Террористические идеи появляются в русском революционном движении в 1860-е годы; тогда же были осуществлены и первые террористические акты: 4 апреля 1866 г. бывший студент Дмитрий Каракозов стрелял в императора Александра II, промахнулся, был схвачен и публично повешен. 21 ноября 1869 г. был убит по обвинению в предательстве студент Иван Иванов "пятеркой" членов общества "Народная расправа", возглавляемой его основателем и вождем Сергеем Нечаевым. Оба эти теракта возымели эффект, обратный тому, на который рассчитывали его исполнители. Покушение Каракозова на царя, освободившего крестьян, вызвало всеобщее негодование. Зверское убийство Иванова, последующая публикация в печати "Катехизиса революционера" Нечаева, в котором возводилось в принцип физическое уничтожение "особенно вредных" лиц, вызвали у русских революционеров аллергию к террористическим методам борьбы почти на 10 лет.

24 января 1878 г. дочь штабс-капитана Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова и тяжело его ранила. 31 марта того же года она была оправдана судом присяжных. Присяжные очень точно отразили общественные настроения; по приказу Трепова, в нарушение закона был высечен политзаключенный - покушение Засулич стало ответом на произвол высокопоставленного чиновника.

Парадоксальным образом ее теракт стал средством защиты закона и прав личности.

Выстрел Засулич положил начало "террористическому пятилетию" (1878-1882) в жизни России. Революционеры, разочаровавшись в возможности поднять крестьянство на восстание, переходят от пропаганды к террору, от анархизма к политической борьбе. Партия "Народной воли", образовавшаяся в 1879 г., начинает "охоту на коронованного зверя" - Александра II. Вера Засулич была первой "женщиной с револьвером" в русском революционном движении; в Исполнительный комитет "Народной воли" первого состава, насчитывавший 29 человек, входило 10 женщин.

Принцип равенства проводился в жизнь неукоснительно - женщины участвовали в подготовке террористических актов наравне с мужчинами. Софья Перовская, непосредственно руководила подготовкой и осуществлением цареубийства 1 марта 1881 года; на процессе "первомартовцев" две женщины - Перовская и агент исполнительного комитета Геся Гельфман. были приговорены к смертной казни. 3 апреля 1881 г. 28-летняя Перовская вместе с другими "первомартовцами" была публично повешена, став первой женщиной в России, казненной за политическое преступление. Гельфман, ввиду ее беременности (отец ребенка, народоволец. Николай Саблин, застрелился при аресте) отсрочили смертную казнь до рождения ребенка. Этот изуверский приговор вызвал протесты международной общественности и смертную казнь заменили, в конце концов, вечной каторгой. Три месяца спустя после рождения девочки она была отнята у матери, а уже 1 февраля 1882 г. Гельфман умерла в тюрьме.

Еще одной легендой "Народной воли", наряду с Перовской, была Вера Фигнер, участница почти всех покушений на царя. Пока очаровательная Вера Николаевна была на свободе, власти не решались провести коронацию, опасаясь покушения на Александра Ш. Когда император получил известие о ее аресте, он воскликнул: "Наконец эта ужасная женщина арестована!" Фигнер приговорили к смертной казни, замененной по конфирмации вечной каторгой.

Принимая активное участие в организации и подготовке террористических актов, женщины, участницы народнического движения 1870-1880-х годов сами все же не были особенно часто их непосредственными исполнителями. Кроме выстрела Засулич, можно назвать, пожалуй, покушения входивших в "Народную волю" Март, Кутитонской на забайкальского губернатора Л. И. Ильяшевича и Марии Калюжной на начальника Одесского жандармского управления полковника А. М. Катанского. Хотя в желающих недостатка не было. Кстати, едва ли не последнюю серьезную попытку возродить "Народную волю" и организовать цареубийство предприняла София Гинсбург; однако она была арестована, приговорена к 1890 г. к смертной казни, замененной Александром III на вечную каторгу. Уже в январе следующего года, отбывая каторгу в Шлиссельбургской крепости, Гинсбург, раздобыв где-то тупые ножницы, перерезала себе горло.

В течение почти 20. лет после разгрома "Народной воли" в начале 1880-х годов, попытки русских революционеров возобновить террористическую борьбу неизменно заканчивались неудачей. Однако противостояние самодержавия, не желавшего поступиться хотя бы частью власти в пользу общества, с одной стороны, крайне радикальные настроения "левого крыла" общества, с другой, с большой вероятностью опять вели к "повторению пройденного" в 1870-1880-е годы.

14 февраля 1901 г. бывший студент Петр Карпович смертельно ранил министра народного просвещения Н.П. Боголепова. Это был ответ на жестокую расправу с участниками студенческих волнений - массовые исключения и сдачу в солдаты. Как и Засулич в свое время, Карпович действовал по собственной инициативе, а не по поручению какой-либо партии. Впрочем, партия не замедлила объявиться. 2 апреля 1902 г. бывший студент Степан Балмашев застрелил министра внутренних дел Д.С. Сипягина. Ответственность за теракт взяла на себя Боевая организация партии социалистов-революционеров (БО ПСР). На страну накатила вторая, и гораздо более мощная, "террористическая волна" (1901-1911).

Партия эсеров, сложившаяся в 1901-1902 гг., считала себя преемницей "Народной воли". Признавая террор средством агитации, самозащиты и дезорганизации правительства, эсеры стремились увязывать его с массовым движением. Они боялись повторения народовольческой истории, когда вся деятельность партии в конце концов. свелась к террору и он подчинил себе все остальные отрасли партийной деятельности. Чтобы избежать этого, эсеры пришли к оригинальному организационному решению - Боевая организация становилась автономной и абсолютно самостоятельной в решении поставленных перед ней задач. ЦК определял объекты покушения, выделял средства - все остальное отдавалось на усмотрение БО.

Внутри БО соблюдалась жесткая дисциплина и централизм; член-распорядитель, стоявший во главе организации, обладал диктаторскими полномочиями. Он же в конечном счете и решал, кого принимать в состав БО. Создателем БО и ее первым руководителем был Григорий Гершуни; он же был непосредственным руководителем покушений на министра внутренних дел Д.С. Сипягина, уфимского губернатора Н.М. Богдановича и харьковского - кн. И.М. Оболенского. После ареста Горшуни в мае 1903 г. организацию возглавил Евно Азеф, известный в партии своим хладнокровием и организаторскими способностями; обладал он, несомненно, и незаурядными актерскими способностями - к тому времени Азеф уже около 10 лет был платным осведомителем полиции*. Своим заместителем он назначил Бориса Савинкова. Под руководством этого дуэта и были осуществлены два самых громких теракта БО - убийство министра внутренних дел В.К. Плеве 15 июля 1904 г. (исполнитель -Е.С. Сезонов) и вел. кн. Сергея Александровича 4 февраля 1905 г. (исполнитель - И.П. Каляев).

Успешные теракты подняли авторитет эсеров, обеспечили приток новых членов и денежных средств, а прием в БО можно было вполне проводить на конкурсной основе - настолько велико было число желающих в нее вступить. Особый размах терроризм приобрел в период революции 1905-1907 годов. Кроме БО, теперь в стране действовали так называемые летучие боевые отряды, подчиняющиеся областным партийным комитетам, местные боевые дружины. Началась настоящая террористическая

* См. Николаевский Борис. История одного предателя: террористы и политическая полиция. М.: Высшая школа, 1491. В книге В. И. Николаевского исследована не только история Азефа, но и эсеровского терроризма.

война. Всего в период 1901-1911 годов эсеровскими боевиками было совершено 263 террористических акта. Их объектами стали 2 министра; 33 генерал-губернатора, губернатора и вице-губернатора; 16 градоначальников, начальников окружных отделений, полицмейстеров, прокуроров, их помощников, начальников сыскных отделений; 7 генералов и адмиралов, 15 полковников: 8 присяжных поверенных; 26 агентов полиции и провокаторов.

Эти данные не включали в себя теракты, осуществленные раскольниками-"максималистами", а также осуществленные членами партии, но без санкции партийных организаций. Кроме эсеров, террор широко практиковали анархисты, грешили им, вопреки теоретическому отрицанию его эффективности, и социал-демократы обоих толков, различные национальные партии- В итоге, по подсчетам американского историка Анны Гейфман, в 1905-1907 гг. террористами было убито и ранено около 4500 государственных служащих различного уровня. "Попутно" было убито 2180 и ранено 2530 частных лиц. Всего же в 1901- 1911 годах жертвами террористических актов стали около 17 тыс. человек.

Активную роль в эсеровских террористических организациях, вполне в духе народовольческих традиций, играли женщины. Правда, они редко играли "руководящую" роль, однако число женщин среди непосредственных исполнителей терактов заметно возросло. По подсчетам американской исследовательницы Эми Найт, посвятившей специальную статью женщинам-террористкам в партии социалистов-революционеров, среди 78 членов БО, входивших в ее состав с 1902 по 1910 год,, было 25 женщин. Всего же ей удалось выявить имена 44 террористок, действовавших в составе различных эсеровских боевых организаций. По-видимому, число их было несколько больше, однако идентифицировать всех вряд ли сейчас представляется возможным.

Мотивы участия женщин в освободительном движении конца XIX - начала XX века, в общем, понятны.

К причинам социальным и политическим, добавлялись и специфические "половые" - женщины не имели возможности поступать в университеты, их профессиональная карьера была ограничена только сферой преподавания и медицины, и то не в полном объеме. Однако, что толкало некоторых женщин браться за бомбы и револьверы? Почему, примкнув к революционному движению, они оказались в прямом смысле слова "на линии огня", ведь были же и другие формы участия в противоправительственной деятельности? Видимо, только социальными причинами этого не объяснишь.

Каждый случай, конечно, индивидуален, однако ответ надо, по-видимому, искать все же скорее в сфере психологии, нежели социологии. Хотя некоторые социологические выкладки могут быть, несомненно, полезны для понимания феномена "женского терроризма" Эми Найт проанализировала биографические данные 44 эсеровских террористок и пришла к выводу, что их отличает более высокое социальное происхождение и более высокий образовательный уровень, нежели их товарищей-мужчин. Так, из 40 террористок, чье социальное происхождение удалось установить, 15 были дворянками или дочерьми купцов, 4 происходили из среды разночинцев, 11 - из мещан, одна была дочерью священника и 9 родились в крестьянских семьях.

На деле социальный статус многих из них был выше, чем это следовало "по рождению". Так, крестьянка Анастасия Биценко и дочь солдата Зинаида Коноплянникова получили специальное образование и стали учительницами. Реально большинство из них принадлежало к тому слою русского общества, который принято определять термином "интеллигенция". Принадлежность к этому то восхваляемому, то хулимому "ордену" объединяла дочь якутского вице-губернатора Татьяну Леонтьеву или дочерей генерала Александру и Екатерину Измайлович с упомянутыми выше крестьянскими и солдатскими дочками.

В "Памятной книжке социалиста-революционера" в 1914 году была опубликована статистическая сводка терористических актов, осуществленных эсерами с 1902 по 1911 год. 20 из 27 женщин, принимавших участие в этих терактах, отнесены составителем к "интеллигенткам". Для сравнения: из 131 террориста-мужчины, упомянутых в этой сводке, 95 были рабочими и крестьянами по роду занятий. Высок был и образовательный уровень террористок - 11 имели высшее образование, 23 - среднее, еще 6 - домашнее, которое вполне могло быть вполне приличного уровня, и лишь 3 - начальное; одна назвала себя самоучкой. Среди террористок было 9 учительниц и 8 студенток и лишь 4 неквалифицированных рабочих Средний возраст в 1906 г. составлял 22 года.

Любопытен национальный состав эсеровских террористок - преобладали русские (22) и еврейки (13). Высокий процент - почти треть - евреек среди женщин-террористок нельзя объяснить только вообще активным участием евреев в русском революционном движении. Как показывают наблюдения историков, наибольшее число евреев насчитывалось среди социал-демократов. По мнению Леонарда Шапиро, евреев привлекала интернационалистская доктрина марксизма. К эсерам, более национально ориентированной партии русского крестьянства, примкнуло существенно меньше евреев, чем к РСДРП. Число женщин-евреек среди террористов не коррелировало с общим процентом евреев в ПСР. Эми Найт высказала вполне правдоподобное предположение, что для еврейской женщины, роль которой в семье была жестко регламентирована, разрыв с религиозными и семейными традициями требовал гораздо больших усилий, чем для мужчины, происходил на более глубоком уровне. Возможно, поэтому, ступив на путь революционной борьбы, они выбирали ее самые крайние формы, предполагавшие, среди прочего, готовность к самопожертвованию и тотальному разрыву с обществом.

Возможно, достаточно высокий социальный статус и образовательный уровень подталкивал женщин, вступивших на путь революционной борьбы, выполнить один из заветов П.Л. Лаврова - "вернуть долг народу", посвятив себя делу его освобождения в самой опасной сфере - терроризма? Участие в революционной борьбе - во имя равенства и справедливости - предполагало принесение в жертву личного счастья и личных интересов; где жертва могла быть большей, нежели в террористической борьбе, где на кон ставилась сама жизнь? В литературе уже обращалось внимание на религиозные основы психологии революционеров-народников и их преемников - эсеров. Изменился объект, но не изменилась структура религиозного чувства. Место Бога занял народ. Религиозный (или квази-религиозный) момент в особенности прослеживается в психологии террористов. Люди, борющиеся за царство справедливости, прибегают к убийствам, причем зачастую лично ни в чем не повинных, а то и просто случайных людей. Оправданием этому может служить лишь то, что они являются искупительной жертвой. Так же, как в жертву приносит, нередко, свою жизнь и сам террорист.

Уже в первой листовке Боевой организации. Выпущенной по случаю убийства С. В. Балмашевым министра внутренних дел Д.С. Сипягина, ее автор Гершуни писал, что этот акт докажет, что "люди, готовые жизнью своей пожертвовать за благо народа, сумеют достать врагов этого народа для совершения над ними правого суда". В. М. Зензинов, видный партийный публицист, одно время состоявший в Боевой организации, свидетельствовал, что на него и его поколение глубокое впечатление произвело то, что Балмашев не сделал попытки скрыться после теракта, принеся тем самым в жертву и себя самого.

"Для нас, молодых кантианцев, - писал Зензинов, - признававших человека самоцелью и общественное служение обусловливавших самоценностью человеческой личности, вопрос о терроре был самым страшным, трагическим, мучительным. Как оправдать убийство и можно ли вообще его оправдать? Убийство при всех условиях остается убийством. Мы идем на него, потому что правительство не дает нам никакой возможности проводить мирно нашу политическую программу, имеющую целью благо страны и народа.

Но разве этим можно его оправдать? Единственное, что может его до некоторой степени, если не оправдать, то субъективно искупить, это принесение при этом в жертву своей собственной жизни. С морально-философской точки зрения акт убийства должен быть одновременно и актом самопожертвования".

Германский историк М. Хилдермейер справедливо замечает, что в эсеровских декларациях террористические акты получали дополнительное оправдание при помощи моральных и этических аргументов. "Это демонстрировало примечательный иррационализм и псевдорелигиозное преклонение перед "героями-мстителями"... Убийства объяснялись не политическими причинами, а "ненавистью", "духом самопожертвования" и "чувством чести". Использование бомб провозглашалось "святым делом". На террористов распространялась особая аура, ставившая их выше обычных членов партии, по удачному выражению Хилдермейера, "гражданских членов партии".

У многих женщин-терроросток жертвенные мотивы прослеживаются особенно отчетливо. Классический пример - член БО Мария Беневская, верующая христианка, изготовлявшая бомбы и пострадавшая при случайном взрыве; она находила оправдание своей деятельности скорее в Библии, нежели в партийных программах, Евстолия Рогожинникова, застрелившая начальника Главного тюремного управления А.М. Максимовского, писала перед казнью, что она вступила на путь терроризма из чувства долга и любви к людям. Дора Бриллиант рвалась сама выйти с бомбой на Плеве или вел. кн. Сергея Александровича; а ведь и в том и в другом случае гибель была практически неизбежной. "Беззаветное самопожертвование, спокойное сознание неизбежности своей гибели - такова была самая яркая отличительная черта всей этой группы", - писала о товарищах по БО, женщинах и мужчинах, Валентина Попова в своих, публикуемых в этом сборнике, воспоминаниях.

Интересно сравнить отношение к моральной стороне терроризма революционеров двух поколений - народовольцев и эсеров. Легендарная Вера Фигнер пережила 20-летнее заключение в Шлиссельбурге, вышла на поселение и в конце концов перебралась за границу, где сблизилась с эсерами. "На поклон" к ней приехал Борис Савинков - Фигнер и Савинков, по инициативе последнего, вели дискуссии о ценности жизни, об ответственности за убийство и о самопожертвовании, о сходстве и различии в подходе к этим проблемам народовольцев и эсеров. Фигнер эти проблемы казались надуманными- По ее мнению, у народовольца, "определившего себя", не было внутренней борьбы: "Если берешь чужую жизнь - отдавай и свою легко и свободно- Мы о ценности жизни не рассуждали, никогда не говорили о ней, а шли отдавать ее, или всегда были готовы отдать, как-то просто, без всякой оценки того, что отдаем или готовы отдать".

Далее в ее мемуарной книге, где воспроизведены разговоры с Савинковым, следует блистательный по своей откровенности пассаж, многое объясняющий в психологии и логике не только террористов, но и революционеров вообще: "Повышенная чувствительность к тяжести политической и экономической обстановки затушевывала личное, и индивидуальная жизнь была такой несоизмеримо малой величиной в сравнении с жизнью народа, со всеми ее тяготами для него, что как-то не думалось о своем". Остается добавить - о чужом тем более. Т.е. для народовольцев просто не существовало проблемы абсолютной ценности жизни.

Рассуждения Савинкова о тяжелом душевном состоянии человека, решающегося на "жестокое дело отнятия человеческой жизни" казались ей надуманными, а слова - фальшивыми- Неизвестно, насколько искренен был Савинков; человек, пославший боевика убить предателя (Н-Ю. Татарова) на глазах у родителей, неоднократно отправлявший своих друзей-подчиненных на верную смерть, не очень похож на внутренне раздвоенного и рефлектирующего интеллигента. Его художественные произведения достаточно холодны и навеяны скорее декадентской литературой, чем внутренними переживаниями.

Однако он все же ставит вопрос о ценности жизни не только террориста, но и его жертвы и пытается найти политическому убийству (опять-таки, неизвестно, насколько искренне) подобие религиозного оправдания. Характерно, что в его разговорах с Фигнер мелькают слова "Голгофа", "моление о чаше". Старая народница с восхитительной простотой объясняет псе эти страдания тем, что "за период в 25 лет у революционера поднялся материальный уровень жизни, выросла потребность жизни для себя, выросло сознание ценности своего "я- и явилось требование жизни для себя". Неудивительно, что получив как-то раз письмо от Савинкова с подписью: "Ваш сын", Фигнер не удержалась от восклицания: "Не сын, а подкидыш!" Необходимо добавить, что цитируемые воспоминания были написаны до загадочной гибели Савинкова а финал его запутанной жизни был еще неизвестен мемуаристке.

Не мучилась, особенно над нравственными проблемами, связанными с терроризмом, другая, прославленная революционерка 1870-х - "бабушка русской революции" Екатерина Брешковская, вошедшая в руководство ПСР. В 1905 году со страниц центрального органа партии, она призвала к массовому "аграрному" террору. Она писала, что подобные действия на первых порах "едва ли не единственная возможность для крестьян проявить дух протеста, побуждение человеческого достоинства". Партия социалистов-революционеров "согласует свою тактику с этими лучшими сторонами народной психологии".

Партии нет смысла, направлять "более передовые и сознательные народные силы на такие элементы, уничтожение которых, нисколько не ослабив главную крепость - правительство - в то же время вызвало бы бесконечный ряд осложнений, не на пользу, а во вред восстанию". Однако партия, в соответствии с духом и смыслом своей программы, обязана насаждать среди крестьянства политический террор, воспитывающий "не только необходимый дух борьбы и умение защитить себя от сильного и непримиримого противника, но и сознание причинной связи явлений, знание политической стороны государственного строя". Итак, воспитание духа борьбы и политическое самообразование крестьян посредством политических убийств!

Некоторая оголтелость старой народницы произвела впечатление даже на такого последовательного сторонника терроризма и одного из главных его идеологов, как лидер ПСР Виктор Черной. Он вспоминал впоследствии, что "бабушка" "в это время готова была каждому человеку дать револьвер и послать стрелять кого угодно, начиная от рядового помещика и кончая царем, и считала, что ЦК "тормозит" революцию, желая направить ее по какому-то облюбованному руслу, когда нужно самое простое, во все стороны разливающееся половодье". ЦК, кстати, отнюдь не "тормозил" и летом 1905 г. в одной из передовиц "Революционной России" было провозглашено, что в разгар гражданской войны партия будет уважать личную безопасность лишь тех людей, которые сохраняют нейтралитет в борьбе правительства и революционеров. "Свинцовая пуля" обещалась теперь не только "столпам" правительства, ной "мелким соткам".

Мотив самопожертвования, сопровождавший террористические акты, привел американских историков Эми Найт и. Анну Гейфман к заключению, что, возможно, многие террористы имели психические отклонения и их участие в террористической борьбе объяснялось тягой к смерти. Не решаясь покончить самоубийством, они нашли для себя такой нестандартный способ рассчитаться с жизнью, да еще громко хлопнув при этом дверью. Для тех террористов, которые были воспитаны в христианской традиции, расценивающей самоубийство как грех, подобный выход становился едва ли не единственным.

Э. Найт в статье о женщинах-террористках в ПСР пишет, что "склонность к суициду была частью террористической ментальности, террористический акт был часто актом самоубийства". А. Гейфман посвятила раздел в одной из глав своей монографии этой щекотливой теме. Проблема действительно существует, но до сих пор не подвергалась в отечественной литературе сколь-нибудь серьезному анализу.

Между тем, некие особые отношения со смертью отмечены у многих террористов обоего пола. Известный философ и публицист Федор Степун, комиссарствовавший в 1917 году и в таком качестве близко общавшийся с Б.В. Савинковым, писал в своих мемуарах, что "оживал Савинков лишь тогда, когда начинал говорить о смерти. Я знаю, какую я говорю ответственную вещь, и тем не менее не могу не высказать уже давно преследующей меня мысли, что вся террористическая деятельность Савинкова и вся его кипучая комиссарская работа на фронте были в своей последней, метафизической сущности лишь постановками каких-то лично ему, Савинкову, необходимых опытов смерти. Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти".

Приговоренная к смерти в феврале 1908 г. Анна Распутина, член Летучего боевого отряда Северной области, говорила смотрителю арестантских помещений Петропавловской крепости полковнику Г.А. Иванишину, что обвинитель в суде, характеризуя их группу, напал на верную мысль, но только неточно ее выразил. Он сказал, что "в этих людях убит инстинкт жизни и поэтому они не дорожат жизнью других"; это не так, заметила Распутина, "у нас убит инстинкт смерти, подобно тому, как убит он у храброго офицера, идущего в бой". Возможно, в чем-то были правы и прокурор, и террористка-Распутина принадлежала к тем "семи повешенным", которым посвятил свой известный рассказ Леонид Андреев. Среди казненных, кроме Распутиной, были еще две женщины - Лидия Стуре и "неизвестная под кличками "Казанская" и "Кися" - Елизавета Лебедева. Иванишин отметил у всех "поразительную бодрость духа".

Анна Гейфман пишет о Евстолии Рогозинниковой, застрелившей начальника Главного тюремного управления Максимовского, время от времени оглашавшей зал судебного заседания взрывами смеха. А ведь дело шло к виселице - и ею действительно закончилось. Обращает внимание Гейфман, так же, как и Эми Найт, на свидетельство современника о том, что застрелившая генерала Г.А. Мина Зинаида Коноплянникова "шла на смерть как на празднике. Думаю, что многие свидетельства современников требуют свежего взгляда и непредвзятого анализа. В то же время делать какие-либо выводы, о психической неадекватности террористов надо с крайней осторожностью.

Так, Коноплянникова оказалась второй женщиной, после Софьи Перовской, казненной за политическое преступление. Прецедентов не было 25 лет. Таким образом, идя на теракт, она могла скорее рассчитывать на снисхождение, нежели на виселицу. Или ее отказ подать прошение о помиловании и хладнокровное поведение во время казни: что это, отклонение от нормы или точное следование партийной установке "умереть с радостным сознанием, что не напрасно пожертвовали жизнью".

Гейфман приводит цитату из не датированного письма Марии Спиридоновой, находящемся в архиве ПОР в Амстердаме, в котором она пишет, что хотела, чтобы ее убили на месте покушения и что ее смерть была бы прекрасным агитационным актом. В более известном письме, переданном из Тамбовской тюрьмы, где она находилась после убийства Луженовского, на волю и разошедшимся по всей России, Спиридонова сообщала о своей попытке застрелиться сразу после теракта, о своем призыве к охране Луженовского расстрелять ее на месте, о стремлении разбить себе голову во время конвоирования из Борисоглебска в ТамбовОднако свидетельствует ли это, опять-таки, о склонности к суициду или о попытке избавиться от пыток и издевательств, которые не замедлили последовать?

Далее...