Февральская революция оправдала надежды либерально настроенной общественности: положение института продажной любви в России изменилось коренным образом. В марте 1917 г. были упразднены все законодательные акты о проституции, и прежде всего "Положение о врачебно-полицейском надзоре в Санкт-Петербурге". Уничтожение системы регламентации означало конец эпохи существования легальной торговли женским телом. Однако даже самые ярые революционные максималисты признавали, что почти семидесятилетняя история институализированной проституции не могла не оставить следа. Несмотря на юридическое бесправие, представительницы стороны предложения продолжали заниматься своим ремеслом, никуда не исчезли и потребители продажной любви. Новая, демократическая Россия практически с первых дней своего существования стала испытывать трудности из-за отсутствия специального учреждения, которое могло бы заняться одновременно и медицинскими я правовыми проблемами, оставшимися в наследство от эпохи регламентации. К числу этих проблем относились венерические заболевания и социальная адаптация бывших проституток. 20 марта 1917 г. начало работать Совещание по борьбе с распространением венерических болезней. Предполагалось, что оно уделит внимание проституции и наметит меры лечебного и просветительского характера для борьбы с этим явлением. По сути, данное учреждение заменяло Врачебно-полицейский комитет, история которого начиналась именно с разработки системы предотвращения распространения "любострастных болезней". Однако российская демократия эпохи Февраля 1917 г. так и не успела создать должного института, структура и направленность деятельности которого смогли бы устранить перекосы дореволюционной системы регламентации.

Советская же власть вообще не считала возможным на первых порах обратиться к историческому опыту в решении проблем девиантного поведения населения. Выразилось это прежде всего в том, что проституцией - явлением, в котором неразделимы медико-психологическая и нравственно-правовая стороны, - стали заниматься два разных ведомства - Комиссариат здравоохранения и Комиссариат внутренних дел. Каждое ведомство лечило симптомы болезни, казавшиеся опасными именно ему, избирая весьма специфические и порой взаимоисключающие приемы врачевания. К мероприятиям Наркомата здравоохранения время от времени присоединялся Наркомат социального обеспечения, что в целом усиливало филантропическое начало политики социалистического государства в отношении проституции. Милиция также искала себе союзника в борьбе с этим явлением и обрела его в лице могущественных органов политического управления. Разные задачи, стоявшие перед здравоохранением и правоохранением в советском обществе, определили и резкие колебания социального статуса торгующей собой женщины в условиях господства пролетарской морали. Значительно более стабильной была система оценки мужчины - потребителя продажной любви.

СТОРОНА СПРОСА

Институт проституции может существовать лишь в том случае, когда на предлагаемые им услуги имеется достаточный спрос. Учитывая тяжелые условия жизни петроградцев в период гражданской войны, о возрождающейся активности потребителей продажной любви с полным правом можно говорить только после введения НЭПа, Первыми спрос на доступных женщин предъявили представители возрождающегося слоя городской буржуазии - разного рода предприниматели, посредники, перекупщики. И это вполне естественно: они раньше других ощутили наличие свободных денег в условиях, когда вокруг царил голод, неведомый им самим. Весьма ярко охарактеризовал настроения в среде нэпманов К.И. Чуковский в дневниковой записи от 27 ноября 1922 г.: "Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина, женщины... Все живут зоологией и физиологией"¹.

Новые предприниматели нередко имели содержанок. В уже упоминавшемся автобиографическом романе В.К. Кетлинской описана судьба студентки Внешкольного института. Она без особого стеснения рассказывала своим подругам о выпавшей на ее долю удаче, о том, что "в нее сильно влюбился один меховщик, очень богатый коммерсант, он приходит к ней раза три в неделю на два-три часа..."². Пользовались "новые буржуа" и услугами уличной проституции, в особенности женщинами, старавшимися найти клиентов в ресторанах и гостиницах. В числе потребителей продажной любви в 20-е гг. стали появляться и советские "хозяйственники". К.И. Чуковский описывает шумный процесс 1926 г. по делу карточной госмонополии (фабрики). Ее возглавляли молодые люди, выдвинутые на свои посты коммунистической партией. Однако соблазны растратить казенные средства оказались сильнее убеждений. Деньги, выданные на расширение производства, были истрачены на кутежи в ресторанах с публичными женщинами³. Показателен и процесс руководителей ленинградского Комитета помощи освобожденным из мест заключения. Почти все они, партийцы, члены Ленсовета, злоупотребляли служебным положением, принуждая бывших арестанток, жен заключенных, к сожительству, катались на служебных машинах с проститутками, кутили с ними в ресторанах. Любопытны выдержки из прозвучавших в ходе судебного заседания заявлений свидетелей: "Работая в комитете, я за время работы в таковом, кроме безобразия и разврата, ничего не видел... Чириков И.П. - зав. культотделом комитета не подготовлен к работе. Пьянство в пивной на ул. Желябова, где Чириковым был заложен мандат члена Ленсовета. Разврат в кабинете управляющего фабрики "Трудовой путь" с ответственным секретарем коллектива той же фабрики, членом ВКП(б) тов. Петровой... будучи шофером легкового автомобиля, неоднократно возил члена комитета Терехова по частным адресам к женщинам, в рестораны"⁴. Сведения об этой категории потребителей нашли отражение в фольклоре торгующих собой женщин. В популярной песне "Проститутка от бара" были следующие слова;

"Меня купит растратчик богатый

И на Остров уеду я с ним",

Существовал в городе в 20-е гг. и контингент потребителей, пользовавшихся притонами, а скорее тайными домами свиданий. Читатель уже знаком с делом некой гражданки Т., осужденной ленинградским губернским судом в 1924 г. за притоносодержательство. Салон обвиняемой посещали многие известные в коммерческом мире города люди, а также представители интеллигенции. Курьезная история произошла с известным партийным журналистом Ольдором (И.Л. Оршером), который, судя по всему, тоже наведывался к гражданке Т. Уличенный в связи с проститутками, он отправился искать защиту у М.И. Ульяновой. Та, как пишет К.И. Чуковский, "пришла в ужас... Тов. Оршер, мы вам доверяли, а вы ходите на свидания с эсерами и меньшевиками! Стыдитесь! Так до конца и не поняла, что такое дом свиданий"⁵.

Почти такое же "непонимание" демонстрировали в начале 20-х гг. и многие партийно-комсомольские активисты, когда речь заходила о взаимоотношениях трудящихся слоев населения с институтом проституции. Известный в то время журналист И. Лин, специализировавшийся на молодежной тематике, писал в 1923 г.: "Торгуются с проститутками прилизанные молодые люди в пенсне, моноклях, в крепко заглаженных брючках, а рабочего парня там не найдешь, ему это не нужное⁶. Желаемое в данной ситуации выдавалось за действительное. Как известно, до революции значительная часть рабочих рассматривала контакты с продажными женщинами как обычное явление, как своеобразный вид досуга. Материальные трудности первых лет революции несколько изменили ситуацию с таким "досугом". Стабилизация же экономического положения в середине 20-х гг. вернула многих к традиционным формам

сексуальной жизни. Действительно, если в 1920 г., согласно данным опросов, к услугам проституток прибегали около 43% рабочих и 41,5% представителей других слоев городского населения, то в 1923 г. продажной любовью пользовались 61% мужчин, трудившихся на фабриках и заводах, и 50%, занятых в иных сферах экономики, в торговле и т.д.⁷

Многие рабочие, и а особенности молодежь, как явствует из источников, считали нормальным и естественным покупать ласки доступных девиц. Фабрично-заводские парни, по свидетельству медиков и социологов, полагали, что ч пользоваться у слугами проституток и болеть венерическими болезнями - дело вполне обычное, доказательство "молодечества""⁸. Вначале 1925 г. в "Рабочую газету", выступившую с инициативой выявить отношение пролетарской общественности к потребителям продажной любви, нередко приходили письма с требованиями отменить порицание пользующегося проституцией, так как спрос на нее неизбежен. В декабре того же года губернский совет по борьбе с проституцией отмечал, что к уличным девкам обращается главным образом "рабоче-крестьянская масса" и лишь в некоторых центральных районах контингент потребителей носит смешанный - в социальном плане - характер. Любопытно отметить, что, чем выше были заработки рабочих, тем активнее они обращались к проституткам.

Анонимная анкета, проведенная в 1925 г. среди московских рабочих, показала, что к уличным женщинам ходят 27% текстильщиков, 31,6- швейников, 42,3 - металлистов, 78% печатников - они были самой обеспеченной категорией рабочих. Та же картина наблюдалась и в Ленинграде. В августе 1928 г. областное совещание по борьбе с проституцией с грустью констатировало, что обращаемость к их подопечным повышается среди различных групп населения, и прежде всего рабочих, с ростом их материального благополучия. В пролетарских районах в конце 20-начале 30-х гг. складывался контингент постоянных потребителей продажной любви. Среди них, как отмечали авторы книги "Мелочи жизни", написанной по материалам обследования быта ленинградских окраин можно было встретить "и мастера с "Треугольника", и безусого подростка с "Путиловского", и чернорабочего с "Веретена"..."⁹.

Еще одним свидетельством прочных контактов "пролетарской массы" с институтом продажной любви является степень распространения венерических заболеваний в среде фабрично-заводских тружеников. Анкетирование 5600 больных сифилисом мужчин, проведенное в Ленинграде в апреле 1927 г., показало, что половина из них - представители рабочих, 19% - безработные, 11 - служащие, около 3 - крестьяне и 18% принадлежат к остальным социальным слоям. Начали половую жизнь с проститутками 31% опрошенных, а имели сношения с ними в дальнейшем подавляющее большинство анкетированных - 74%. Своеобразным показателем дальнейшей "демократизации" потребителей проституции могут служить и данные о местах заражения сифилисом и гонореей. В 20-е гг. заражались этими болезнями прежде всего те, кто имел половое сношение с продажной женщиной прямо на улице, на скамейке в парке, а иногда, как свидетельствуют материалы ленинградской милиции, на куче песка около Греческой церкви. Конечно, советские чиновники и нэпманы в этих местах не появлялись. Потребители же дешевой любви, не располагавшие большими средствами, не брезговали такой обстановкой. По данным обследования 1929 г., здесь происходило более половины контактов с проститутками. Таким образом, даже разрозненные, иногда косвенные материалы все же достаточно убедительно подтверждают то обстоятельство, что во второй половине 20-х гг. "социальное" лицо стороны спроса на услуги публичных женщин стабилизировалось. Как и до революции, основную массу потребителей составил так называемый средний слой, подавляющее большинство в котором представляли квалифицированные рабочие.

К сожалению, ничего определенного нельзя сказать о мужчинах, пользовавшихся продажной любовью в 30-е гг. Социологические исследования по этим вопросам уже не проводились. И конечно, в условиях репрессий и показного аскетизма нельзя ожидать откровенных ответов на вопросы об отношении к проституции. Тем не менее спрос на услуги института продажной любви, хотя и тщатель-но скрываемый, на самом деле не мог уменьшиться на фоне гигантских территориальных перемещений и тех сложных процессов, которые происходили в советском обществе в области брачно-семейных отношений. Подробнее читатель узнает об этом из последней главы книги. Здесь следует сказать лишь о том, что видоизменение форм проституции отразилось и на ее потребителе. До революции походы в публичные дома, в рестораны и трактиры, где обитали продажные женщины, являлись для многих некой формой проведения досуга. В советское же время, в особенности в 30-е гг., когда резко изменился стиль повседневной жизни, контакты с представительницами продажной любви осуществлялись сугубо тайно. Однако это не могло не сказаться на ощущении моральной и физической нечистоплотности содеянного. Растворение проституток в стабильных социальных слоях приводило к тому, что мужчины, обладающие повышенной

сексуальной активностью, теряли чувство меры в обращении с контингентом женщин, не склонных к свободным половым контактам. В условиях пропагандируемой новой социалистической морали это нередко приводило к довольно драматическим ситуациям.

Читатель, вероятно, помнит, что авторы сочли возможным истолковать определенные административно-медицинские меры, принимавшиеся царским правительством в отношении института проституции, как некую форму "милости к падшим", в том числе и к потребителям, здоровье и безопасность которых охранялись Врачебно-полицейским комитетом. Новая социалистическая мораль, принципы которой оказались во многом созвучны религиозным установкам, резко осуждала сторону "спроса" и даже склонна была лишь ей приписывать инициативу в появлении проституции в условиях советской действительности. Уже в 1918 г. один из районных Советов Петрограда по собственной инициативе принял постановление, предписывающее наказывать "развратников и соблазнителей штрафом до 1 тыс. рублей и арестом с принудительными работами сроком до 1 месяца с опубликованием о сем в газетах"¹⁰.

Двумя годами позже - в декабре 1920 - Всероссийское совещание заведующих губженотделами постановило считать пользование проституцией "как преступление против уз товарищества и солидарности"". Рассматривая проституцию лишь как наследие капитализма, новые идеологические структуры пытались - во всяком случае, в первой половине 20-х гг.- снять с продажных женщин ответственность за их поведение. Так, в 1924г. заведующий венерологической секцией Наркомата здравоохранения известный врач В.М. Броннер заявил в своем интервью "Рабочей газете": "Основное положение, из которого мы исходим при построении нашей работы, - это то, что борьба с проституцией не должна быть заменена борьбой с проституткой. Проститутки - это только жертвы или определенных общественных условий, или тех мерзавцев, которые втягивают их в это дело".

Такая постановка вопроса была явно чревата политизированным отношением к проблеме спроса на проституцию. Не случайно участники II Пленума ЦКК, проходившего осенью 1924 г. и посвященного проблемам партийной этики, вполне серьезно дискутировали на тему;

может ли коммунист пользоваться услугами продажных женщин и как это сочетается с его идейными воззрениями ¹². Любопытно Отметить, что при задержании гражданина, вступившего в контакт с проституткой, органы правопорядка прежде всего выясняли его партийность. В фондах ЦГА СПб. обнаружено несколько спецсообщений, пересылаемых работниками милиции в райкомы ВКП(6). Эти документы датируются в основном 1923г. Вот образец одного из них, отправленного в июне этого года начальником 6-го отделения петроградской милиции в Володарский райком РКП (б): "При сем сопровождается регистрационная карточка за № 14244, составленная на члена Р.К.П. тов. Архипова Николая за нахождение в номерах "Перепутья" с девицей легкого поведения"¹³. Такой документ, как правило, служил поводом к исключению из рядов РКП (б).

Нередко власти пытались переложить на потребителей значительную долю ответственности, в том числе и уголовной, за вовлечение "невинных жертв" в грех продажи своего тела. В начале 1924 г. на заседаниях ленинградского губсовета по борьбе с проституцией с негодованием отмечалось, что после скандалов пьяных компаний в ресторанах милиция задерживает лишь гулящих девиц, а мужчин оставляет в покое. В связи с этим венерологическое отделение ленинградского здравотдела предложило: мужчину, виновного "в приставании к женщине", привлекать к ответственности за хулиганство, а обращающегося с целью разврата к своднику - за пособничество в сводничестве¹⁴. В определенной степени это предложение можно истолковать как еще одно из проявлений правового беспредела, царившего в Советской России. Следует отметить, что в отсутствие легальной институализированной проституции положение ее потребителя становилось более уязвимым, чем в царской России. Мужчина обязан был сдерживать проявления своей сексуальной активности. Но, судя по всему, большинство населения в 20-е гг. не могло еще смириться с мыслью о полной ликвидации официального института продажной любви. Обращение к его услугам входило в систему поведенческих стереотипов части горожан, и попытки введения любой системы наказания за это вызывали недоумение и сопротивление. Однако властные и идеологические структуры продолжали наступление на потребителя проституции.

В начале 1925 г. "Рабочая газета" организовала инсценировку суда над проституткой, заразившей венерической болезнью рабочего, воспользовавшегося ее услугами. Суд вынес суровый приговор содержательнице притона, а проститутке и рабочему - общественное порицание. Газета открыла дискуссию по данному процессу. Редакция предлагала применять к потребителям - в зависимости от частоты их обращения к проституткам - следующие меры: товарищеское порицание или выговор, предание огласке, общественный открытый суд. А члены Центрального совета по борьбе с проституцией требовали даже лишать мужчин, обратившихся к проституткам, избирательных прав.

И все же правовых методов воздействия на сторону спроса выработать не удалось. Возможно, это объяснялось и тем обстоятельством, что значительную часть потребителей проституции составляли рабочие. Привлечение их к уголовной ответственности за контакты с продажными женщинами могло разрушить миф о моральном облике господствующего класса советского общества. Но в целом идея введения карательных мер в отношении потребителей продажной любви не погибла. В 1928г. женский отдел Ленинградского обкома ВКП(6) поставил вопрос о распространении на мужчин-клиентов статьи Уголовного кодекса о наказании за принуждение женщины к проституции. Ленинградские же районные совещания по борьбе с проституцией предложили о случаях обращения к женщинам легкого поведения "сообщать на фабрики и объявлять на общих собраниях в присутствии жен". "Эта жестокая мера - общественный и политический расстрел", - говорили сами инициаторы данного мероприятия¹⁵.

В ведение общественности передавалось многое из области борьбы с проституцией. В октябре 1929 г. Ленинградский обком ВКП(б), решив, как указывалось в постановлении, "привлечь к борьбе с проституцией широкую пролетарскую общественность", возложил на комсомольских активистов миссию по вылавливанию лиц, пользовавшихся услугами продажных женщин ¹⁶. Таким образом в Ленинграде претворялась в жизнь идея Комиссариата внутренних дел- Его чиновники посоветовали печатать в газетах имена потребителей проституции. Кроме этого, только в феврале 1929 г. в городе сняли с работы 32 человека и еще 62 наказали более сурово, вплоть до высылки за развлечения с "девочками".

В определенной мере подобная идея являлась продолжением концепций вульгарного феминизма и воинствующего аболиционизма начала XX в. Но в Советском государстве она была возведена в ранг официальной политики. На фоне насильственной деэротизации общества все это вело к тому, что люди с повышенной сексуальностью нередко разрешали свои проблемы противоправным способом: принуждали к сожительству женщин, находившихся в служебной или материальной зависимости от них, прибегали к изнасилованиям и т.д. Конечно, подобные действия наказывались советскими законами. Таким образом социалистическое государство выразило свою абсолютную непримиримость по отношению к потенциальным потребителям проституции. Эта позиция официальных властей позволяет утверждать, что "милость к падшим" в новом обществе была обращена лишь на продажную женщину. В дореволюционной России законодатель, конечно, не поощрял разврата, но относился к нему терпимо. Действовавшая одновременно система социальной реабилитации падших женщин в определенной мере гарантировала хоть какие-то права проституткам в условиях институализированной торговли любовью. Логично предположить, что в ситуации юридического отрицания не только каких-либо прав потребителя проституции, но и самого этого явления женщине, вовлеченной в сексуальную коммерцию, должны были быть представлены особые условия для адаптации в нормальной жизни. Однако в реальности все было значительно сложнее.

НАДЕЖДЫ И КРАХ СОВЕТСКОГО МИЛОСЕРДИЯ

филантропическую линию в системе новых властных структур, соприкасавшихся с институтом продажной любви, в первые годы после Октябрьского переворота осуществляли прежде всего медики. Многие из них решили бороться с проституцией в тесном контакте с советскими органами. Уже в 1918 г. врачи-венерологи с дореволюционным стажем-профессора С.Я. Кульнев и Ф.А. Вальтер, активные сторонники аболиционизма, - создали при комиссариате здравоохранения Союза коммун Северной области Венерологический совет.

Члены совета подготовили докладную записку городским властям с протестом против попыток возобновления медико-административного надзора за проститутками, обосновывая свою точку зрения значительной вероятностью ошибок и произвола. Действительно, несмотря на ликвидацию законодательства о системе регламентации проституции, административные органы Петрограда пытались возобновить практику облав на женщин, якобы торговавших собой. В результате, как указывалось в документе одного из заседаний совета, "на улицах и вокзалах... попадаются женщины, неповинные в занятии проституцией, часто даже семейные"¹⁸. Протесты аболиционистов в данной ситуации были вполне законны. Действия петроградской милиции, в отличие от полицейских учреждений царской России, не имели под собой юридических оснований.

Инициативу совета поддержал комиссар здравоохранения Е.П. Первухин. Он заявил, что вопрос борьбы с проституцией находится исключительно в его компетенции, и отказался от сотрудничества с органами внутренних дел, опротестовав создание административно-санитарного отделения. Руководство Центрального Наркомата здравоохранения заняло аналогичную позицию. В конце августа 1918 г. петроградские врачи организовали Совещание по вопросу о борьбе с проституцией. Это была первая подобная специализированная организация в Советской России. Осенью того же года совещание преобразовали в межведомственную комиссию под председательством комиссара здравоохранения Е.П. Первухина- На своем первом заседании комиссия решительно отвергла регламентацию проституции в любом виде. Немного времени спустя она разработала методы наказания за сводничество, правила содержания гостиниц и бань, а главное - комплекс мер социальной помощи проституткам - организацию трудовых общежитии для бесприютных молодых женщин, школы-санатория для девочек, вставших на путь порока, и т.д. Именно в этом смысле на заседаниях комиссии Е.П. Первухин призывал начать как бы "крестовый походя против проституции.

В конце 1919 г. в Советской России появился центральный орган, занявшийся медико-социальными проблемами продажной любви, -- межведомственная комиссия по борьбе с проституцией уже при Наркомате социального обеспечения. В своей деятельности комиссия придерживалась аболиционистско-филантропической линии, которая нашла отражение в опубликованных в конце 1921 г. "Тезисах по борьбе с проституцией". В них провозглашалось:

"1. Проституция тесно связана с основами капиталистической формы хозяйствования и наемным трудом. 2. Без утверждения коммунистических основ хозяйства и общежития исчезновение проституции неосуществимо. Коммунизм - могила проституции. 3. Борьба с проституцией - это борьба с причинами, ее порождающими, т.е. с капиталом, частной собственностью и делением общества на классы. 4. В Советской рабоче-крестьянской республике проституция представляет собой прямое наследие буржуазно-капиталистического уклада жизни"¹⁹. В тезисах также отмечалось, что покончить с позорным явлением можно, лишь полностью раскрепостив женщин, устранив голод, дороговизну, безработицу, детскую беспризорность, обучив неподготовленных девушек труду, ликвидировав пережитки буржуазной морали. С проститутки снималась не только уголовная, но и морально-нравственная ответственность за свои поступки, хотя ее занятия не считались профессиональным ремеслом. Однако это не означало, что авторы тезисов уповали на самоизживание института продажной любви и в особенности последствий его функционирования.

В Петрограде реальные меры по ликвидации проституции начали вырабатываться осенью 1922 г. Так, малый президиум губернского исполкома предложил организовать борьбу с безработицей и беспризорностью, провести страхование матерей и, распространив его на одиноких безработных женщин, обеспечить их общежитиями и содействовать устройству в трудовые артели. Кроме того, владельцам гостиниц запрещалось сдавать комнаты не прописанным в Петрограде лицам, малолетним - посещать кафе и рестораны, даже в сопровождений взрослых, домоуправления обязывались немедленно сообщать о подозрительных квартирах, а владельцам увеселительных заведений вменялось в обязанность следить за пристойностью поведения посетителей и служащих. Осуществление всей этой программы было возложено на Межведомственное совещание по борьбе с проституцией, организованное при отделе управления губисполкома. Первым результатом его деятельности стало открытие школы-санатория для детей-сифилитиков на Гагаринской (Фурманова) ул., д. 5, и женского ночлежного дома на Глинской ул., д. 1, но большего сделать не удалось из-за недостатка средств и кратковременности его работы ²⁰.

И все же Петроград оказался первым крупным российским центром, где была предпринята попытка более или менее серьезной работы по созданию условий для возвращения проституток к нормальной жизни и предотвращению вовлечения нового контингента женщин в сексуальную коммерцию. Лишь в декабре 1922 г, был опубликован циркуляр ВЦИК, положивший начало планомерной борьбе с продажей любви во всероссийском масштабе. Он включал программу мер, близких по сути и форме к тем, что уже наметили власти в Петрограде, а также объявлял о создании Центрального совета по борьбе с проституцией во главе с народным комиссаром здравоохранения Н.А. Семашко. Его заместителем стал упоминавшийся уже профессор В.М. Броннер. В совет вошли представители ВЦСПС, наркоматов труда, юстиции, внутренних дел, женотдела ЦК ВКП(б), комсомола, что рождало надежды на возможное соединение медицинских и правовых аспектов в ходе борьбы с проституцией.

В составе Центрального совета явно преобладали сторонники гуманных, филантропических методов. Вероятно, поэтому одним из первых своих распоряжений совет обязал милицию не производить облав, не подвергать женщин, подозреваемых в торговле собой, принудительному освидетельствованию и вообще не использовать насильственных действий. Считалось недопустимым, например, удаление из кафе и увеселительных заведений особ женского пола лишь на том основании, что они якобы подыскивают здесь себе клиентов. Задержать же женщину на улице, по мнению совета, можно было лишь в случае нарушения ею общественного порядка. Правда, вопрос о противоправности поведения решался постовым милиционером, как правило руководствовавшимся в своих действиях соответствующей статьей закона. Приставание к мужчинам чаще всего рассматривалось как хулиганство. Конечно, юридическая неприкосновенность личности в данном случае нарушалась, но все же делались попытки действовать на основании закона. В целом комплекс вышеперечисленных мер, предложенных советом, способствовал охране прав женщины в отсутствие каких-либо законодательных актов, карающих занятие проституцией, защищал от произвола административных органов. Одновременно совет выступал за предоставление некоторых привилегий бывшим проституткам. Он, судя по информации а журнале "Коммунист" за 1922 г., с одобрением отнесся к опыту Витебской комиссии по борьбе с проституцией, которая обязала предприятия предоставлять в первую очередь место на производстве и квартиру не работницам с малолетними детьми, а гулящим девицам, чтобы отвлечь их от своего ремесла. Подобную практику предлагалось распространить по всей стране.

Далее...