Однако большинство исследователей, занимавшихся проблемами проституции в дореволюционной России, придерживались мнения о том, что к институту продажной любви в первую очередь прибегают представители имущих сословий. М.И. Покровская прямо заявляла: "Молодежь более высоких слов общества и армия виноваты в существовании проституции", а "простой народ отличается меньшей распущенностью, нежели интеллигенция. Он больше щадит молодость и невинность девушек"²⁴. Даже такой реалист, как В.М. Тарновский, под давлением общественного мнения склонялся к выводу о том, что "в совращении женщин на путь проституции превалирующее участие принимают представители высших и обеспеченных классов"²⁵. Думается, утверждение В.М. Тарновского базировалось прежде всего на данных о социальном составе лиц, заразившихся сифилисом от публичных женщин. Действительно, среди больных венерическими заболеваниями, в частности обследованных В.М. Тарновским в конце 80-х гг., вообще не было рабочих и иных представителей малообеспеченных слоев населения города. 25,6% составляли студенты, 23,6 - военные, 13,6 - гимназисты, 12,4 - купцы, 11,1 - инженеры и техники, 7,8 - гимназисты, помещики, лица свободных профессий, 5,6 % - чиновники. Однако не следует забывать, что эти люди обратились к услугам медиков практически при первом появлении признаков болезни. Выходцы же из народа попадали в лечебницы лишь в самых крайних случаях, когда уже не было иного выхода. Сам В.М. Тарновский описывал такого пациента - ломового извозчика с сифилитической язвой диаметром со стакан. Конечно, представители имущих слоев вовсе не являлись ангелами во плоти и общались с институтом проституции. Однако назвать их основными потребителями продажной любви, определявшими уровень спроса, невозможно. Судя по автобиографическим записям, в молодые годы "грехи" водились за М.В. Добужинским. В мае 1899 г. он с грустью и стыдом писал отцу о бурных забавах юности: "Я стыдился веры в Бога, без которого, я видел, многие обходились, стыдился своего целомудрия, которое поспешил осквернить, чтобы стать настоящим мужчиной, вполне человеком..." ²⁶ Не обошли контактов с обитательницами ночных улиц Петербурга Л.Н. Андреев, А.И. Куприн, А.А. Блок. Но можно ли осуждать их за это? М. Горький весьма выразительно описал сцену общения А.А. Блока с одной из барышень с Невского, промышлявшей в ресторане "Пекарь". По словам проститутки, в доме на Караванной улице, где размещались комнаты для свиданий, между ней и А.А. Блоком произошла следующая сцена: "Пришли, я попросила чаю, он позвонил, а слуга - не идет, тогда он сам пошел в коридор, а я так, знаете, устала, озябла и уснула, сидя на диване. Потом вдруг проснулась, вижу, он сидит напротив, держит голову в руках, облокотясь на стол, и смотрит на меня так строго - ужасные глаза! Но мне - от стыда - даже не страшно было, только подумала: "Ах, Боже мой, должно быть, музыкант". Он - кудрявый. "Ах, извините, я сейчас разденусь". А он улыбнулся вежливо и отвечает: "Не надо, не беспокойтесь". Пересел на диван ко мне, посадил меня на колени и говорит, гладя волосы: "Ну, подремлите еще". И - представьте же себе, я опять уснула, - скандал. Понимаю, конечно, что нехорошо, но не могу. Он так нежно покачивает меня и так уютно с ним, открою глаза, улыбнусь, и он улыбается. Кажется, я даже и совсем не спала, когда он встряхнул меня осторожно и сказал: "Ну, прощайте, мне надо идти". И кладет на стол двадцать пять рублей. "Послушайте, как же это?" Конечно, очень сконфузилась, извиняюсь, - так смешно все это вышло, необыкновенно как-то. А он засмеялся тихонько, пожал мне руку и - даже поцеловал"²⁷. Очень близка по настроению ситуация, описанная в воспоминаниях В.Ф. Ходасевича, когда он и А. Белый из элементарного человеческого сострадания кормили осенью 1907 г. в одном из петербургских ресторанов уличную женщину, приставшую к ним около Публичной библиотеки²⁸.

Но не только эти, быть может, кажущиеся читателю слишком сентиментальными факты из биографии великих петербуржцев опровергают идею о том, что сильные мира сего сознательно занимались растлением женщин и толкали их в сети проституции. Существуют и достаточно объективные показатели причастности беднейших слоев населения к разврату. Несколькими врачами-практиками, в число которых входил и А.И. Федоров, были проведены в 90-х гг. и в 1910 г. опросы проституток с целью выяснения обстоятельств, связанных с фактом их дефлорирования. В результате оказалось, что более 60% будущих публичных женщин вступали в первый интимный контакт добровольно, по любви, и в большинстве случаев с мужчинами своего крута, 10-15% совершали это за деньги, и около 15%, по собственной оценке, оказались жертвами насилия. Эти данные, как представляется, не совсем подтверждают вину лишь представителей имущих классов в росте рядов проституток. Думается, что подобная точка зрения вообще близка по своей тенденциозности к мысли о возложении ответственности за существование института продажной любви только на сторону спроса - мужчин.

Истоки этой идеи восходят к 50-60-м гг. XIX в., когда в среде российской прогрессивно мыслящей общественности утвердилось мнение о существовании в стране специального женского вопроса. Он, конечно, являлся как бы частью происходивших тогда буржуазных преобразований и был во многом связан с общей тенденцией борьбы против самодержавия и крепостничества. К тому времени относится крылатая фраза Д.И. Писарева "Женщина ни в чем не виновата", которую он высказал в статье "Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова". "Мужчина, - утверждал Д.И. Писарев, - гнетет женщину и клевещет на нее... постоянно обвиняет ее в умственной неразвитости, в отсутствии тех или других высоких добродетелей, в наклонностях к тем или иным преступным слабостям..."²⁹

Какая-то часть демократической общественности действительно рассуждала таким образом, оценивая тенденции роста рядов проституток. Она твердо придерживалась мнения о том, что спрос определяет предложение. Достаточно вспомнить популярные в 60-е гг. карикатуры М.М. Знаменского на тему "Женский вопрос, решенный наглядно", в которых в иносказательной форме обличалась существовавшая якобы чрезмерная вольность нравов на улицах Петербурга: стоило только оказаться женщине одной, как "десятки" являлись "с услугами проводить и предложениями поцеловать"³⁰. По мнению революционных демократов и борцов за женское равноправие, это способствовало развитию института продажной любви.

В конце XIX в. подобные идеи получили особое развитие. Представительницы женского демократического движения, которое стало явно склоняться к воинствующему феминизму, пытались вообще возложить ответственность за все девиантные проявления в обществе на мужчин. Были даже предложения запретить изучать личность проститутки медикам и юристам, так как исследования такого рода якобы травмировали и без того израненные души продажных женщин. Против подобного подхода к проблеме проституции выступил в конце 80-х гг. В.М. Тарновский. Он резко осудил эти псевдофилантропические идеи, заявив, что изучение болезни и сбор анализов направлены вовсе не на оскорбление больного, а на его исцеление³¹. Однако здравые идеи В.М. Тарновского потонули в море нараставшего в России революционного подъема, возродившего феминистические прожекты решения проблемы проституции. М.И. Покровская писала в 1902 г., что женщины, промышляющие продажной любовью, - это настоящие жертвы мужской развращенности³². Не менее решительно настроена была и другая женщина - врач Е.С. Дрентельн. Она утверждала, что проституция является результатом "бесповоротного спроса на нее со стороны мужчин, последствием натиска мужского пола на женский" и обусловлена преобладанием "мужского уклада в общественной жизни"³³.

Основной бой своим врагам противники "фаллоцентрически" организованного общества дали на Первом Всероссийском женском съезде в 1908 г. и на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. В ходе их работы упорно проводилась мысль о необходимости обуздания половых инстинктов мужчин путем воспитания, общественного мнения и даже государственного контроля. Некоторые участники обоих съездов вообще предлагали называть потребителей продажной любви "проститутами" и применять к ним санкции уголовного характера³⁴. А незадолго до Февральской революции российские фениминистки, в особенности М.И. Покровская, пытались отстоять идею о том, что для ликвидации проституции необходима переориентация законов половой жизни, а следовательно, и всего общества с мужского типа на женский! Подобный сумбур, как представляется, являлся следствием забвения основного признака проституции - состоявшегося факта купли-продажи любви по предварительному соглашению о цене. В подобной ситуации вопрос о насилии над личностью женщины, о принуждении ее со стороны потребителя просто неуместен.

Общедемократические тенденции, бурно развивавшиеся в российском обществе в начале XX в., вносили явную путаницу в вопросы правовой и моральной оценки проституции как профессии, с одной стороны, и использования зависимого положения женщины - работницы по найму, горничной, мелкой служащей и т.д.- мужчинами, в подчинении которых она находилась - с другой. Действительно, во втором случае поведение представителей сильного пола заслуживало порицания. Но вряд ли можно было строго судить человека за желание приобрести товар, если продажа такового узаконена государством. Совершенно ясно, что занятие проституцией предполагает равное участие обоих полов. Думается, и во времена легального существования в столице Российской империи института продажной любви, и сегодня вина представителей мужских и женских кланов практически равна. Существует точка зрения о том, что уровень размаха проституции в определенной степени объясняется диспропорциями в разделении населения по половому признаку. Однако это утверждение верно, выражаясь языком математики, лишь для малых величин. Действительно, в период образования новых поселений нехватка женщин может Привести к их проституированию. Но в таком крупном городе, каким с середины XIX в. являлся Петербург, незначительное преобладание мужского населения над женским вряд ли служило серьезным фактором поддержания стабильного спроса на продажную любовь, а главное - причиной, обеспечивающей стойкий контингент ее потребителей. К тому же к 1915 г. количество мужчин и женщин в городе практически сравнялось. Кроме того, оценивая степень "вины" стороны спроса в развитии проституции, следует четко представлять, о чем идет речь. Если рассматривать официально зарегистрированных публичных женщин и обвинять мужчин в пособничестве пополнению рядов легальных служительниц культа Венеры, то не стоит забывать о том, что накануне революции, по самым приблизительным подсчетам, на 300 петербуржцев в фертильном возрасте приходилась одна проститутка. Даже при ежедневном "приеме" ею 4-5 клиентов реально получалось, что поход в увеселительное заведение или развлечение с особой с улицы среднестатистический мужчина мог совершить не чаще чем один раз в два месяца! Можно ли при такой ситуации всерьез говорить о распущенности нравов мужского населения? Иной характер носили контакты с тайной проституцией, ряды которой были значительно обширнее в Петербурге. Однако какая-либо фиксация использования интимных услуг женщин, не зарегистрированных во Врачебно-полицейском комитете, естественно, отсутствует, и поэтому сделать вывод о том, кто являлся потребителем скрытой торговли любовью, вообще невозможно. Кроме того, в данном случае доказать наличие факта купли-продажи очень сложно.

Тип потребителя проституции, конечно же, менялся, и зависело это в значительной степени от ведущей формы официальной торговли любовью. В 50-90-е гг., когда публичные женщины в основном предлагали свои услуги в домах терпимости, мужчины всех социальных слоев рассматривали посещение этих заведений как некий вид досуга, подразумевающего, кроме сексуального контакта с женщиной, общение с хозяйкой дома, пришедшими туда другими клиентами и т.д. Это в какой-то степени обязывало их вести себя пристойно, насколько то было возможно в борделе. Б.И. Бентовин, проанализировав тип мужчин, посещавших в начале XX в. весьма немногочисленные к тому времени публичные дома Петербурга, сделал ряд интересных наблюдений: завсегдатаями борделей являлись люди, живущие недалеко и нередко заходившие туда как в некий клуб. Это, в частности, касалось немцев и финнов, селившихся компактно, нередко в районе Песков или иных окраин. Продолжали ходить в дома терпимости и те, кто считал, что здесь меньше шансов подцепить венерическую болезнь³⁵. Кстати, этого мнения придерживались и чиновники Врачебно-полицейского комитета.

Последующий рост уличной проституции, с одной стороны, заметно раскрепостил потребителя, сделал его контакт с публичной женщиной процессом довольно индивидуальным, а с другой стороны, увеличил степень риска от полученного "удовольствия" - возможности ограбления, даже убийства, не говоря уже о заражении. И конечно, при использовании услуг тайных проституток опасность возрастала почти в геометрической прогрессии. Кстати сказать, средний потребитель нередко демонстрировал почти детскую наивность в этом вопросе, основанную на стереотипе представления об обязательности государственного контроля за торговлей любовью. Весьма показательным в этом отношении является письмо-жалоба, поступившее на имя начальника Врачебно-полицейского комитета в 1909 г.: "Ваше превосходительство. Имею честь Вам доложить, что я был у женщины, живущей на Николаевской улице, д. 62, кв. 30, которая меня заразила, взяв притом деньги от меня за себя. Когда я спросил у нее бланк, у нее его не оказалось, вместе с тем она сама занимается проституцией и содержит двух проституток, которых, по моим сведениям, принуждает продавать вино, стоящее в погребе 80 копеек, за 5 или 6 рублей. Это мне заявила ее жилица. Хозяйки же я тоже узнал фамилию. И даже жилица ее больна, как говорил мне мой товарищ. Я уже обращался к местному смотрителю... который на это только посмеялся. Прошу Ваше превосходство сделать надлежащее рассмотрение. Пострадавший Наумов Александр".³⁶ Жалоба носит не только весьма курьезный характер, но и достаточно убедительно демонстрирует культурно-нравственный облик потребителя. И все же важнее в данной ситуации другое - уверенность горожанина в силе и могуществе государственных структур, которые могут разрешить проблемы даже весьма интимного свойства и обеспечить защиту гражданина в этой хотя и далеко не высокоморальной, но распространенной ситуации.

Оценивая в целом характеристики мужчин, пользовавшихся институтом проституции, можно сказать следующее. Численность этого контингента, его социальные качества, мотивы поступков свидетельствуют о том, что обращение к услугам официально зарегистрированных публичных женщин являлись достаточно нормальным отклонением в поведении горожан, не превышавшим остальные виды городских девиаций: пьянство, преступность, самоубийства и т.д. Врачебно-полицейский комитет Петербурга на протяжении всей своей истории в общем выполнял защитные функции в отношении мужчин - потребителей продажной любви, и, думается, с точки зрения социальной справедливости это было объяснимо и нормально. Ведь существуют ныне службы помощи алкоголикам, наркоманам, людям, склонным к суициду. Если же рассматривать повышенную

сексуальность как некое отклонение, то Врачебно-полицейский комитет своей деятельностью помогал справиться с этим видом девиации почти цивилизованным способом. И уже в этом присутствовал определенный элемент милосердия к падшим, но выраженный не в прямолинейной, ханжеско-христианской форме.

Рассказ о поиске российским, и в частности петербургским, обществом форм взаимоотношений с проституцией был бы неполным без характеристики аболиционизма. В XVIII - начале XIX в. так называлось движение за отмену рабства в Америке. Примерно с 60-70-х гг. XIX в. аболиционистами стали себя именовать сторонники отмены Врачебно-полицейского контроля за проституцией. Это течение получило значительное распространение и в Англии. В России борьба за уничтожение регламентации проституции активно началась на рубеже XIX-XX вв. Действительно, именно тогда общество, в целом уже свыкшееся с существованием легального института продажной любви, обратило свое внимание на личность проститутки и ее судьбу. Неоформившиеся аболиционистские настроения, конечно, давали о себе знать и раньше, свидетельством чему могут явиться примеры хрестоматийной известности. Любопытно при этом отметить, что именно введение в 40-бО-х гг. XIX в. законодательных актов, регламентирующих жизнь публичных женщин, спровоцировало внимание, в частности литературной общественности, к проблеме проституции. Так, в 1848 г. Н.А. Некрасов написал знаменитое стихотворение "Когда из мрака заблужденья...", являющееся, по устоявшемуся в российской литературной критике мнению, одним из первых произведений, где падшая женщина вызывает сочувствие как жертва тяжелых социальных условий. Аналогичным настроением проникнуты и стихотворения "Еду ли ночью по улице темной...", "Убогая и нарядная", а также неоконченная повесть "Жизнь и похождения Тихона Тростникова". Время появления этих произведений совпадает с периодом организационного оформления и начала деятельности Врачебно-полицейского комитета - 40-50-ми гг. Создается впечатление, что раньше в России продажных женщин не было вообще, и лишь ущемление их в правах напомнило общественности, что в действительности этот слой населения существует. Только как жертву общественного темперамента и жестоких законов рассматривали проститутку и российские писатели в 60-70-х гг. Таковы, к примеру, героини Ф.М. Достоевского - Соня Мармеладова ("Преступление и наказание"), Лиза ("Записки из подполья"), в какой-то мере даже Настасья Филипповна ("Идиот").

Подобный нарочито филантропический настрой русской литературы наводит на мысль о том, что, не справившись с проблемой секса и взаимоотношений полов, писатели, обращаясь к проблемам проституции, занимались своеобразной сублимацией. Такой подход позволял осудить тенденции "чистого гедонизма" в литературе и в то же время поднять смысл ее общественного долга, как представляется, несколько сомнительным способом. В целом же вспышка интереса к судьбам падших женщин в 40-70-х гг. XIX в. была, конечно, вызвана двумя обстоятельствами: введением специального законодательства по проблемам регламентации проституции и подъемом общедемократического движения в России. Почти аналогичные обстоятельства спровоцировали развитие аболиционистских настроений в российском обществе и на рубеже веков. В это время в Европе прошло несколько конгрессов и съездов по приостановлению торга женщинами. Кроме того, вопросы проституции почему-то традиционно смешивались общественным сознанием с проблемой притеснения личности.

В определенной степени идеи отмены регламентации на рубеже XIX-XX вв. были подняты российскими литераторами, в частности Л.Н. Толстым в "Воскресении", А.И. Куприным в "Яме" и др. Действительно, можно согласиться с В.В. Воронским, писавшим в 1910 г.: "Очевидно, мир падших женщин до сих пор остается для русского интеллигента объектом покаянных настроений, каким он был для длинного ряда литературных поколений. Образ проститутки как бы впитал в себя, в глазах интеллигента, все несправедливости, все обиды, все насилия, совершенные в течение веков над человеческой личностью, и стал своего рода святыней"³⁷. Но если у литераторов обращение к проблеме продажной любви не выходило за пределы отвлеченного морализирования, то часть русских юристов и медиков стали переводить этот вопрос во вполне практическую плоскость.

. Российские сторонники аболиционизма обрушились в первую очередь на дома терпимости. Уже на Первом съезде по борьбе с сифилисом в 1897 г., прошедшим в целом - благодаря давлению врачей-практиков во главе с В.М. Тарновским - под знаком требований регламентации проституции, часть делегатов высказали "особое мнение", настоятельно требуя уничтожить все публичные дома³⁸. Активно выступала против официальных борделей М.И. Покровская, заявляя, что они для мужчин "служат местом развлечения, а женщины играют там роль настоящих жертв"³⁹. Страсти разгорелись и на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. Многие выступавшие говорили о вреде именно публичных домов. Член Российского общества защиты женщин Н.М. Боровитинов, причисленный к канцелярии Государственной Думы, требовал немедленного закрытия всех увеселительных заведений в Петербурге, так как "существование притонов разврата с ведома и разрешения правительственных властей противоречит этическим воззрениям современного общества и подрывает в глазах общества престиж государства", "а публичные дома усиливают вообще разврат среди мужчин и женщин, в особенности наиболее утонченные его формы, изощряясь в культе сладострастия и половой извращенности"⁴⁰. Звучит это несколько странно, так как в 1910 г. в городе, как известно, оставалось всего 32 борделя с 300 женщинами - в основном очень дешевые заведения для удовлетворения нужд простого народа, которому было не до эротических изысков. В свете этого не менее странными представляются и воспоминания дочери Г. Распутина М. Распутиной, писавшей о том, что в начале века петербургские дома терпимости "были укомплектованы" девушками из Африки, Азии, Южной Америки, что "здесь можно было увидеть разнообразные сцены, изображающие порок". По словам М. Распутиной, большим успехом пользовалась пантомима, разыгрываемая в одном из борделей города. Она изображала "классную комнату, где миловидная учительница, заручившись поддержкой своих питомиц, раздевалась догола и предавалась порочной любви с одной из девочек". Можно было якобы увидеть в публичных домах сцены скотоложества и гомо

сексуализма⁴¹. Позиция М. Распутиной понятна: она всячески старалась очистить образ отца от скверной славы развратника и сластолюбца, переложив вину за процветание порока на атмосферу Петербурга в целом. Но аналогичные утверждения непростительны медикам и правоведам.

Российский, в том числе петербургский, официальный разврат был до удивления примитивен. "Египетские ночи" и "афински оргии" существовали лишь в воспаленном воображении эротоманов. Реальность оказывалась гораздо прозаичнее и потому страшнее. Конечно, не следует отрицать, что среди петербуржцев имелись, выражаясь современным языком, и представители

сексуальных меньшинств, и лица, склонные к зоофилии. Но подобные сексуальные изыски не могли быть введены в ранг официальных услуг в публичных домах именно благодаря столь не нравившемуся демократически настроенной общественности врачебно-полицейскому надзору, хотя это почему-то не принималось во внимание. Напротив, Первый съезд по борьбе с торгом женщинами потребовал от правительства решительно покончить с и без того находившимися на грани упадка публичными домами.

Властные структуры тянули с решением этого вопроса, пытаясь передать его на усмотрение органов городского управления, в частности Думы. Врачебно-полицейский комитет, напротив, настаивал на существовании и даже расширении сети борделей, так как за их обитательницами легче было следить. В 1912 г. представители комитета высказывали свою идею в Министерстве внутренних дел, что вызвало бурный всплеск возмущения аболиционистов. В начале 1913 г. они вновь развернули кампанию за полное уничтожение публичных домов. История же рассудила по-своему. Административно-медицинские учреждения не в состоянии были поддерживать индустрию продажной любви в формах, более удобных для контроля и регламентации, и эти формы отмирали сами по себе. Однако это мало удовлетворяло аболиционистов, которые параллельно продолжали вести борьбу за полную отмену всякого надзора за проституцией.

Такая борьба, безусловно, нуждалась в теоретическом обосновании. Идеологами ее выступили Д.Д. Ахшарумов - писатель, петрашевец, впоследствии получивший медицинское образование, И.И. Канкарович, упоминавшаяся уже неоднократно М.И. Покровская. Наиболее обоснованно и детально идеи российского аболиционизма были изложены А.И. Елистратовым в книге "О прикреплении женщин к проституции". "Режим регламентированной проституции, - утверждал А.И. Елистратов, - это тяжелый привесок, который для женщин из невладеющих общественных групп усиливает общий социальный гнет"⁴². Свои рассуждения он прежде всего строил на тезисе о притеснении личной свободы с помощью административно-медицинского надзора. С этим тезисом бессмысленно спорить, так как официальная регистрация подразумевала обмен паспорта на "желтый билет" и ущемление в гражданских правах. Но, как выяснилось в ходе опросов самих проституток, они рассматривали свое "бесправие" с очень своеобразной точки зрения. Прежде всего их тяготили зависимость от хозяек в домах терпимости, необходимость явки на медицинские осмотры, ограничение свободы выбора места жительства и лишь в последнюю очередь - сложность возвращения к "честной жизни" в связи с многоступенчатой процедурой освобождения от надзора⁴³. Большинство женщин, промышлявших проституцией, предпочитали, конечно же, заниматься ею тайно. Однако сторонники аболиционизма не принимали это во внимание. О явной путаности их воззрений убедительно свидетельствует любопытный документ - "Ответ бюро Общества попечительства о молодых девицах в Санкт-Петербурге на запрос о системе организации надзора за проституцией и передаче ее в ведение городской санитарной комиссии" от 16 ноября 1912 г. Члены общества считали, что, в чьих бы руках ни находился надзор, он все равно неэффективен, так как сводится "к выслеживанию через своих агентов за нравственностью женщин и в случае явных улик, а иногда и кажущихся, их регистрации". "Идеал надзора, - говорилось в документе, - изловить всех тайных проституток и перевести их в явные для принудительного лечения, чтобы сохранить таким образом потребителей живого товара от заражения сифилисом. Но человек не товар, и, каким бы его именем ни называли, он всегда найдет возможность ускользнуть от этого положения, которое ему невыгодно. Проститутки стараются ускользнуть от надзора с помощью хитрости, взяток, сутенеров. Они боятся лечиться, чтобы не выдать своего ремесла и не попасть в положение совсем бесправного существа. Уклоняясь от регистрации, они попадают в разряд тайной проституции, которая является, таким образом, логическим следствием самого надзора"⁴⁴. Логический вывод цитируемого документа носит, как представляется, несколько сомнительный характер. Конечно, дамы, занимающиеся тайным промыслом, который они обычно сочетали с иными профессиональными функциями, вовсе не стремились лишиться нормального социального статуса и действительно всячески увиливали от преследования надзора. Чистейшей правдой были и взятки, а также преследование "неугодных" и "неблагонадежных" с помощью агентов Врачебно-полицейского комитета. И все же непонятно, как надзор мог увеличивать кадры тайных проституток. Тем не менее этот тезис кочевал из одного аболиционистского издания в другое. Точно такого же мнения придерживались члены многих женских организаций при политических партиях. Так, женский клуб прогрессистов на своем общем собрании в 1912 г. принял решение обратиться к правительству с требованием уничтожить любой вид надзора за проституцией, а не только врачебно-полицейский⁴⁵.

Далее...