В умственных течениях последнего времени заметно проявляется тенденция к радикальной переоценке общечеловеческой ценности женщины и к ее духовному принижению. Тенденция эта появилась у нас одновременно с половым вопросом, но первоначально она высказывалась так мягко и осторожно, что ее как-то совсем не замечали, и хотя так называемая "молодая литература с самого начала содержала в себе солидную дозу презрения к женщине", в ней многие хотели видеть орудие женской эмансипации и при ее помощи собирались спасать женщину от пережитков рабства.

Предполагалось, что Санины явились к нам не нарушить, а исполнить закон или, говоря современным языком, освободить женщину от "последних цепей", но, странное дело, по мере того, как эта эмансипация подвигалась вперед, отношение к женщине в свою очередь менялось, и когда вместе с цепями спали и "последние" оковы, то неожиданно обнаружилось, что с женским вопросом у нас обстоит не все благополучно. Начались лекции со странным заглавием "Женщина и человек"; стали появляться статьи, старательно выискивавшие "истинную" природу и "истинное" призвание женщины; наконец, наметились даже известные практические выводы из смутно обрисовывавшихся положений. Одни, например, высказывали пожелание, чтобы женщины бросали мужские дела, между прочим, неумеренное чтение, справедливо доказывая, что оно портит глаза; другие, ратуя за женскую стыдливость, открыли поход против совместного обучения, причем особенно неодобрительно отмечали то обстоятельство, "что у нас в медицинских институтах не женщины-врачи, а исключительно мужчины объясняют девушкам строение и функции человеческого тела".

Коротко говоря, у нас появились ростки новой идеологии по женскому вопросу.

Судя по началу, нашим доморощенным идеологам вряд ли бы удалось самостоятельно свести концы с концами и создать какое-нибудь законченное идейное здание. Но у нас так уже исстари заведено, что сами мы только подготовляем материал, а научное и принципиальное обобщение выписываем из-за границы. На этот раз в ответ на наш вопрос мы получили оттуда "Пол и характер" О.Вейнингера.

Трагическая фигура Вейнингера плохо гармонирует с теми разжигаемыми настроениями, которые создали у нас почву для увлечения им. Философ-моралист аскетического типа, беспощадно строгий к себе и к другим, он менее всего годится для роли "модного" писателя, и если бы он был жив, то его мишурный успех в далекой и чуждой ему по условиям жизни стране только утвердил бы его в его мнении о "женственности" русской нации. Но у книг есть своя судьба, и авторы часто бывают ее виновниками.

Введя в свое исследование элемент дешевого сочинительства, направленного на такую пикантную тему, как женщина, Вейнингер одновременно обесценил и популяризировал свой труд. Философская сторона его воззрений отодвинулась куда-то вглубь, а на переднем плане осталось его отношение к женщине и удобная формула М. и Ж., конечно, без обременительного научного багажа. А между тем смысл книги Вейнингера не в женщине и даже не в половом вопросе, а в основной для философии этической проблеме добра и зла, которую он непосредственно связывает с проблемой духа и плоти и кладет в основу своего миропонимания. Дуализм Вейнингера - этический по своему миропониманию. Его корни не в дерзновениях разума, отважно, но бесстрашно переступающего заповедные границы опытного познания, а в бурном протесте нравственного чувства, восставшего против ограниченности и греховности человеческой природы и вынуждающего исследователя расценивать все явления жизни как положительные или как отрицательные. Поэтому и вопросы пола интересуют Вейнингера не сами по себе, а как ключ к "проблеме вины", как путеводная нить к открытию и уяснению источника зла в мире. Уделяя им специальное исследование, он стремится лишь подойти вплотную к старому, но доныне не исчерпанному вопросу: Unde malum?¹

Средневековье отвечало на него мистической фигурой дьявола. Вейнингер заменил дьявола женщиной. И хотя в последнем счете он возлагает вину и ответственность на мужчину, непосредственная носительница зла для него все же женщина. Она - вечный соблазн, живой воплощение "греха", и мировое зло, отождествляясь с ней, фатально ускользает из-под контроля морального начала, хранителем которого является женщина. Моральная коллизия становится в силу этого безысходной.

Вдумываясь в эту концепцию, нетрудно заметить, что Вейнингер совершил здесь как раз то, чего, по его мнению, никогда не делает гений: вместо того чтобы повсюду искать единства и связи, он раздробил вселенную на куски и этим закрыл себе путь к гармоническому синтезу, в котором у его учителя Канта сочетались звезды на небе и нравственный закон в человеческом сердце. Искать разрешения мировой проблемы в расколотом мире и с раздвоенной душой было явно бессмысленно, и Вейнингер покончил с собой, думая найти в смерти разгадку жизни.

' В чем зло? (лат.)

Как бы ни относиться к философским взглядам молодого ученого, нельзя не признавать глубокой серьезности его исканий. В них он поставил на карту свою жизнь, и, когда карта была бита, он окупил ее своей кровью. Вот этой-то всеискупляющей серьезности и глубины не хватает в тех умственных запросах, которые ему выпало на долю удовлетворять. Известно, что в широкой публике интересуются не столько высшими проблемами бытия, сколько просто "тайнами жизни", не столько отвлеченными началами М. и Ж., сколько реальными отношениями полов. У Вейнингера достаточно воды и на эту мельницу, и потому неудивительно, что он сразу завоевал себе если не славу, то популярность.

Одно время чуть ли не на каждом шагу приходилось слышать: "Страшная книга! Неотразимая логика! Немудрено, что женщины молчат - нечего возразить". Если вы спрашивали говорившего, прочел ли он эту книгу, то в девяти случаях из десяти получали ответ: "Ну, где же ее прочесть? Метафизики там, знаете, много. Но главное прочел". Главным в книге Вейнингера считаются главы, посвященные женщине.

Действительно ли Вейнингер силой одной логики внес так много разрушения в исторически слагавшееся представление о женщине как о человеке? Безупречна ли его "беспощадная" логика?

Чтобы ответить на эти вопросы, надо ясно представить себе весь план исследования и характер аргументации. Научным базисом для Вейнингера является, как известно, не новая в европейской науке, но самостоятельно им переработанная теория бисексуальности, то есть двуполости всего живого. Основываясь на данных современной биологии, Вейнингер утверждает, что в природе нет такого живого существа, которое можно было бы просто определить как принадлежащее к тому или другому полу. В действительности повсюду наблюдаете" колебание между двумя крайними типами мужественности и женственности, М. и Ж., которые в чистом виде нигде не встречаются. Каждый индивид помещается где-нибудь в промежутке между этими полюсами, и ввиду этого во всяком отдельном случае наука не может ограничиваться простым указанием на пол, но должна определять дробное содержание обоих элементов.

Основываясь на пропорциональном соотношении начал М. и Ж., Вейнингер устанавливает особый закон полового притяжения, сущность которого заключается в том, что "для сексуального соединения необходимо, чтобы М. и Ж. находили свое дополнение к целому". Так, например, если у одного субъекта имеется в наличности 3/4 М. и 1/4 Ж., то он найдет свое дополнение в индивиде с содержанием 1/4 М. и 3/4 Ж.

Возможность точного количественного учета М. и Ж. наводит Вейнингера на мысль о радикальном пересмотре основ современной психологии и о создании двух новых дисциплин, приближающихся к типу точных наук, "дифференциальной психологии" и характерологии.

Не вдаваясь в оценку научного значения теории бисексуальности, которое еще далеко не установлено, я отмечу только, что, взятая в ее чистом виде, эта теория могла бы служить скорее подтверждением, нежели опровержением идеи полового равенства. Дело в том, что хотя, во Вейнингеру, половые различия даны уже в клетках, но из этого у него отнюдь не следует, что все клетки одного тела должны обладать одинаковым содержанием М. и Ж. Напротив, "клетки одного и того же тела могут находиться даже по разные стороны той безразличной среды, которая лежит между двумя полюсами". В зависимости от этого разные части тела обладают неодинаковой половой характеристикой, или, иначе говоря, различной степенью мужественности и женственности. Так, например, встречаются хорошо развитые мужчины с едва заметной бородой и слабой мускулатурой или почти типические женские особи с едва означенными грудями. Автору попадались люди с женскими бедрами и мужскими голенями, с женским правым и мужским левым бедром. Еще чаще, по его наблюдением, замечается различие в кодовой характеристике между правой и левой половиной тела, симметрия которых представляет только идеальный случай.

Исходя из такого неравномерного распределения мужественности и женственности в пределах одного и того же организма, мало вместе с Вейнингером прийти к выводу, что "нет резкого различия между мужской и женской особью и что существуют только бесчисленные смешанные типы обоих долов формы". А если это так, то как хорошо развитые masculina могут обладать женоподобной внешностью, так и почти идеальные feminina в свою очередь могут иметь благоустроенный мозг и прочный запас духовных сил. Совершенно непонятно, для чего понадобилось Вейнингеру при такой постановке вопроса доказывать, что все выдающиеся женщины отличались внешними признаками мужественности - признаками бороды, слабым ростом волос на голове и т. п. Переходя от дедукции к опыту, от теории к явлениям жизни, Вейнингеру нужно было искать в них не точного совпадения односторонних половых признаков, которого, по его же словам, могло и не быть, а пропорционального соотношения начал М. и Ж. разного, как мы видели, для различных частей, а, следовательно, и функций организма.

Но для этих целей, как это ясно само собой, ему было недостаточно простого описания мужчины и женщины, а требовалось научно установить типические свойства М. и Ж. - "все дело в том, чтобы определить М. и Ж.".

Вот тут-то кроется главная трудность, своего рода гордиев узел задачи.

Как определить сущность и основное различие М. и Ж., если на опыте они неотделимы одно от другого? Что отнести на счет М. и что на счет Ж.?

До сих пор в аналогичных случаях апеллировали к анатомии и физиологии. Вейнингер считает это недоразумением. Он даже удивляется, "как вообще могли вопрос о природных свойствах мужчины и женщины поставить в зависимость от анатомических выводов; как будто 12 лишних кубических сантиметров мозга на одной стороне сами по себе могут иметь какое-нибудь значение". "Более осмотрительные анатомы, - говорит он далее, - дают по этому доводу один ответ: общих половых различий между всеми мужчинами и всеми женщинами установить нельзя. Невозможно с полной уверенностью определить пол не только по костям и по мускулам, связкам, коже, артериям и нервам. То же самое приходится сказать о черепе и о тазе".

Не находя надежного критерия мужественности и женственности во внешнем опыте, Вейнингер переносит центр тяжести вопроса в область психических явлений. К современной экспериментальной психологии он относится отрицательно, и в его распоряжении остаются лишь метод самонаблюдения и данные внутреннего опыта, которые он охотно подкрепляет случайными наблюдениями из жизни. У него постоянно встречаются ссылки на "одну знакомую мне даму", на "всех известных мне женщин", на "очень многих женщин", хотя он очень хорошо знает, что в рассматриваемом им вопросе "каждый обладает только индивидуальным опытом и этот опыт обыкновенно односторонен".

Но и при таком упрощении задачи Вейнингер сталкивается с очень серьезными для него затруднениями. Ведь психология создана мужчинами, а женщины писали о себе очень мало, да, кроме того, Вейнингер им не верит. Как при таких условиях браться за психологию женщин, предлагать а priori, что она существо, резко отличное от мужчины?

Столкнувшись с этой трудностью, Вейнингер вполне логично решает, что "написать женскую психологию (для него) представляется невозможным, так как она должна высказывать о других людях вещи, которые не получают подтверждения путем самонаблюдения". Однако психологию женщины он все-таки пишет, опираясь, как он говорит, "На то, что есть женственного в самом мужчине". Тут был бы уместен еще один вопрос: каким образом в себе самом мужчина может отличить мужское от женского? Вейнингер оставляет это без разъяснения.

Таким образом, теория бисексуальности послужила для ее творца перекидным мостом к замкнутому для него внутреннему миру женщины. И, тем не менее, в основу его психологии она не легла. Биология осталась сама по себе, а психология сама по себе. Первая конструируется по принципу бисексуальности, вторая - по принципу унисексуальности. Вместе с тем искомые М. и Ж. внезапно исчезают из поля зрения исследователя, уступая место живым, конкретным мужчине и женщине.

Этот идейный обвал совершается так неожиданно, что первоначально читатель да, по-видимому, и сам автор не отдают себе отчета в происшедшем, и только к концу книги окончательно выясняется, что научное исследование превратилось в особое моральное дознание по вопросу: кто является злейшим врагом духовной эмансипации женщины, а через нее и всего человечества? Мужчина и женщина фигурируют здесь в качестве подсудимых. Что же такое они, эти подсудимые?

Для Вейнингера это две настолько несоизмеримые величины, что их нельзя рассматривать не только в одной плоскости, но даже на одной линии, поставив мужчину впереди, а женщину позади. У них почти нет общих половых признаков, и если мужчина в силу своей всеобъемлемости может иногда превратиться в женщину, то женщина органически неспособна приблизиться к мужчине. Ибо самый плохой мужчина все же выше лучшей женщины.

Однако, хотя женщина стоит в другой плоскости, чем мужчина, она совершенно не понимает мужского мышления, оно, именно в силу этого, сексуально влечет ее к себе, как щекочущий кончик усов, как мускульная сила. Она ищет у мужчины разъяснения своих неясных ей ощущений, она требует от мужчины убеждений, не имея их сама, она хочет, чтобы мужчина умел рассуждать. Отсюда Вейнингер заключает, что мышление есть специфически мужское свойство и что женщина лишена его, потому что "то, что сексуально притягивает Ж., должно быть свойством М.".

Установив, что у женщины нет способности к мышлению, Вейнингер при помощи аналогичных приемов доказывает, что у нее нет также непрерывной памяти, а, следовательно, личности. Женщина не личность, а лицо, и хотя она вменяема, но она не способна осознать свою вину, какое бы преступление она ни совершила. По своей бездонной лживости она будет обманывать самое себя и отстаивать свою правоту там, где она кругом виновата. Она не знает, что такое правда и справедливость. Мелочная и завистливая, она в такой же мере противообщественна, как аморальна. Государство, политика, товарищеское общение не имеют для женщины никакого значения. Она стремится отвлечь от них и мужчину, втягивая его в свое создание - семью, которая является антитезой всех лучших форм общения.

Духовная экспроприация женщины идет crescendo, разрастается в опустошительный ураган и завершается финальным аккордом, в котором слышатся отзвуки крайних средневековых воззрений: у женщины нет души. И самым разительным доказательством этого является у Вейнингера тот факт, что женщина требует души от мужчины.

Дальше этого в отрицании идти было некуда. Отказывая женщине в сознании, личности, непрерывной памяти, наконец, даже в одинаковых с мужчиной ощущениях, Вейнингер вторично отрезает себе путь к женской психологии. И все-таки он снова настойчиво к ней возвращается.

Если женщине абсолютно чужда всякая духовная жизнь, то, что может ей быть специфически свойственно, кроме голого полового инстинкта? Мужчина знает еще много других вещей: борьбу и игру, дружескую беседу и политику, искусство и науку. Женщина же всегда и во всем сексуальна. Она - или мать, или проститутка, причем проститутка, отдаленно приближаясь к типу преступника-мужчины, стоит выше матери. Центральное положение полового акта во всем мышлении женщины делает ее носительницей идеи полового общения. Она - прирожденная сводница, и ее таинственность есть не что иное, как сводничество. "Воля к теще" - безусловное тяготение женщины, и "нет матери, которой было бы абсолютно неприятно, когда какой-нибудь мужчина даже с самыми низкими намерениями добивается ее дочери и соблазняет ее".

В мужчине женщина видит и признает только половое существо, и на все, что его отвлекает от половой жизни, на его книги, политику, на его науку, на его искусство, она смотрит враждебно. Женщина - воплощенная

сексуальность, и "если бы хоть одно единственное, вполне женственное существо оказалось бы внутренне асексуально или находилось бы в действительном отношении к идее нравственной самоценности, то все, что было сказано тут о женщинах, тотчас бы потеряло свою всеобщность, как психологическая характеристика женского пола, и одним ударом была бы уничтожена вся позиция этой книги".

Странная научная позиция, которую одним ударом может уничтожить одно единственное существо. Впрочем, Вейнингер мог "оставаться спокойным за нее, так как в его опыте такого существа явно не могло встретиться. Если видеть в женственности чистую сексуальность, то все, что не вполне сексуально, не подойдет под это определение и, следовательно, будет считаться неженственным и непригодным "для характеристики женскою пола"". Кажущиеся же отклонения легко объяснить явлениями истории, в которой Вейнингер видел "органический кризис женской лживости".

Таким образом, получается замкнутый круг, в который нет доступа фактам жизни, кроме тех, какие подтверждают доктрину.

Укрепившись в своем логическом бастионе, Вейнингер приглашает противника оставаться "на почве строгих дедукций" и рассматривать вопрос в той плоскости, в какую он его перенес.

Я не буду здесь доказывать, что его позиция крайне искусственна и не выдерживает критики с точки зрения современной научной методологии. Я беру ее, как она есть, ограничиваясь лишь указанием, что это позиция не психолога, хотя бы и рационалиста, а докантовского метафизика, оперирующего с "субстанцией", с которой у него (по его взглядам) нет никаких точек соприкосновения. Поэтому все, что он высказывает о ней, зиждется не на данных внутреннего опыта, как он хочет уверить, а на общих соображениях, установленных спекулятивным порядком. Спрашивается, те ли это, по крайней мере, общие начала, которые он положил в основу своего труда?

Я уже указывала, что в середине исследования Вейнингера имеется как бы провал, после которого оно круто поворачивает на другой ход. Вторая часть его книги совершенно независима от первой, и хотя в ней говорится также о М. и Ж., но под ними понимается нечто иное, чем ранее. Не доискавшись сущности установленных им отвлеченных начал, Вейнингер заменил их одноименными живыми существами, допустив, таким образом, грубейшую логическую ошибку, и притом такую, которую он считает по преимуществу женской. На этом quaternio terminorum¹ построена вся вторая часть его книги. В ней он говорит то о Ж., то о женщине, то о женщинах, то о женском поле, и, в конце концов, оказывается, что это все едино.

Этого мало. Все исследование о женщине построено у Вейнингера не в логической цепи, в которой каждое отдельное положение опирается на предшествующее и в свою очередь служит основой последующему. Так, например, если у женщины нет непрерывной памяти, то ео ipso² ей чужды логические законы, но раз для нее не существуют логические законы, то "одним взмахом" от нее отнимаются этические нормы. Пересматривая от начала до конца эту цепь, легко убедиться, что в ней одно недосказанное положение опирается на другое, которое тоже требуется доказать. С таким приемом доказательства боролся еще в свое время Аристотель, относя его, под именем petitio principii³ к числу софистических уловок, и применение его в претендующей на научность психологии наших дней считается настоящим анахронизмом. Ссылки на "одну знакомую мне женщину" и на "всех известных мне женщин" ничего не меняют в изложении дела, потому что и тут требуется доказать, что встречавшиеся в опыте того или иного лица женщины дают исчерпывающее представление о женской природе.

Однако, какова бы ни была аргументация Вейнингера, он и ею не везде пользуется, предпочитая сплошь и рядом силлогизму афоризм. Так, например, один из его излюбленных тезисов - то, что сексуально влечет Ж., есть свойство М. - применяется без всяких доказательств, как нечто само собой разумеющееся. По примеру Вейнингера и некоторые русские его сторонники категорически утверждают, будто никто никогда не сомневался, что женщину сексуально привлекает в мужчине логичность его мышления, его нравственное чувство, его воля" словом, его личность. Отсюда делается вывод, что для самой женщины все это "нетипично".

_____________________________________

¹Конечное допущение (лат.)

²Тем самым (лат.)

³Аргумент, основанный на выводе из положения, которое само еще требует доказательства (лат.)

Не знаю, насколько это "несомненно", но полагаю, что для того, чтобы оценить в мужчине высшие свойства, женщине нужна известная доля человечности, то есть, говоря языком Вейнингера, мужественности, а "чистая" женщина - ведь Вейнингер же это сказал - смотрит враждебно на все, что отвлекает от нее мужчину, в том числе и на его духовные функции. Помимо этого, сторонникам Вейнингера нельзя забывать, что, по слову его, высшая сознательность, а, следовательно, и мужественность есть гениальность, а женщину она не "притягивает". Можно ли ввиду хотя бы этого считать аксиомой, что сознательность и мужественность одно и то же и в равной мере чуждо женщине?

Основные погрешности Вейнингера не чисто логического характера. В них отчетливо сказывается и, в конечном счете, объясняет их элемент моральной оценки, которая, так сказать, предпослана исследованию и на первых же порах выразилась в резком противопоставлении начал М. и Ж. Это противопоставление взято не из внешнего опыта, так как в народе все противоположности сглажены и им нет места даже во внешнем физическом строении человека. Оно не могло быть дано и во внутреннем опыте, поскольку он оставался чисто психологическим. Оно было подсказано Вейийнгеру его моральным сознанием, напряженно работавшим над уяснением проблемы "греха". Поэтому-то вместо того, чтобы следовать теории, искать в человеческой психике промежуточные ступени и переходные формы, Вейнингер резко разграничил мужское и женское. Первое квалифицировал как добро, второе как зло.

Распространив эту противоположность на всех мужчин и на всех женщин, Вейнингер впал в безысходное противоречие не только со своим положением о бисексуальности, но и с постулатами кантовской этики, из которой он исходил. Категорический императив требует признания и уважения личности во всяком человеческом существе, независимо от его эмпирических свойств, а у Вейнингера получился целый класс существ без личности, без сознания, без совести, а значит, и без права на уважение.

Вейнингер, по-видимому, сознавал это противоречие и неоднократно пытался его смягчить, указывая, что женщину все же надо уважать как лицо, и даже требуя для нее некоторых прав, в которых, по его же словам, она совершенно не нуждается. Противоречие этим не уничтожалось, наоборот, оно выступало еще резче, становилось еще мучительнее. И как крик о помощи, как отчаянный вопль утопающего, звучит последний, заключительный возглас Вейнингера: "Может ли в женщине получить жизнь категорический императив? Захочет ли она, по крайней мере, свободы?"

Все, кто писал у нас о Вейнингере, отметили его главную ошибку - несоответствие его половых характеристик его собственной биологической теории. Но, увы! Далеко не все признали его характеристики несправедливыми. Напротив, в первых печатных отзывах о его книге высказывалось скорее сочувствие его взглядам на женщину. Среди этих откликов особенно характерна для переживаемых настроений статья г-жи Гиппиус под названием "Зверебог". Для не читавших ее замечу, что зверебог - это Женщина, а не Вейнингер.

Задача статьи -показать, что женщина занимает фактически положение, которое ей соответствует по Вейнингеру, и что фат этот является результатом верного ощущения женственности в связи с тем, что реальная женщина действительно почти воплощает идеальную женственность (как ее рисует В.). И г-жа Гиппиус "от всей души" приветствует это общее недоверие к женщине. "Будучи женщиной, - говорит она, - я не только не восстаю и не жалуюсь на него, но всячески - действенно и жизненно - это утверждаю. Женщины должны примириться, что их крупицы часто пропадают: Малые величины пусть стираются".

Против такого рассуждения нет нужды выдвигать какие-либо сильные аргументы. Когда женщина, достигшая, по, выражению Мережковского, "крайних вершин культуры", рекомендует другим смиренно пресмыкаться во прахе, то ей хочется указать лишь на то, что неудобно проповедовать смирение, карабкаясь на вершины, и вкушать самой от плодов культуры, громогласно объявляя ее не по зубам женщине.

Г. Ашкинази в своей весьма обстоятельной брошюре, посвященной Вейнингеру, находит, "что наблюдения в большей или меньшей мере подтверждают женоненавистнические выводы В.". Тут, конечно, на сцене появляется и менее развитой череп женщины, и ее более развитой таз, и самая типичная женщина - Наташа Ростова, воспринимающая чуждую ей умственную деятельность Пьера как мужской половой признак.

Г. Ашкинази следовало бы знать, хотя бы по X. Эллису, на которого ссылается Вейнингер, что в настоящее время череп, равно как и таз считаются неблагодарной почвой для изучения половых различий и, наоборот, чрезвычайно удобной для исследования условий полового равенства.

Ему не следовало бы, с другой стороны, раз он привлек к делу в качестве свидетеля русскую литературу, останавливаться на Наташе Ростовой, типичной представительнице своей среды, а надо было взять более или менее длинный ряд лучших женских типов и на них доказывать, что для женщины "нетипична" духовная жизнь.

И, думается, если б русской женщине нужен был адвокат, то она не нашла бы лучшего, чем наша изящная литература за все прошлое столетие. Если признавать вообще, что возможны общие характеристики женщины как психологического типа, то, восстанавливая в памяти типы наших литературных героинь, начиная от пушкинской Татьяны, можно не без основания прийти к заключению, что именно женщина является по преимуществу носительницей моральных начал. Отделенная Китайской стеной от жизни, почти лишенная образования, она до второй половины прошлого столетия не могла идти вровень с мужчиной в умственном развитии. Свое чисто интеллектуальное содержание ей приходилось по большей части в готовом виде брать от него. Но когда дело касалось убеждений и проведения их в жизнь, она стояла перед ним, как воплощенный категорический императив, повелительно зовущий вперед в деле борьбы, неумолимый и непреклонный, как совесть, в минуту колебания.

Не имея возможности подробно останавливаться на анализе литературных женских типов, я напомню лишь, что не мужчина, а женщина была у нас героиней тревожного кануна великих реформ и она же, если верить свидетельству литературы, явилась к изголовью пролежанного обломовского дивана, чтобы сказать лениво дремавшей обывательской Руси великие слова: встань и ходи.

Знакомые г-жи Гиппиус, "умные и тонкие" мужчины, не говорят с женщиной о том, что их всего больше занимает: "Разве уж хорошенькая". Герои русской литературы, наоборот, очень часто идут к женщине в момент нравственного кризиса и у нее ищут мужества, Стоит вспомнить хотя бы Раскольникова и его излияния перед слабой простенькой Соней. И он, этот гордый, себялюбивый индивидуалист, считал возможным, чтобы "ее убеждения стали его убеждениями"!..

А пол? А порабощение сексуальностью? Почему мысль о поле и обо всем специфически с ним связанном никогда не приходила в голову перед галереей прежних литературных героинь? А между тем, тех женщин любили и они сами умели любить; некоторые из них как бы окружены любовной атмосферой. Но, хотя бы окружающая атмосфера была насыщена любовью, на ее фоне рельефно выступала женщина-человек, и ее нравственные требования, ее пробуждающиеся умственные запросы так неразрывно сплетались со всеми проявлениями ее "пола", что специально останавливаться на нем, выделять его в особый вопрос казалось чем-то несуразным.

Быть может, мне скажут, что если говорить о литературных типах, то не надо забывать и современных. Ведь они тоже что-нибудь доказывают. Я охотно иду навстречу такому возражению. Действительно, современная литература, за малыми исключениями, говорит о женщине нечто иное, чем прежняя. И не только "молодая" литература. Чтобы не ходить далеко за примерами, приведу два коротеньких диалога из повести Потаненко "Ужас счастья".

Мать встречает свою дочь вдвоем с мужчиной в саду одного загородного кабачка. По этому поводу дочь беседует с отцом:

Дочь. Воображаю, какие у нее были мысли!

Отец. Какие же. Мура?

Дочь. О, самые грязные. Ведь она женщина. А когда женщина видит другую женщину с мужчиной, она просто не умеет думать о них иначе, как грязно...

Через страницу жена, обманывающая мужа, на вопрос своего возлюбленного, сумеет ли она замести следы, без запинки отвечает. "Ну, разумеется, иначе я перестала бы считать себя женщиной".

Катерина в "Грозе" рассуждала по-другому, но то было давно. Вот именно потому, что то было давно и для многих быльем поросло, я не считаю себя вправе сопоставлять теперешних героинь с прежними. Их место рядом с современными героями.

Но когда я мысленно сравниваю самую "мужественную" женщину наших дней, Леду Каменского, с самым мужественным мужчиной, Саниным Арцыбашева, я не нахожу, что сказать, кроме того, что "оба хуже".

Далее...