Женщины почти всех стран борются за свои права, за свою свободу и достоинство своей личности. Но выступает ли значение этой борьбы за пределы интересов отдельных лиц, хотя бы их были миллионы, за пределы их счастья, их развития, их свободы?

Правда, в связи с женским движением иногда выдвигаются интересы всего общества: облагорожение и углубление значения брака и воспитания детей при большем духовном развитии и экономической независимости женщины; более строгий выбор наиболее способных во всех областях деятельности и т. д. Но никогда не ставится вопрос о сверхиндивидуальной и сверхсоциальной культурной ценности этого движения, о его творческих силах. Поведет ли освобождение женщины лишь к тому, что те формы жизни и деятельности, которые принадлежали до сих пор лишь мужчинам, поступят в распоряжение стольких-то женщин? Станет ли от этого движения богаче по существу, по содержанию сфера культурных благ? Или создастся только подражание и копирование, но не действительное творчество? Такова постановка вопроса о женском движении у Георга Зиммеля. Он отвечает на эти вопросы в благоприятном для женщины смысле и прибавляет, что женское движение будет иметь, может быть, более глубокое влияние на будущность нашего общества, чем даже рабочий вопрос. В дальнейшем я постараюсь изложить его главные мысли.

Культура человечества является чем-то, так сказать, не внеполовым, она отнюдь не лежит по ту сторону мужчины и женщины во всей чистоте своей объективной сущности. Наоборот, за исключением очень немногих областей, культура наша носит скорее совершенно мужской характер. Мужчины создали промышленность и искусство, науку и торговлю, государственное управление и религию, и поэтому все это не только носит объективно мужской характер, но требует для своего постоянного функционирования специфически мужской силы. Мужской характер культуры дал повод всякий неудовлетворительный результат в какой-нибудь области называть именем "женской" работы, а лучшую похвалу успехов женщины в этих же самых областях видеть в определении работы как "чисто мужской". Это вытекает не только из высокомерия мужчин, в силу которого все мужское является синонимом ценного, но выражает тот исторический факт, что наша культура возникла из духа и деятельности мужчин, а потому приспособлена только к мужской работоспособности. При этом нужно иметь в виду не только более высокую степень физической или, быть может, даже и психической силы, но главным образом качественные различия полов.

Не только количество, но самый характер нашей культурной работы требует специфических мужских сил, мужских чувств, мужского интеллекта, например, в каждом законодательстве и в известной мере также в каждом судебном приговоре действуют, с одной стороны, основное чувство права, частная инстинктивная или сознательная целесообразность, с другой - объективная логика. Характер же и пропорция, в которой соединяются эти элементы, были бы, наверное, совершенно иные, чем теперь, если бы право устанавливалось и проводилось в жизнь женщинами. Частная оппозиция женщин юридическим нормам и суждениям ни в коем случае не является враждебным отношением к праву вообще, но лишь к мужскому праву, которое мы только и имеем и которое мы, поэтому считаем правом вообще. Другой пример: некоторые ремесла, например столярное, считаются мужскими, хотя многие операции в них могли бы быть очень хорошо выполнены и женщинами. Но господствующее разделение и организация труда связывают эти операции с другими видами работы, требующими уже мужской силы. Благодаря этой исторической, хотя, очевидно, необходимой организации труда ремесла эти получили отпечаток изначально мужской работы. И вообще, характеризующая наши профессии специализация носит целиком мужской характер. Она не является чем-то просто внешним, но существует благодаря психологической особенности мужского духа сосредоточиваться на какой-нибудь совершенно односторонней деятельности, дифференцировавшейся от целостной личности, так, будто объективная специальная работа и субъективная личность живут какой-то своей особой жизнью. Всякое далеко идущее разделение труда означает собой отделение субъекта от его деятельности: последняя входит в объективный порядок вещей, подчиняется требованиям безличного целого, тогда как собственно субъективные интересы и внутренние движения человека образуют свой особый мир и ведут, так сказать, приватное существование. Если бы не существовало этой психологической Возможности, то наша построенная на крайнем разделении труда культура была бы не только невыполнима, но она, прежде всего, была бы невидима.

По-видимому, здесь лежит самое глубокое различие мужского и женского духа. Последний не мог бы, по крайней мере, в типических случаях существовать при подобном отделении отдельных функций от совокупного "я" и его эмоциональных и душевных центров. Вся глубина женственности и красота существа женщины, являющиеся мужской душе как спасение и примирение, основаны на неразрывном единстве, на органической непосредственной связи личности с каждым из ее проявлений; неотделимости своего "я", которое знает только все или ничего.

То первичное отношение, которое как будто еще имеет женская душа к нарушенному единству природы, и которое отличает ее существо от обособленного, дифференцированного растворяющегося в объективности существа мужчины, именно это же отделяет ее и от нашей покоящейся на специализации труда культуры. Поскольку женщинам открылись мужские профессии, носящие именно этот характер, постольку же культурная работа лишается элемента творчества. 0ни, принуждаются к рамкам дифференцированного труда, в котором не могут проявляться самые глубокие особенности их существа; они не только лишь повторяют с точки зрения объективного интереса культуры раз уже данное, но, кроме того, делают все это, так сказать, неподходящими средствами, потому что им чужды те формы, которые предлагаются их силам. И не то чтобы силы их были слишком незначительны, но потому что характер проявления этих сил не подходит к категориям нашей культурной работы, Подобное же явление мы наблюдаем теперь и на массе мужчин.

Сближение сословий тысячи влияний и легкость осуществления; современной жизни; развили или довели до сознания массу своеобразных особенностей, которые не могут найти своего проявления в существующих профессиях Существо и направление внутренних дарований становятся все разнообразнее, и этот процесс идет быстрее, чем возможность их профессионального применения. Все больше и больше растет число мужчин, которые по их склонностям стоят на распутье перед несколькими профессиями и ни одной из них не могут отдаться настоящим образом, так как, то они боятся не заполнить всю ту жизненную форму, которую предлагает одна из профессий, то боятся сломать рамки одной профессии. Насколько же сильнее должно быть несоответствие между историческими данными, мужскими профессиями: и женской душой со свойственными ей одной, ритмом, характером проявления, напряжением ее чувствами?

Итак, наша проблема - даст ли женщина, получив свободу, культурные блага нового качества - будет разрешена в утвердительном смысле при условии нового разделения, новой нюансировки профессий. Она была бы решена не тем, что женщины стали бы естествоиспытателями, врачами или художниками в том же смысле, как и мужчины, но лишь тем, что они дали бы то, чего не могли дать мужчины.

Необходимо дальнейшее разделение труда, чтобы те элементы, которые соответствуют характеру женской работы, были выделены и объединены в особые профессии. Этим была бы достигнута не только чрезвычайная утонченность и обогащение сферы труда, но была бы значительно ослаблена конкуренция между мужским и женским трудом.

Английским рабочим удалось провести этот принцип, правда, лишь в очень узкой сфере. Женщины часто пользовались своим более низким и дешевым укладом жизни, чтобы оттеснить мужчин и этим вызвать такое ухудшение нормальной заработной платы, что профессиональные союзы жесточайшим образом стали бороться против применения женского труда в индустрии. Тогда некоторые союзы, например союз ткачей в хлопчатобумажном и чулочном производстве, нашли выход из этого положения путем введения таксирования платы для всех, даже самых мелких функций фабричной работы. Они оплачивались одинаково, исполнялись ли они мужчинами или женщинами. Тогда как бы само собой установилось такое разделение труда, при котором женщины монополизировали себе функции, соответствующие; их физическим силам и ловкости, предоставив мужчинам подходящее их силам. Это дало, во-первых, действительное объективное равенство, потому что, если, например, женщина исполняла мужскую работу, так она и зарабатывала столько же, а во-вторых, при новом разделении труда была устранена конкуренция. Лучший знаток положения английского фабричного рабочего полагает: "Что касается ручного труда, то женщины образуют особый класс рабочих, имеющих другие способности и другие потребности, чем мужчины. Чтобы оба пола поставить на один уровень здоровья и продуктивности в работе, должны тем и другим даваться различные задачи". Здесь разрешена, так сказать, главным образом громадная проблема женского труда, проведена линия раздела на сложные комплексы задач, в которые организована современная культурная работа, линия, соединяющая соответствующие именно женским данным пункты в особые профессии. Если при этом типе реформ дело идет о разрешении данной задачи, хотя и данными средствами, но в новой более целесообразной форме, то могут появиться и новые задачи или, по крайней мере, принципиально новые пути к решению общих проблем. Ближайшим примером тут может служить медицина.

Наш вопрос заключается в том, будем ли мы обязаны врачам-женщинам не только подъемом физического и духовного благосостояния, но и качественным, мужскими силами не достигаемым, ростом медицинской культуры. Этого можно ожидать, так как диагноз, так и лечение не в малой степени зависят от способности прочувствовать состояние пациента. Объективные клинические способы исследования зачастую отказываются служить до конца, если они не бывают дополнены или непосредственным, инстинктивным, или полученным из внешних проявлений субъективным пониманием состояния больного и его чувств. Многие опытные врачи по нервным болезням говорят, что некоторые тяжелые состояния может лишь тот уразуметь нужным для врача образом, кто когда-нибудь пережил их. Всецело воссоздать в уме чужое состояние может лишь тот, кто подобно же организован. Женщина-врач по отношению к женщинам не только будет ставить более точный диагноз и тоньше индивидуализировать метод лечения, но также сможет открыть чисто научным путем типические соотношения, недоступные мужчине, и таким образом обогатить объективную культуру специфическим вкладом.

Новой вариацией того же самого мотива является мысль использовать женскую психику для научного исторического познавания. То, что мы называем историей, было бы бессмысленной сутолокой без всякого значения, сути и интереса, если бы внешние действия не объясняли психологически, не подводили бы под них душевные процессы, которые никогда не могут непосредственно наблюдаться, а доступны лишь творческой фантазии и прочувствованному пониманию человеческой души. И здесь необходимо, в общем, известное сходство душевной организации, чтобы правильно угадать потребности и, страсти, любовь и ненависть, инстинкты и религиозные эмоции, которые являются главными пружинами исторической игры. Конечно, сходство нельзя понимать механически, и весь процесс скрывает в себе величайшую психологическую тайну. Во всяком случае, не нужно быть Цезарем, чтобы понимать Цезаря, или Катилиной, чтобы понимать Катилину. Такое творческое понимание совершается в тех слоях души, которые лежат по ту сторону непосредственного, личного существования, такова художественная функция, живущая над сферой субъективной жизни.

Может даже случиться, что в основе особенно глубокого психологического понимания будет лежать как раз известного рода субъективное различие; более того, слишком прямое сходство может до такой степени удерживать нас в сфере субъективного, что до воспроизведения в сфере научно-художественной мы никогда не дойдем.

Житейский опыт показывает, что женщины многие стороны мужской души лучше понимают и вернее угадывают инстинктом, чем мужчины. Зиммель не сомневается, что эта способность могла бы быть использована для исторического исследования. Нужно только уяснить себе то, что по многим причинам обыкновенно не замечает наша научная бюрократия, то, что всякая историческая наука есть прикладная психология, чтобы понять, какую незаменимую услугу могла бы оказать женская душа с ее особыми органами понимания и перечувствования во всех областях, начиная от смутных народных движений до расшифрования исторических памятников. Для всех понятнее эта возможность была бы в области искусства, так как здесь фактически уже существуют подобного рода начинания.

Всего заметнее это в литературе. Здесь есть целый ряд женщин, которые не заражены рабским честолюбием писать, "как мужчины"; которые не обнаруживают своими мужскими псевдонимами, что они не имеют никакого понятия о том действительно оригинальном и специфически значительном, что они могли бы дать в качестве женщин.

Конечно, выражение чисто женских нюансов, их объективация, встречает большие трудности и в литературе, так как общие формы художественного творчества являются специально мужскими продуктами и обнаруживают тонкое интимное противодействие наполнению их специфически женским содержанием. Например, в женской лирике, и именно в наиболее удачной, подмечается часто некоторая раздвоенность между субъективным содержанием и художественной формой, какая-то скрытая неудовлетворенность, как будто творящая душа и ее внешнее выражение были разного склада. Очень интересно заметить, что в стадии народной песни женщины у многих народов, по меньшей мере, так же продуктивны в области поэзии, как и мужчины. Здесь, как и во многих других процессах развития, высшая форма повторяет низшую: самое высшее произведение человеческого интеллекта, математика, стоит одинаково в стороне от мужского и женского, и этим, быть может, объясняется тот бросающийся в глаза факт, что женщины именно здесь обнаружили свое более глубокое понимание и наибольшую производительность, чем в других науках. Математика обладает абстрактностью, выходит за пределы всякого психологического дифференцирования - точно так же, как народная песня не вошла еще в эти пределы.

Меньшее затруднение, чем другие литературные формул, для женского творчества представляет собой, по-видимому, роман. Поэтому, вероятно, инстинкт и привел женщин именно в область романа как в свою собственную сферу, где они всего свободнее и оригинальнее могут творить. Конечно, и здесь необходимо продолжительное и равномерное отношение к массе разнообразных явлений, напряжение чувства объективного, которое должно оставаться на одной и той же высоте, как при симпатичном так и при антипатичном содержании, - все это не соответствует ритму женской души, и поэтому, вероятно, даже и в форме романа, представляющего, казалось бы, наибольший простор для нюансов женского творчества, женщины дали лишь очень немного выдающихся в художественном отношении произведений. Некоторые особенности специфически женского творчества выступают здесь, во всяком случае, заметнее, чем, например, в живописи и скульптуре, где уже обычное подражание художницы своему учителю таит в себе мужские идеалы и подавляет женский индивидуальный характер творчества. Что последний возможен и в области скульптуры и живописи, в этом нельзя сомневаться ни одной минуты. И не потому только, что отношение женщины к миру иное, чем у мужчин, но потому, что мы знаем теперь, насколько скульптура и живопись зависят от физико-психических условий, от способа превращения душевных процессов в физические, от влияний нервной системы на характер ощущений, от ритма зрения и осязания. Характер проявлений внутренней жизни женщины, ее особая анатомически и физиологически определяемая манера двигаться, отношение к пространству, вытекающие из своеобразного темпа, длительности и формы ее исканий, - все это позволяет ожидать от нее в сфере искусств, имеющих дело с пространством, особой, интерпретации и обработки явлений, как она обнаруживает соответствующие особенности в сфере, например, танцев. В живописи же и скульптуре насилие, создаваемое историческим материалом, непреодолимо даже для многих художников-мужчин. Тем не менее, и здесь заметны некоторые робкие попытки женщины по оригинальности. Так, Зиммель находит в некоторых картинах Дары Гиц, в рисунках Кэте Кольвитц и в ранних произведениях Корнелии Вагнер такое общее настроение, какого он никогда не чувствовал ни в одном из мужских произведений, "Словами рассудка это не может быть передано, - говорит он, - для этого должна бы наша эстетика уйти так далеко вперед, как это мы теперь не можем себе и представить. Здесь хотя еще в виде первых шагов, но уже совершенно выступает огромное различие женского жизненного принципа от мужского".

Быть носительницами женской культуры предназначен, по мнению Зиммеля, особый тип женщин. Он имеет в виду тех, все проявления которых носят отпечаток настоящей женственности, но без

сексуальной окраски. Выражаясь в биологических терминах, можно сказать, что это существа, у которых вторичные половые признаки в психологическом отношении вполне развились, но первичные исчезли. Половая физиология с непосредственно связанными с ней психическими явлениями и проявлениями является, без сомнения, у большинства источником наиболее новых и возвышенных свойств души. Но у некоторых высокоразвитых индивидуумов эти последние свойства дифференцируются в свое особое, самостоятельное существование и не питаются уже более из того первоначального источника, который у них как бы даже вовсе атрофируется. Половое начало сделало здесь свое дело и ушло. В последнее время физиологами высказывается предположение, что прогрессивное развитие человека должно вообще ослабить значение эротики в общей духовной жизни. Влияние ее все суживается, а остальные интересы все более отделяются от нее и начинают вести самостоятельное существование, У низших животных функция размножения распространяется на всю область жизни, но как в процессе развития организмов половые функции создали себе постепенно особые органы, так и дальнейшая эволюция человека будет все более и более дифференцировать чувство любви от остальных духовных функций, и чувство это будет все менее вмешиваться в общую любовную жизнь. У отмечаемого проф. Зиммелем типа женщин женственность в половом смысле совершенно дифференцировалась от женственности в смысле общей психической организации. Первая может отстать в своем развитии или совершенно исчезнуть, нисколько при этом, не понижая вторую; все содержание душевной жизни остается проникнутым оттенком женственности.

Конечно, развитие в намеченном направлении должно встретить на своем пути целый ряд внешних и внутренних затруднений. Прежде всего, нужно указать на то, что первые стадии этого развития должны иметь направление, прямо противоположное его конечной цели. Образовательная деятельность, общественное положение самостоятельных в экономическом и духовном отношении женщин должны, конечно, пройти стадии исторически данной, следовательно, мужской культуры.

Это должно служить подготовительной ступенью для того, чтобы, начиная с определенного момента развитие, могло принять отклоняющегося направление, а затем свою особую линию.

Оставляя в стороне излишнее фантазирование, мы можем предположить, что какого бы высокого развития ни достигла женская культура в разработке вечных задач человеческой жизни, в основном и общем женщинам придется работать все-таки рука об руку с мужчинами, соединяя свой женский элемент с мужским. Поэтому женщины должны будут сначала получить одинаковое с мужчинами образование, равные с мужчинами права, принять участие в общей деятельности, так и только таким образом они могут получить базис, материал и механику для осуществления своих специальных задач. То же самое делает, например, и оригинальнейший из художников, работая в свои учебные годы у какого-нибудь другого, иначе одаренного художника, усваивая этим путем цели и средства искусства, чтобы потом самостоятельно модифицировать их в безграничных отклонениях. Здесь наша проблема затрагивает труднейшие вопросы психологии истории.

Самая развитая, самая дифференцированная женская культура должна будет иметь все же много общего с мужской культурой. Это грозит нивелированием, сокращением духовного различия между мужчинами и женщинами и, следовательно, понижением глубочайших и необходимейших прелестей жизни. Избежать эту опасность можно будет только чрезвычайным повышением чуткости к малейшим различиям. Тончайшую задачу душевной жизни составляет культивирование нашего раздражения. Идеал женщины основывался до сих пор всегда на наибольшей и наигрубейшей разнице, на непосредственно сексуальной разнице, что делало его предметом эротики. Но женский элемент в объективной культуре не будет так абсолютно и чувственно-грубо отклоняться от мужского. Мы сделаемся гораздо чувствительнее к нюансам. И теперь уже процесс утончения чувствительности в области эстетического вкуса привел от грубых контрастов к мягким оттенкам, от резких крайностей в формах и выражениях к нежным и постепенным переходам, нисколько не умаляя при этом живости и силы впечатления.

Во всяком случае, нельзя не согласиться, что образование и труд женщины, так долго остававшиеся в крайнем пренебрежении по сравнению с мужскими, должны будут пройти стадию внешнего равенства, прежде чем будет достигнут синтез: объективная культура, обобщенная элементом женского творчества. Те, для кого вся ценность и все значения женского движения заключаются в дифференцировании, в развитии специфически женского, в освобождении женского творческого элемента, должны согласиться с грубым предварительным уравниванием сторонников эмансипации.

В заключение приведу слова проф. Зиммеля: "Существующая культура отнюдь не нейтральна, но, за исключением домашнего хозяйства, всецело выкроена по мужской мерке и потому должна дать достаточный простор для другой культуры, выражающей собой особенности женской натуры. Создание такого рода нового нюанса, даже новой части света в культуре явилось бы Настоящим приобретением, которое может дать объективной культуре современное женское движение".