Австралии и ведшая там агитацию за избирательные права женщин. Женщина умная, простая и сердечная, а главное, искренняя и не нуждающаяся в том, чтобы ловить рыбу в мутной воде; некая m-lle Залеская, полька, которую Вы, кажется, видели. Она гораздо умнее, чем казалась, а, главное, хорошая и энергичная девушка. И ваша покорная слуга. Себя не аттестую. Наша Маша (М.В.Якунчикова, художница. - А.Т.) будет членом-инициатором. Она очень заинтересована этим делом, и, кажется, в первый раз в жизни в ней заговорила общественная жилка. Это меня радует. Моя неизменная morf (лицо не установлено. - А.Т.), конечно, тоже член-инициатор, но большой работы не обещает и пока мало обнаруживает интереса. Она, кажется, плохо понимает его громадное значение. Я же думаю, что если мне удастся это довести до пути, то я скажу, что не даром прожила на свете. Мы с Montefiore мечтаем о громадном, проверенном значении общества, о том, что оно разовьет в женщинах чувство солидарности и альтруизма. Мы хотим, чтобы члены помогали друг другу, отыскивая работу, хотим устроить свои мастерские, свои школы, свои приюты для старых и неспособных к работе членов. При этом абсолютно исключается принцип благотворительности. Все наши члены должны быть совершенно равны. Мы помогает друг другу, членам Союза, а не каким-то бедным, вне нашего круга стоящим.

Voila...

(АРАН - Спб. Ф.726. Оп.2. Ед. хр. 364).

Публикуемый ниже отрывок из воспоминаний А.В. Гольштейн, опубликованный в парижской газете "Возрождение" 26 декабря 1928 года (№ 1303), призван дать представление о том, как в душу ребенка проникли идеи женского равноправия и как они сформировали мировоззрение девушки-подростка.