Основное поле взаимодействий - минисообщество. Читающий документ многое узнает о жизни в нем: о привычках сна и еды, о трехсменке и крестьянском циклическом времени, о буднях и праздниках, рождениях и похоронах. Новом годе, днях рождения, Пасхе и Рождестве, которые на равных с Восьмым марта и Первым Мая. О жизни в крестьянской избе, пятиэтажках и в барачных жилищах: "каридор был длинный у какой комнате живет Нинка а у Нинки жила на квартире эта Мария любовница моего мужа"[[Там же, ед.хр.1, л.51.]]. Мы узнаем о любви, о браке, о детях, о судьбе, о туалетах на дворе и привычках сексуальности. И конечно же о еде: о ритуальных праздничных и вообще любимых блюдах, о пирогах, борще и прочем: "яички свяченые, суп с гречкой и роспичатала рыбную консерву, соленые огурци, паска нарезаная" [[Там же, ед. хр.2, л.64.]], да еще "много водьки и конечно самогончик" [[Там же, ед.хр.2, л.15.]]. А вот - меню поминального обеда: холодец, сельдь, колбаса, картошка с мясом, мясной салат.

Сам характер общественной связи свидетельствует, что, сообщество, в котором живет Е.Г.Киселева, типологически принадлежит традиционному и полутрадиционному обществу. Во всяком случае, те сюжеты, которые связаны с детством и ранней молодостью, явно развертываются в обществе традиционном.

И впечатления от прочитанных мною документов, и строгие статистические данные подтверждают, что детство советских людей-бывших крестьян (а это примерно 60% советского населения) протекало в мире традиционной крестьянской социальности и культуры в состоянии слома, неважно идет ли речь о конце 20-х, и о 30-х, даже о 50-х годах[[См.: Зайончковская Ж.А. Демографическая ситуация и расселение. М.: Наука, 1991, с. 20. См. также Рыбаковский Л.Л. Демографическое развитие СССР за 70 лет. М., 1988.]]. Описание колхозных стилей жизни заставляют ощутить, что колхоз - маска общины. Как будто читаешь этнографические описания, причем классические, вроде C.Максимова[[Максимов С. Нечистая, неведомая и крестная сила. М.: Книга, 1989; Максимов С. Литературные путешествия. М.: Современник, 1986.]]. Общинная социальность разрушалась, но жизненные стили во многом сохранялись.

Текст Е.Г.Киселевой как вариант воспроизводства повседневности советской эпохи, позволяет ощутить, что переход к новым, уже "модерным" практикам, осуществлялся постепенно. Здесь не наблюдается тех "обвалов", о которых вещает нам Большая история.

Но прежде несколько слов о "логике практики".

В тексте Е.Г.Киселевой обнаруживается целая палитра кодов, которые можно представить как "правила", в соответствии с которыми она живет. Они актуализируются как тактики. Эти коды, будучи во-площенными, составляют ее габитус.

Мы достаточно легко их выделяем именно оттого, что текст Е.Г.Киселевой - не произведение. Здесь - то, что сказалось само, что подсказала социальная и индивидуальная история, образ мира и себя, который возникает у пишущего спонтанно. Как и любой другой текст, данный также является продуктом диалогов не столько различных видов письма, сколько кодов практических. Вопрос в том, каков характер этого диалога, каковы его особенности.

При внимательном вглядывании в текст обнаруживаешь, что один из возможных способов способов членения "нерасчленяемого", казалось бы, текста - по пословицам, которые завершают "суб-нарративы". Пословица и присловье - официальные репрезентации принципов практики, объективации способов действия "в словах", модели восприятия мира. Они задают сам способ понимания и оценки происходящего, мораль, согласно которой судятся события жизни мини (и макросообщества), выступают "объяснительный принцип". Пословица, авторский текст, ставший половицей, миф старый и новый выступают на равных.

Вот ряд примеров отсылок к пословицам и присловьям: "Ну и ждем учерашнего дня как говорится в пословици" [[Там же, ед.хр.2, л. 29.]]; "наверно этот человек не видел смаленого зайца, как говорится у Пословице" [[Там же, ед. хр.2, л. 87.]]; "хочить укусить да поглубже да покрепче, сламаеш зубы товарищ Мария, кусай меня за заднее место оно завоняет и ты больше кусать небудиш, какая дотошнотная Женщина я и то молчу, а она дает знать что непутевая девушка была, ждала хлопца у чужой женщины и еще выпливает как гамно у ведре на верьх, отето тихоня бесовесная [[Там же, ед. хр. 2, л. 80.]]; "отрезана скыба от хлиба типерь ее не притулиш, прийдеш до родных дадут покушать хорошо скажи спасиба, анедадут и то хорошо" [[Там же, ед.хр.3, л. 5.]], "как говорится Жинка пока Борщь сварит сем раз мужика обманит" [[Там же, ед. хр. 3, л. 50.]]. Вот - отсылка к литературному тексту (единственная): "Есть песня которую сочинил Тарас Григорьевич Шевченко. Люди горю непоможуть а скажуть ледащо так и мое горе наболевшое некому ненужно даже своему по крови" [[Там же, ед. хр 2, л. 25.]]. Вот образец мифологизации Ленина, когда Ленину приписываются слова апостола Павла "кто не работает тот и не ест": "Ленин, говорил хто работает тот и ест" [[Там же, ед.хр.3, л.8.]]. А вот - свидетельство превращения текста советской песни в пословицу: "К сожалене день рождения только раз в году. я включила музику. одиночество меня немучило" [[Там же, ед.хр.3, л. 50.]].

Главные, ключевые коды в нарративе Е.Г.Киселевой связаны с нарративами традиционного знания, т. е. с пословицами и присловьями. Сам тон их - обязывающий. А кто именно обязывает - не всегда понятно: семья и род, женская часть семьи, общечеловеческая мудрость, превратившаяся в набор прописных истин. Е.Г.Киселева воспринимает этот код как "природно-естественный", в нем она как дома. Именно через этот код она обращается к компендиуму вненаучного традиционного знания, к формам "наивной теории"[[Барт Р. S/Z. М., РИК "Культура", Изд-во Ad Marginem, 1994. С. 32-33. Как пишет Р.Барт, "Все высказывания, принадлежащие культурному коду, суть имплицитные пословицы; все они излагаются в том обязывающем тоне, с помощью которого дискурс выражает всеобщую волю, формулирует требования общества и придает своим утверждениям характер неотвратимости и неизгладимости" (с. 118).]]. Она спонтанно распознает те выражения, которые она способна практически воспроизвести, то, что наделено силой объективации ее практики. Е.Г.Киселева не подтверждает "истины практики", она просто пользуется ими.

Люди-члены сообщества, к которому принадлежит Е.Г.Киселева, верят в порчу и сглаз. Органическим элементом городской жизни продолжают быть архаические магические ритуалы. Е.Г.Киселева легко читает такое, например, послание: "Нафторой день устаем утром у нас на порок выложен крест из камню и положин ломик говорю Митя иди посмотры какая нам благодарность" [[ЦДНА, фонд 115, ед. хр. 1, л. 55.]]. Крестом и ломиком обозначена угроза. Она следует обычаю, в соответствии с которым первый раз к только что родившемуся ребенку следует идти с курицей. Текст свидетельствует о присутствии целого ряда стеpеотипов культуpы и аpхетипов подсознания, вообще монолитных массивов знания, котоpые обеспечивают непpеpывность восходящей к архаике тpадиции.

Приметы выступают способом интерпретации повседневных взаимодействий и легитимации собственных действий. Е.Г.Киселева приходит к в дом сына и обнаруживает, что невестка метет пол: "а Мария взалася заметать комнату а я сказала когда я уйду тогда заметеш, а ты хочиш меня вымест изквартири так, говорят в народе, когда чужой человек зашол в комнату то ненада заметать значит выметает из квартиры меня, да хотя намочи хоть Веник, а то пиль летит вглотку и на стены а она мне в ответ неуказивайте сама знаю, а раз знаеш то что заметаеш сухим Веником подимаеш пыль, я поняла, что ей затошнило моей снохе, что я пришла все напротив говорить мне, наверно испугалася что даст тарелку супу свекрухе покушать" [[Там же, ед. хр.3, л. 14.]].

Коды эти, воплощенные в нарративе, большей частью пришли не из книг. Наша героиня романов не читала. Однако уже вышеприведенный ряд свидетельствует, что письменные коды также присутствуют. Е.Г.Киселева не является "читателем". Чтение она считает делом в общем-то никчемным и пустым: "Грамотная усё читает книги, газети романы газеты, ... а потом ... ходит больная целый день и злая как пантера..." [[Там же, ед. хр. 2, л. 3.]]. Тем не менее она находится в поле воздействия различных дискурсов: бытовых, социолектных, пропагандистских и даже научных.

Невозможно утверждать, что письменные коды не попадают в текст Е.Г.Киселевой. Во-первых, она научилась читать и писать в школе. Например, она тщательно выписывает даты. В одном месте рукописи она сама указывает, что этому научили ее в школе:"помню я писала робота робота заголовой в тетради работа такое то число а год 21, 22, 23, 24, 25 год это нас учила учительница" [[Там же, ед. хр. 3, л. 74.]].Во-вторых (главным образом во второй половине жизни), она много слушает радио и смотрит телевизор, где многие тексты, как известно, являются результатом предварительной письменной подготовки.

Текст Е.Г.Киселевой можно интерпретировать как свидетельство мастерства в искусстве жизни, искусстве жизненной игры, в мастерстве по части таксономий. Кажется, что она действует по принципу "everything goes" ("делай что хочешь", все дозволено"), который использовал П.Фейерабенд применительно к методологии научного познания[[См.: Фейерабенд П. Избр. труды по методологии науки. М.: Прогресс, 1986, с. 498-499.]].

С этой точки зрения любопытно обратиться к смешению кодов врачевания. Е.Г.Киселева много говорит о "нервах". Она нервничает, ходит к нервопотологу. У нее "нервная система росшаталася дальше некуда" [[ЦДНА, ф. 115, ед. хр. 3, л. 52.]], у нее "была потрясена нервная система" [[Там же, ед. хр. 3, л. 77.]]. Она лечит ожог "импортной мазю"[[Там же, ед. хр. 3, л. 83.]], а давление уколами. Но помимо этого она читает Отченаш и пьет свяченую воду, а также использует траволечение: "все хочу пойти в больницу да нет сили лечуся сама дома, заварила зверобой шепшину, кукурузные рыльца. хвощь и немножко бессмертника..."[[Там же, ед. хр. 2, л. 15.]]. Она ходит "до Бабки лечится почти каждый день" [[Там же, ед. хр. 3, л. 31.]]. "Принцип" отсутствует, используется все, что под рукой: народная так народная медицина, официальная, так официальная.

Е.Г.Киселева не ходит в церковь, но молится любимому православному святому Николаю-угоднику: "Всигда молюся Николай угоднику святому и прошу прощения хотя у Церкву и не хожу"[[Там же, ед. хр. 3, л. 56.]]. Новые обычаи, казалось бы друг другу противоречащие, органически объединяются: "на Кладбище ..., как обычно выступала женщина из похоронного Бюро, читала панахиду сичас такой обычай, без Батюшки хоронят, значит панахиду читает специальный человек нанимают "[[Там же, л.53.]].

Еще одна оппозиция, стороны которой легко друг с другом меняются: код отвественности (за детей) и код судьбы как снятие с себя ответственности. Текст дышит воздухом судьбы как ощущения необходимости случайного[[См.: Гаспаров М.Л. "Письмо о судьбе" Александра Ромма //Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994.]].

Е.Г.Киселева легко обращается к двусмысленному языку правила: известно, что пословицы дают противоположные рецепты по одному и тому же поводу. Она использует наличный язык морали дабы объяснить практики, которые подчиняются совершенно иным принципам (с точки зрения исследователя). Она воплощает своего рода "ученое незнание"как тип практического знания, не опирающегося на знание собственных принципов. Она легко производит неточный, но систематический отбор пригодного для данного случая всего, что содействует продолжению хода повседневной жизни.[[См.: Bourdieu P. The Logic of Practice. Stanford, Stanford Univ. Press, 1990, p. 99, 102-103.]].

Переходя к жизни в городском обществе, Е.Г.Киселева где робко, а где с поражающей "естественностью", начинает пользоваться новыми кодами, понимая и не понимая. Она как бы обращается к новому компендиуму: использует фразы казенные, книжные.

Кроме того, вопрос не только в том, что текст является продуктом диалогов различных кодов. Особенно интересны куски текста, в которых не обнарживается отсылок к известному коду или виду письма, где отсутствует укорененность как в народной, так и в идеологически-пропагандистской, книжной модели. Брейгелевские картины получаются.. "...я все помню, сколько было набито людей, верней Салдат в нашему огороде, лошадей много люди в чёрних накидках видеть донские солдаты в Новозвановки" [[ЦДНА, ф. 115, ед. хр. 2, л. 73.]]. Или еще: "Сижу вяжу коврики из тряп`я, слишу по радиво поют песню. степом степом, мать ждет салдата где там дождется солдата из такого боя, как было в 1942 году. На передовой у Войну я вылезла из окопа после боя. наши отбили от немцев Новозвановку был сильный бой, те салдаты когда мы бежали в Блиндаж, немецкие салдаты тянули телефонную проволоку, а ещё один солдат взял моего рибенка и подал мне в Блиндаж, но я его боялася думала застрелить нас, но обошось без страха он нас нетронул, после их, заняли наши, сколько после боя набитых людей было, што овци лежать после пасбища отдыхают, хлопци радисты Немецкии и Наши хто ещё живой а раненые кричать спасите страшный суд. Учера мне сын Анатолий прислал письмо и фото из сибя я наниво смотрю он в форме милицейской старший летенант созвездочкамы на питлицах поставила перед собой на столе и смотрю сколько таких, молодых людей погибло в Отечественую Войну. начиная из 41 по 45 г. и невижу за слезамы ничиво как только жалко дитей и вобще родных" [[Там же, ед. хр. 2, л.88-89.]].

Так или иначе чтение позволяет распознать, что знание, которым владеет Е.Г.Киселева контекстуально, ситуационно, что оно зависит от социальной локализации (гендер, класс, социальная группа). Мы видим, каким образом жизнь социально конструируется через множественность социальных сетей, в которых движется человек.

Сюжеты, связанные с жизнью Е.Г.Киселевой в Первомайке, т.е. поселке городского типа, а затем городе Первомайске - симптоматика уже другого типа социальности, в которой, тем не менее, черты традиционного общества сильны. Текст полнится свидетельствами транзитивности общества, транзитивности человека.

Читатель уже заметил, что некоторые слова Е.Г.Киселева упорно пишет с заглавной буквы. Это слова, обозначающие вещи значимые, важные. Наряду с Маером (майор) и Матросом, Участковым и Алкоголиком, Евреем Минстером с заглавной буквы пишутся Город и Война, Армия, Военкомат, болезнь Епелепсия, Телевизор (Цветной Телевизор) и Приемник, Шифанер (шифоньер) и Тримо (трюмо). Шахта, Ешалон, Ботинки и Немец, Отрезвитель, Милиция, Дом-пристарелых, Брюки, Туфли и Тунеядцы, Новое Отец, Муж, иногда Мама, а также Жизнь и Водка. Что это значит? Разные ситуации, представленные в записках, подсказывают разные трактовки. Правило обозначения невыводимо. То кажется, что заглавная буква может свидетельствовать о том, что таким образом названные вещи и явления являются для Е.Г.Киселевой живыми. Жизнь видится пронизанной магическими токами, а мир одушевлен и заколдован (По мысли Ю.М.Лотмана, здесь "возникает смысловая граница, которая играет основополагающую роль в социальном, культурном, космогоническом и этическом структурировании мира"[[См.: Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., Гнозис, изд. группа "Прогресс", 1992, с.56.]]). В других случаях кажется, что так обозначены не люди, но духи отношений и ситуаций, некие отвлеченные понятия, а ряд их видится пантеоном богов. А то "слова" представляется возможным трактовать как систему топосов на когнитивно-нормативной карте. А если это так, то наша героиня пребывает в обществе традиционном.

Одновременно записки фиксируют, например, ступени овладения новыми "жизненными приемами", новыми средствами деятельности и коммуникации, через которые Модерн входит в мир повседневности. "Поехала искать своего мужа Гавриила. Села на станции Попасное и поехала в Святошено по розыску дали мне адрис. Приехала в Святошено правда сказать, я незнала до войны как ехать сроду негде далеко неездила но паровоз довез" [[Там же, ед.хр.1, л. 19-20.]]. Вообще в прочитанных мною записках и воспоминаниях людей, принадлежащих к поколениям 1910-1920 г.г. рождения, момент поражающей встречи с поездом, как правило, фиксируется. В записках Е.Г.Киселевой речь идет уже о конце 40-х гг. Именно тогда наша героиня впервые попадает в большой город, в Киев: "...подехали к этому дому я зроду не видила такого большушчего дома, куда заходить не знаю дверей много етажей много, комнат много, черт его знает, что делать и куда заходить в какые двери, первый раз в жизни выжу все это, висит телефон наборной и что с ним делать незнаю, как набирать когда я зроду не держала телефонную трубку в руках. Заходит солдат а я стою и плачу. Чиво вы плачите я не знаю как обращатся с телефоном, и куда звонить а что вы хотите я ему подробно розказала он взял у миня адрис военной части, и стал звонить набрал номер было шесть часов вечера" [[Там же, л. 22-23.]]. К концу жизни телефон - атрибут ее повседневности. Сравнение "раньше" и "теперь" присутствует постоянно. Она входит в новый мир через мимезис: от практики к практике, без опосредования дискурсом. А, быть может, мир в нее входит...

В сообществе, в котором живет Е.Г.Киселева, еще не сформирована область приватности. Человек здесь никогда не бывает один. Одиночество воспринимается как страдание. Ценность приватности еще явно не возникла. Большой интерес представляет отрывок о Телевизоре: "...у комнате нету никово одна как волк... что делать? Одиночество страшное дело, а тут ещё погода туман дощь, сыро непойти куданибуть, ни в комнате сидеть, да спасибо человеку который выдумал Телевизор, радиво. Я включила радиво этого мало, я включила и Телевизор говорить на всю комнату кричит и там и там как бутто-бы, у меня в комнате много людей да ещё по Телевиденю передавали концерт песни и танци хоровые я стала подпивать, ох лехка лехка коробушка "коробейники" и мне стало весело на душе какую знаю песню подтягиваю одиночество это гроб с музикой, а тем более зимнее время" [[Там же, ед.хр.2, л. 62.]] Телевизор как бы переносит ее на деревенские посиделки. Бессонные ночи наедине с чистым листом бумаги для Е.Г.Киселевой - первые опыты одиночества, которого приносит удовольствие, смешанное со страданием: "Я пишу потому, что свободно льется из моей души эта рукопис о моей жизни." [[Там же, ед. хр. 2, л. 32.]]

Многое Е.Г.Киселевой неведомо. Например, код биографии, который считается общепринятым (так, в частности, считают специалисты по биографическому методу). Рукопись свидететельствует, что Е.Г.Киселева не в состоянии выстроить нарратив в соответствии с линейным временем, в то время как биография пишется во временной последовательности. Текст и пишущий пребывают в локальном времени, не отделенном от места. Состояние переходности, в котором пребывает описываемое минисообщество, связано с тем, что жизнь его протекает "на грани": жизни/нежизни, общества/необщества.

В тексте Е.Г.Киселевой несколько раз повторяется рассказ о том, как она еще маленькой девочкой погубила тяглового быка, от которого напрямую зависело продолжение жизни семьи"[[Там же, ед. хр. 3, л. 60-62.]]. Обычная крестьянская жизнь... С одной стороны, вроде бы стабильная и ритмичная, с другой, всегда "на грани"[[Характеристику крестьянского существования как бытия "на грани" см.: Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире /Сост. Т.Шанин. М.: Прогресс-Академия, 1992.]]...

Вот еще случай балансирования на грани жизни и смерти: "вот что-то было толи революция толи Война немогу описать была маленькая нас у родителей было четверо Нюся, Вера, Ваня и я, и Виктор родился в х.Новозвановки. Я еще помню там на Картамыше, сидели на печки замерзали ни топить ни варить нечиво было чуть неподохли с голоду была зима суровая сидим ждём смерти, и вдруг под`ежает бричка с упряжю лошадь, мы все к окну а Дядя Гриша маменной систры муж Даши её звали Даря оны по нации молдоване, приехал по сугробам холоду лошадь угрузает по колено в снегу прывез. мешок муки дров, угля на брычки, ну тут мы и пооживали. все. Отец ростопил печку, Мама напикла пышок и накормила нас всех Дяди Гришы давно в живих нет, царство ему небесное" [[Там же, ед. хр. 3, л. 68-69.]]. Почти умерли, но "пооживали"...

А вот еще одна ситуация, уже времен войны, которую можно счесть экстремальной: "Живу из сестрой, Верой потом посорилися и я ушла в пустую хату взяла у пустой хате сибе кровать, стол, а из камню зделала табуретки, нарвала травы на кровать и стуля наложила в место постели и живу из детьми сама. в одно прикрасное время получаю письмо незнакомый почирк за моего мужа, пишет мне незнакомая женщина, ваш муж стоит у меня на квартире а она сама Деректор школы. здравствуйте незнакомая Женя, Ваш муж Киселев Гаврил Дмитриевич женился на молодой жине Вере и купил сибе сапоги за 400 руб., и купил патифон за 300 руб. вернея тогда все сщиталося на тисячи розвлекать свою шлюху. Как мне было обидно я так плакала, и пригортвала к сибе своих детей. что мне делать куда диватся не одется не обутся, и голодние..."[[Там же, ед. хр. 1, л. 17-18.]].

Это состояние "на краю" в жизни Е.Г.Киселевой повторяется много раз: и до колхозов, и при колхозах и, конечно, во время войны. "У пустой квартири не было ничиво но стояла кровать на сетки а стол я взяла у другой квартире, стуля поделала из камню и нарвала травы на каменные табуретки и на кровать положила ребёнка на траву, небыло никакой постели спала из детьми как свини, а когда ишла рвать траву для коровы то рибенка ложила в корыто драное нашла на мусорнику и перевязывала стежкой или чулкой что-бы невыполз из корыта, а сама уходила готовить сено на зиму для коровы" [[Там же, ед.хр.3, л. 66-67.]].

Война и голод, туберкулез, гибель братьев - одного на фронте, другого в немецком плену, гибель отца с матерью... Смерть - важное действующее лицо исторической драмы советской истории. Опыт голода встроен в тело[[Этот существенный фактор общественного развития не привлекает внимания наших социальных исследователей. Приходится ссылаться на старую работу: Сорокин П. Голод как фактор: влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь. Пг.: Колос, 1922.]].

Советские люди, на закате эпохи вспоминающие свою жизнь, как правило, не удерживаются от сравнения "прежде" и "теперь". Причем неважно, сделали они советскую карьеру и принадлежат к советскому среднему классу или остались внизу, лишь переместившись горизонтально.

Новая мирная городская жизнь по сравнению с деревенским детством и войной порою кажется чудом. "Мои родители говорили. Вот будит так что у Москвы будит делатся, а мы будим видить ой мама что ты говориш неправду в 1927-28 году. Мама ты невсвоем уме мы говорим дети, а она говорит да да так говорят, и я вам говорю, а сичас вспоминаю маму права мама была, по Телевизору всё видим и по радиво слишым, как усе справедливо, как мы ушли далико от старого и пришли к Новому живем как господа, купаемся в Ваннах за ниимением угля и дров в 5и-Етажках кушаем что хотим, одеваемся хорошо, как живем хорошо еслиб воскресла моя мама посмотрелаб, все так и есть как она говорила но только не пришлося ей до жить погибла у Войну" [[Там же, ед.хр.3, л. 73-74.]]. Действительно, дистанция огромного размера, если сравнить не то что с временами немецкой оккупации, но с обычной повседневностью детства: "я ходила там-же в школу а школа была рядом из Бабушкиной хатой, пойду раньше пока звонка нету залезу на Печку и греюся, сижу, слухаю звонок, тогда ходили полубосия, жили бедно обутся невчём, кофта латка на латке тёплая. тогда бегу в школу слезаю из печки, стоять на улице пака откроют Школу замерзаеш одни чуни на всю семью" [[Там же, ед. хр 3, л. 73.]].

Сравнивая "прежде" и "теперь", они имеют ввиду несоизмеримо более высокую степень онтологической безопасности жизни в 60-80-х г.г. по сравнению с традиционным обществом и с обществом в состоянии войны. Е.Г.Киселева принадлежит к поколению, которое очень хорошо помнит, что такое повседневная опасность смерти и социального небытия. Недаром постоянно она возврашается к военным воспоминаниям, к сцене гибели быка.

Для Е.Г.Киселевой вопрос о том, чтобы "жить не по лжи" не встает. Она этого "не проходила". Выживание - главная проблема и главная ценность. Мы ощущаем правоту мысли, что общественное производство и воспроизводство и есть выживание, что производство - деятельность, реализующая жизненно значимые, практические цели. Е.Г.Киселева - прежде всего человек выживший, вышедший победителем из множества ситуаций, угрожающих жизни. Быть может, это один из мотивов писания записок. Я думаю, что тот-же побудительный мотив можно обнаружить и у других пишущих и записывающих. Записки советских людей - не просто записки старых, т.е. тех, кого уже не интересует будущее, кто прекратил "жизнестроительство" и просто живет. Это - "записки переживших других"[["Миг, когда ты пережил других - миг власти. Ужас перед лицом смерти переходит в удовлетворение от того, что сам ты не мертвец... Ты утвердил себя, поскольку ты жив" (Канетти Э. Человек нашего столетия М.: Прогресс, 1990, с. 418-419).]]. Опыт жизни говорит Е.Г.Киселевой, что все средства, направленные на продолжение жизни, хороши.

Приходит невольно мысль, что советское общество оставалось стабильным до тех пор, пока жили и доживают свой век люди, которые были свидетелями и помнили. Советское общество стало тонуть, когда они стали уходить из жизни, освобождая социальную сцену для новых людей и новых социальных игр.

Далее...