Посвящается Ольге Липовской

Грянул выстрел-отомститель,

Опустился божий бич,

И упал градоправитель,

Как подстреленная дичь!

( А.Ф.Кони, "Воспоминания о Деле Веры Засулич")

Одна из первых исторических фигур, воплотивших в России "чистую" женскую страсть, женскую страсть как таковую - Вера Засулич.

Что нам известно об этой истории страсти? О, нам известно достаточно много, почти все, и даже известно неизвестное, которое мы готовы интерпретировать до бесконечности. Вся Россия оказалась вовлеченной в историю этой страсти. И, пожалуй, остается вовлеченной до сих пор.

Итак, утром 13 июля 1877 года в Петербурге был высечен заключенный студент Боголюбов. Столичный градоначальник генерал-адъютант Трепов приехал в этот день по какому-то делу в дом предварительного заключения. Во дворе дома он встретил заключенного студента Боголюбова, который, поравнявшись с ним, не снял шапки. Чем-то взбешенный еще до этого, Трепов подскочил к нему и с криком: "Шапку долой!" - сбил ее у него с головы. Боголюбов оторопел, но арестанты, почти все политические, смотревшие на Трепова из окон, влезая для этого на клозеты, подняли крик, стали протестовать. Тогда рассвирепевший Трепов приказал высечь Боголюбова и уехал из дома предварительного заключения. Сечение было произведено не тотчас, а по прошествии двух часов...

24 января 1878 года Вера Засулич, назвавшая себя Козловою и подавшая прошение Трепову в его новом доме против Адмиралтейства, стреляла в него упор из револьвера-бульдога...

Поистине шоковым открытием в этой истории страсти оказалось отсутствие ее объекта, а именно студента Боголюбова. Он не был ни любовником Веры Засулич, ни ее знакомым; "он" оказался всего лишь предлогом для осуществления "чистой" женской страсти.

Вся эта история - вписанная в "большую историю" России - одновременно подробно описана в мужском нарративе Анатолия Федоровича Кони ("Воспоминания о Деле Веры Засулич", впервые напечатаны в 1933). Сам А.Ф. Кони так определил жанр своих воспоминаний: "Это подлинные переживания тогдашнего председателя окружного суда (семидесятых годов), которому было в то время около 35 лет, который был во всеоружии всех своих душевных сил и макал перо не в чернила, а в сок своих нервов и кровь своего впоследствии больного сердца..."[[Кони А.Ф. Воспоминания о Деле Веры Засулич // Кони А.Ф. Избранное, М.: Советская Россия, 1989 - с.278.]]. Таким образом, с самого начала мы имеем две истории женской страсти, наблюдаемой со стороны: "большую", патриотическую и "малую", мужскую ("анти-патриотическую" и "субъективную" ). Первая - известна всем, вторая - почти неизвестна. Но обе истории признают в качестве основного нарративного сюжета "чистую" женскую страсть: в основе обоих нарративных сюжетов лежит тайна женской депрессии.

Вера Засулич удивляла окружающих тем, что все время молчала до судебного процесса и во время него. За нее говорили другие: прокурор, судья, адвокат, свидетели, публика или пресса. А.Ф. Кони так описывает внешность Веры Засулич: "девушка среднего роста, с продолговатым, бледным, нездоровым лицом и гладко зачесанными волосами. Она нервно пожимала плечами, на которых неловко сидел длинный серый бурнус, с фестонами внизу по борту"; а также ее глаза, все время поднятые кверху глаза: "смотря прямо пред собою, даже когда к ней обращались с вопросами, поднимала свои светло-серые глаза вверх, точно во что-то всматриваясь на потолке".

Тайна женского отсутствия! Фактически, вместо живой Веры Засулич судебному процессу было предъявлено подобие фотографической карточки. Кстати, в бумагах А.Ф. Кони долгие годы сохранялись две фотокарточки Веры Засулич, а во время процесса на всех петербургских балах, по свидетельству А.Ф. Кони, ее фотокарточки передавались из рук в руки. Тайна женской депрессии реализуется перед нами без всяких слов, хотя причина депрессии кажется очевидной в ходе судебного разбирательства: будучи униженной и оскорбленной всем порядком российской провинциальной жизни (фактически, на этом факте адвокат строит всю систему оправдания террористки), восставшая против него еще в ранней юности, очарованная когда-то Нечаевым, использовавшим интимные ритуалы и риторику любви для привлечения девушки в революционное движение, отбывшая два года ссылки, она выстрелила в живого человека (Трепова) и отчаянно поразилась (ретроактивно) своему страстному поступку. И, пораженная, замолчала. Причинная линия события депрессии кажется ясной и недвусмысленной: сначала это крушение представлений молодой девушки об окружающем мире, а затем - крушение ее представлений о самой себе. Ее молчание на судебном процессе кажется мазохистским наслаждением последствиями внутреннего шока: жертва социального порядка настолько подчинилась собственной идентификации с садистским действием убийства (да-да, убийство, так как стреляла она в упор), что хочет длить и имитировать эту игру и дальше, но уже как предельную игру жертвы. Жертвы без слов. Без движений. Как предельную игру жертвы.

Однако детальный анализ наиболее известных сцен знаменитого судебного процесса побуждает нас полностью пересмотреть маркированную историей русского терроризма перспективу анализа. Решающим является вопрос: для кого Верой Засулич была поставлена сцена судебного разбирательства?

• Первый ответ кажется очевидным: для присяжных заседателей. Разве эта сцена не является примером наблюдения и свидетельства присяжных заседателей при драматическом акте насилия царской власти над Верой Засулич, напоминая при этом присутствующее свидетельство ребенка в первоначальной родительской сцене коитуса? На данный архетип указывают такие детали этой сцены, как явное страдание присутствующей на суде Веры Засулич от имперской насильственной идеологии и, с другой стороны, агрессия со стороны чиновных сановников. Сечение, порка субъекта революционного акта - это чистое насилие со стороны власти, вызывающее однозначный ужас у его свидетелей.

Идея телесного наказания политических преступников в России стала очень популярной в период с декабря 1876 года по апрель 1877 года. А.Ф. Кони вспоминает, что еще при его вступлении в должность вице-директора департамента министерства юстиции министр юстиции граф Пален дал ему для ознакомления докладную записку, в которой предлагалось учредить особые специальные тюрьмы для политических преступников, где предполагалось подвергать мужчин в случаях дисциплинарных нарушений телесному наказанию до ста ударов. Это была первая попытка ввести телесное наказание для уже приговоренных политических преступников, по словам А.Ф. Кони, не за их преступления, а за дисциплинарные нарушения... Летом того же года статс-секретарь князь Д.А. Оболенский предоставил А.Ф. Кони документ, который "вылился у него из души", в котором рекомендовалось "подвергать политических преступников вместо уголовного взыскания телесному наказанию без различия пола". А.Ф. Кони пишет: "Эта мера должна была, по мнению автора, отрезвить молодежь и показать ей, что на нее смотрят как на сборище школьников, но не серьезных деятелей, а стыд, сопряженный с сечением, должен был удерживать многих от участия в пропаганде". Причем князь Оболенский, по позднейшему свидетельству Л.Н. Толстого, пошел еще дальше по пути предложений об уголовных реформах: для сокращения побегов важных преступников их, по его мнению, следовало бы ослеплять и тем отнимать у них физическую возможность бежать, что было бы "и дешево, и целесообразно". Чаще и чаще в этот период стали заговаривать в судебных кругах о необходимости отнять у политических преступников право считать себя действительными преступниками, опасными для государства, а поставить их в положение провинившихся школьников, заслуживающих и школьных мер исправления: карцера и розги. А.Ф. Кони рассказывает о разговоре, имевшем место за обедом у члена Государственного совета К.К. Грота, где был и тормозивший всю законодательную деятельность во времена царствования Александра II "хитрый и умный российский Полоний" князь Сергей Николаевич Урусов, председатель департамента законов и начальник II Отделения. Оболенский жаловался на ситуацию, сложившуюся на знаменитом процессе "50-ти": "Ну вот, на что это похоже? Девчонке какой-то, обвиняемой в пропаганде, председатель говорит: "Признаете ли вы себя виновною? Что вы можете сказать по поводу этого свидетеля?" и т.д. А та рисуется и красуется!...Эх, думал я...разложил бы я тебя да всыпал бы тебе сто штук горячих, так ты бы иначе заговорила, матушка! Вся дурь прошла бы! Право! Поверьте, вышла бы из нее добрая мать семейства, хороший человек за себя замуж взял бы!" Все потупились и молчали..." Извините меня, ваше сиятельство, князь Д.А., - прервал молчание Урусов, низко, по обыкновению, кланяясь, - извините меня! Я на сеченой не женюсь!"[[Кони А.Ф. Воспоминания о Деле Веры Засулич // Кони А.Ф. Избранное, М.: Советская Россия, 1989 - с.297.]]

Свидетельствующее присутствие при этой сцене суда, как и сцене родительского коитуса, навсегда маркирует понимание свидетеля о том, что значит "жертва". И "первой идентификацией" человека/свидетеля навсегда становится идентификация с жертвой.

Отсюда знаменитый оправдательной приговор присяжных заседателей: они тоже ощутили себя "жертвами" царской власти.

Вера Засулич выиграла. Но она молчит. Почему?

• Что игнорирует это первое прочтение сцены судебного разбирательства преступления Веры Засулич, так это ситуацию правосудия, воплощенную в действиях (и затем в тексте "Воспоминаний о Деле Веры Засулич") Анатолия Федоровича Кони. Дискурс правосудия отказывается мыслить ситуацию преступления в терминах жертвы и насилия. Дискурс правосудия отказывается мыслить женское тело как таковое: он всего лишь стремится осуществить законное действие наказания за девиантное поведение, совершенное субъектом.

Вокруг этого факта строится вся личная карьера А.Ф. Кони в этот момент. До процесса над Верой Засулич А.Ф. Кони имел репутацию молодого, очень грамотного, честного и очень справедливого председателя окружного суда, в должность которого он как раз впервые и заступил 13 июля 1877 года - то есть в тот самый день, когда по приказу генерал-адъютанта Трепова в доме предварительного заключения был высечен студент Боголюбов. Его преданность делу, справедливость и профессиональная безупречность граничат с почти что подвигом: например, когда позже, уже после окончания известного и скандального "дела Засулич", А.Ф. Кони вел уголовное дело Юханцева и должен был произносить заключительное слово по этому делу в суде, ему по пути в зал судебного заседания передали записку из дому о том, что его отец умирает, А.Ф. Кони, тем не менее, не отменил своего заключительного слова. "Для меня не могло быть колебаний, - пишет он позже. - Дело, шедшее несколько дней, потребовавшее напряжения сил присяжных, суда и всех участников, подходило к концу. Отсрочка заключительного слова была нравственно невозможна. Но я остановился на минуту, чтобы овладеть собою, и, вероятно, изменился в лице, потому что Набоков с вежливой тревогой спросил меня, что со мною. Я молча подал ему записку и открыл заседание. Когда я кончил двухчасовое заключение, поставив в нем все на свое место, и отпустил присяжных совещаться, Набоков был неузнаваем. Он крепко сжал мою руку и сказал мне, что, слышав в свое время резюме лучших председателей за границей, он не предполагал, что можно дойти до такого совершенства, которое я проявил, по его мнению, несмотря на тяжкие мысли, которые должны были меня осаждать...".[[Кони А.Ф. Воспоминания о Деле Веры Засулич // Кони А.Ф. Избранное, М.: Советская Россия, 1989 - с.411.]] Поэтому в акте судебного разбирательства по делу Засулич и в предшествующих ему актах А.Ф. Кони, фактически, стремится воплощать и воплощает фигуру самого справедливого Закона/Отца. По поводу коннотации "Отца" стоит заметить, что неслучайными на протяжении всей драмы попытки убийства и последующего судебного разбирательства являются апелляции к Главному Отцу - Царю. Именно он (а отнюдь не присяжные заседатели, например) подразумевается как главная фигура в этой драме, которая и призвана разрешить всю эту ситуацию. Это, правда, отец загадочный, мистический, непредсказуемый.

Его справедливым репрезентантом в данной конкретной ситуации судебного разбирательства и является А.Ф. Кони. Он постоянно активно действует в этой ситуации и затем активно описывает ее в тексте "Воспоминаний...". "Этот документ был передан мною в Академию наук для опубликования через 50 лет после моей смерти. Но шаги истории в дни моей старости стали поспешнее, чем можно было это предвидеть, и в лихорадочном стремлении сломать старое ее деятели, быть может, скорее, чем я мог предполагать, будут нуждаться в справках о прошлом ради знакомства с опытом или ради понятной любознательности. Вот почему я не считаю себя вправе поддаваться желанию кое-что смягчить, кое из чего с делать в ней же выводы. Я не меняю ни одного слова, написанного 45 лет назад, а беседы, встречи и отношения с некоторыми из названных мною лиц описываю в послесловии и надеюсь, что читатель сделает из него напрашивающийся сам собою вывод".[[Кони А.Ф. Воспоминания о Деле Веры Засулич // Избранное, М.: Советская Россия,1989 - 278.]] Боясь ошибиться или повредить своей репутации, он тем более сверхактивно вникает в обстоятельства происходящего.

Присяжные заседатели не являются случайными свидетелями судебного акта как тайного и непонятного ритуала: этот ритуал с самого начала поставлен для их глаз. В том числе действия председателя окружного суда А.Ф. Кони - тоже. С этой точки зрения, истинным организатором интриги судебного разбирательства является А.Ф. Кони. Его активное стремление к истине обнаруживает, как отчаянно он старается привлечь внимание и соблазнить свидетеля - присяжных заседателей. Соблазнить их такими "отцовскими" качествами как порядок, закон, рациональная связь причин и следствий и всей последовательности событий. В конце концов, соблазнить их собою как главной репрезентативной фигурой этого процесса: еще бы, во-первых, А.Ф. Кони так популярен, так безукоризнен, так грамотен и благороден, что никакая женская фигура в принципе не может быть хотя бы отдаленно сравнима с ним; а во-вторых, за его фигурой "законного" отца скрывается самая важная фигура русской истории - "справедливый" отец-царь. Других репрезентантов на этой сцене быть не может (тем более, женщины). Недаром позже, когда по поводу "дела Засулич" в связи с недовольством императора оправдательным приговором у А.Ф. Кони начались неприятности, один из его критиков упрекал его в том, что поведение А.Ф. Кони на суде было обусловлено таким основным поведенческим мотивом, как "желанием прославиться и тягой к популярности".

Но что именно хочет своим поведением репрезентировать и доказать А.Ф. Кони? Возможно, ключом к пониманию этого процесса является его выраженное нежелание коммуницировать с Верой Засулич? Ее вид и поведение на суде возмущают его (еще бы, она не реагирует и на него тоже!), ее фотографические карточки, предающиеся из рук в руки, также кажутся возмутительными: на них нет ничего достойного внимания, кроме бледного, изможденного, невыразительного и отсутствующего лица. Нет женской фигуры и фигуральности: есть только фон от нее. Полное женское отсутствие.

Перед лицом такого отсутствия мужчина/председатель суда просто не знает, как себя вести. Строить обычные покровительственные, сочувствующие и снисходительные, или, напротив, наказательные, приговаривающие стратегии в отношении женского - так, как обычно строится мужской (традиционный) дискурс в отношении к женщине? Или выстраивать стратегии эротического соблазна и интимного дискурса с ней (это уже делал Нечаев когда-то по отношению все к той же молчаливой фигуре Веры Засулич, и такой же тип дискурса по отношению к революционеркам выстраивал знаменитый руководитель охранного отделения Сергей Зубатов, формируя тем самым довольно успешную систему женского провокаторства в русском революционном движении)?.. А.Ф. Кони не знает и, главное, не чувствует ответов на эти вопросы: ничто в поведении этой невероятной отсутствующей женщины Веры Засулич не дает ему подсказки о том, как же себя вести. Что ей нужно, в конце концов? И что ей нужно было в этой ситуации убийства? Не бывает же убийства "просто так". Должны быть причины и рациональные объяснения. И, в конце концов, убийство - это вообще уголовный акт, а политическая риторика является лишь симулякром первозданного акта греха. Поэтому А. Ф. Кони тщательно выстраивает в своем дискурсе отличие уголовного преступления от политического.

А возможно, ключ к такому поведению А.Ф. Кони лежит в его сущностной... импотентности в качестве фигуры правосудия перед женским молчаливым отсутствием как страстью? Упорно выдерживаемое А.Ф. Кони нежелание вступить в какой бы то ни было личный контакт с Верой Засулич не демонстрирует ли мужское предчувствие полного поражения перед лицом женской страсти и женской депрессии?.. Прочтенная таким образом сцена судебного разбирательства и огромной активности А.Ф. Кони не означает ли следующее: этот мужчина и эта женщина символизируют драматическую сцену допроса и страдания женщины под гнетом царского правосудия с тем, чтобы скрыть от постороннего, третьего взгляда (присяжных заседателей, например) импотентность мужского правосудия в отношении женской депрессии. Весь накал и страсть этого процесса, весь ход и пафос логической судебной интриги маскируют на самом деле отсутствие не только акта правосудия, но и акта насилия в отношении этой женщины. Не умея властным образом повлиять на подсудимую женщину, мужчина-представитель правосудия отчаянно пытается убедить окружающую публику в своей потентности.

• Возможно еще и третье прочтение этой сцены, центром которого является сама Вера Засулич. Гипотеза состоит в том, что женское молчание, депрессия и отсутствие, которые мы видим на суде, являются первоначальным фактом женской страсти, а не ее последствиями. Женская депрессия - это то, что существует вначале, а вся последующая активность - революционный террор, выстрел в Трепова, допрос, судебное разбирательство, активные действия председателя окружного суда А.Ф. Кони, царя, присяжных заседателей, судебной публики - далеки от того, чтобы быть причинами глубокой депрессии Веры Засулич: скорее, это некоторые почти терапевтические эффекты, организуемые для того, чтобы не позволить женщине ускользнуть глубоко в абсолютную депрессию и абсолютное отсутствие. Другими словами, весь этот спектакль - скорее своебразный сорт социальных шоков (подобных электрошокам), призванных привлечь ее внимание. Активность этих шоков - в первую очередь, действие убийства и действие суда - просто соответствует глубине ее женского отсутствия и депрессии: только такой силы шок может хоть как-то дать ей возможность быть активной.

В этой связи вспомним топологию женского Рене Жирара, в которой женское - это то, что находится на спасительной дистанции от всякого социального действия. Но одновременно женское в действии соблазна репрезентирует себя мужскому, соблазняет его взгляд и вовлекает его в пучину "низкой" сексуальной страсти с высоты мужского духа. То есть первоначальным основанием этой истории отношений является, по Жирару, топология мужской спиритуальности. Конечным же итогом этой истории отношений является решительное падение мужчины как результат соблазнения его женщиной.

История же Веры Засулич, рассказанная нам "большой русской историей" и в "Воспоминаниях..." А.Ф. Кони, предлагает нам совсем другую топологию женского. Первоначальным конструктом этой истории является женская депрессия и ускользание женского в глубину самоуничтожения, в глубину отсутствия, в абсолютную летаргию. И, напротив, именно мужчина является тем, кто предлагает себя женщине, кто репрезентирует себя перед ней как объект для ее отсутствующего взгляда. Мужчина привлекает ее внимание различными активными действиями и перформативными постановками - в виде мужского тела генерала Трепова, подставляющего себя под женский выстрел; в виде справедливого и добропорядочного тела А.Ф. Кони, активно разыгрывавшего процедуру судебного заседания; в конце концов, в виде закулисного и симулятивно санкционирующего запредельный порядок царского тела - и все это для того, чтобы восстановить ее внимание и вырвать ее из ее небытия: другими словами, чтобы "вписать" ее в мир каузальности как таковой.

Сюжет освобождения женщины мужчиной через призыв или поцелуй из ситуации летаргического сна хорошо известен в мировой литературе (сюжет "Спящей Красавицы"). Главным в этом сюжете взаимодействия причин и следствий является действие следующей универсальной структуры: "нормальные" отношения между причиной и следствием здесь нарушены; следствие (женская летаргия на судебном заседании Веры Засулич) является более "первоначальным" действием, чем то, что может быть расценено как его причина (выстрел в Трепова в качестве того шока, который приводит депрессию в движение). Эта последняя есть, скорее, реакция на это следствие, борьба против депрессии. Сама позиция депрессии является, таким образом, достаточно амбивалентной: "пустота" депрессии есть результат тех причин, которые обеспечивают "пусковой механизм" для депрессии; в то же время, в депрессии нет элемента, который не был бы обусловлен некоторой внешней активной причиной. Другими словами, все в депрессии является некоторым следствием - за исключением депрессии как таковой, за исключением самой депрессии. Статус депрессии является фундаментальным образом трансцендентальным: депрессия обеспечивает некоторый априорный каркас, внутри которого следствия начинают действовать до причин и при отсутствии причин.

Что является в данном случае общим заключением по поводу женской депрессии? Очевидно, возможным выводом может быть вывод о том, что само понятие женщины может возникнуть только благодаря действиям мужской активности (в случае Веры Засулич - Нечаев, Трепов, А.Ф. Кони, царь). Однако возможен и другой вывод: элементарная структура женской субъективности строится как схема отсутствия субъекта, детерминированного каузальной цепью. Женский субъект и есть тот разрыв, та брешь, которая отделяет причину от ее следствия. Другими словами, что есть эта женская депрессия, которая "подрывает" обычную каузальную связь между нашими действиями и внешними стимулами, как не основополагающий жест субъективности, примордиальный акт свободы, наш отказ быть вписанными в стабильную сеть причин и следствий?...

Представим себе почти невозможную ситуацию: как современная феминистская теория могла бы проинтерпретировать эту русскую ситуацию убийства?.. Как известно, существует достаточное количество известных западных (в основном американских) исторических интерпретаций женской сексуальности в России: работы Ричарда Стайта, Лоры Энгельштейн, Стефани Сандлер, Хэллен Гощило и других. Однако это интерпретации историков-славистов: из их интерпретационных стратегий исключен современный феминистский философский анализ. Русская женская ситуация или русский феминизм никогда не были предметом анализа современной феминистской теории. Итак, если бы западный философский феминистский дискурс центром своего внимания сделал бы жизнь и поступок знаменитой русской террористки (например, Веры Засулич), какие бы интерпретационные стратегии могли бы быть предложены в таком типе дискурса?

1. Прежде всего, современный феминистский дискурс подверг бы критике символическую фаллоцентристскую фигуру А.Ф. Кони в качестве абсолютного означаемого - в том качестве, в каком А.Ф. Кони функционировал в процессе судебного разбирательства и в деле Веры Засулич около девяноста лет назад. Фаллическое означаемое современные феминистские теоретики сегодня, в отличие от феминисток 60-80-ых годов, не относят больше всецело к фаллоцентрической логике. Фаллос как означаемое сегодня понимается не как воплощение фиксированной идентичности, а, скорее, как знак своего же собственного замещения: фаллическое - это такой элемент в структуре, который маркирует чистое различение; другими словами, такое присутствие, которое маркирует чистое отсутствие. Фаллос, таким образом, означает не абсолютное символическое означаемое и соответствующий ему символический порядок, из которого, по мнению феминистских учениц Жака Лакана 60-ых годов, исключена ситуация женского, но репрезентирует собою, скорее, форму символизации как таковую (но не содержание символизации).

Более того, в современной феминистской теории на основе анализа Лакана различают два вида фаллоса - "фаллос значения" и "фаллос кастрации". Первый существует в мире символического порядка реальности как орган, призванный соотнести все эрогенные зоны в унифицированное глобальное поле и построенный по схеме воплощения единого образа ego на уровне стадии зеркала. Второй тип фаллоса функционирует как фаллос фундаментальной потери или нехватки. Что это значит? В кастрационной теории Фрейда, как известно, обосновывалось понятие страха кастрации как боязнь потерять пенис. Понятие же "фаллоса кастрации", напротив, указывает на то, что страх возможной кастрации - это уже и есть кастрация как таковая. Поэтому, повторим, в данной топологии фаллос - это такое присутствие, которое маркирует чистое отсутствие.

Поэтому присутствие фигуры А.Ф. Кони как фаллической фигуры власти на судебном процессе в качестве председателя окружного суда и в самом деле Веры Засулич с самого начала было бы оценено современными феминистскими теоретиками как амбивалентное: существует ли женская жертва (Вера Засулич) вообще, если место власти - фаллическое место - пусто?..

2. Но если место власти пусто, то что можно сказать об особенностях тех женских идентификационных политик, которые были вызваны и спровоцированы страстью русской террористки Веры Засулич? Вспомним, Вера Засулич избегала на допросе и на суде смотреть кому-либо в глаза: она поднимала глаза кверху. Если бы она посмотрела кому-либо в глаза, сила ее взгляда была бы непереносима для окружающих как невыносимая сила взгляда жертвы.

Ее "невинный" взгляд как взгляд жертвы делает нас виновными - и мы хотим занять по отношению к нему другую дистанцию: дистанцию сочувствующих. Травматический для нас элемент заключается в том, что мы не знаем, почему жертва страдает. Классический нарратив приучил нас к тому, что все жертвы в истории не напрасны: например, герой жертвует собой ради светлого будущего либо ради счастливой жизни возлюбленной. Современная топология жертвы такова, что жертва не знает, почему все, что случается с ней, столь ужасно. Происходящему с Верой Засулич ужасу нет объяснений. Место власти пусто, студент Боголюбов не является причиной, старое тело Трепова вообще бессмысленно и ничего не значит (Трепов, как известно, даже испытывал комплекс вины перед императором за то, что не умер от выстрела Веры Засулич. "Рассказывали, - пишет в "Воспоминаниях..." А.Ф. Кони, - что Трепов, страдавший от раны, исход которой еще не был вполне выяснен и мог грозить смертью, продолжал все-таки "гнуть свою линию" и сказал на слова участия государя: "Эта пуля, быть может, назначалась Вам, Ваше Величество, и я счастлив, что принял ее за Вас", - что очень не понравилось государю, который больше у него не был и вообще стал к нему заметно холодеть..."[[Кони А.Ф Воспоминания о Деле Веры Засулич // Кони А.Ф Избранное, М.: Советская Россия, 1989 - с.314.]]). Вся эта история в таком контексте - это история жертвы без причины: поэтому ее взгляд делает нас бесконечно виновными. Поэтому - вместе с судом присяжных - мы оправдываем Веру Засулич.

Но не забудем: место власти пусто!

Открытием современной феминистской теории является то, что топология жертвы не является безопасной: именно жертва может оккупировать место власти. Происходит соблазнение жертвой, ее бесконечно жертвенным телом как телом нашей фантазии. В конце концов, ее жертвенное тело организует всю нашу жизнь вокруг, все наши переживания и их порядок, который в конце концов "перекрывает" порядок реальности. Вспомним соблазняющие тела жертв у маркиза де Сада: их насилуют, бьют, наказывают, а они вечно прекрасны и ничто не способно нанести ущерб их вечной красоте. Соблазн жертвы, а не насилие оккупанта начинает в конце концов организовывать интригу повествования.

Далее...