[-.-] В какой мере зависит благоденствие общества от уравнивания прав мужчины и женщины? Как может совершиться это уравнение? Что служит ему помехой в современных понятиях и нравах? Как должна сложиться семья, чтобы стать прочным залогом действительных успехов общества, а не задержкою их, какою она является большею частью в наше время? Вот вопросы, на которые я старался ответить в предлагаемых замечаниях.

Печальный разлад, замечаемый в наше время в семье, лицемерие, внедрившееся в семью вследствие этого и нравственно растлевающее общество, замечаемый на каждом шагу антагонизм между членами семьи,- все эти мрачные явления объясняют противосемейственную реакцию, поднятую во Франции социальными философами-

Не менее понятно и сочувствие, пробужденное в обществе их системами. "Чувство свободно; оно не поддается никакому произвольному руководству; нет таких цепей, которых явно или тайно оно бы не сломало" ⁷. Эти мысли, понятые вполовину, очень льстили неразвитости массы, называющей себя образованною частию общества. Ухватившись за них как за непогрешительный догмат, но не имея в то же время силы сокрушить в жизни несовместные с этими идеями, упроченные вековою давностью формы, общество ринулось в хаос наглого и необузданного разврата.

Одна крайность вызывает неминуемо другую. Заметное падение нравственности, произведенное во Франции односторонне усвоенными идеями об эмансипации женщин, должно было вызвать реакцию, как и все реакции, крайнюю и одностороннюю. Не обращая .внимания на те благие приобретения, которые движение к освобождению слабейшей до сих пор половины человечества все-таки вместе :с временным злом доставило жизни и обществу, реакционеры принялись осуждать не злоупотребления свободы, неизбежные при ее новости, а самый принцип ее. Они готовы видеть идеал семейного общества у племен, остающихся еще на низших ступенях развития, и, оставив при нас все завоевания науки, обратить домашний быт наш в так называемое "естественное состояние" ⁸. Не говоря уже о том, что такой фатализм несовместим с настоящим сильным развитием мысли, не говоря уже о странности движения вперед и вспять в одно и то же время, спросим: у каких дикарей, на каких неведомых островах, оторванных от всего мира морем и невежеством, найдется это счастливое "естественное состояние", о котором так складно говорится в книгах? Где "естественное состояние" человека не есть упорная борьба с роковыми силами природы? Эта-то борьба, на первых порах столь тяжкая, должна была поневоле поставить женщину, как мать и кормилицу, в несколько зависимое от мужчины положение. От зависимости (мы видим это, к несчастью, даже в наше цивилизованное время) нетруден переход к полному подчинениюў⁹ [...]

[...] Но протест, хотя глухой, вероятно всегда существовал в угнетенной половине. Иначе как объяснить возникновение в самых ранних периодах человеческого развития этих жестоких и деспотических законов, ограждающих с таким постоянным упорством ревнивые права мужчины? Но никакие законы, как бы ни были они сильны и грозны, не заставят человеческую личность считать себя от рождения обреченною на рабство. Стремление к личной свободе - не исключительно человеческое свойство, и отказывать в этом свойстве женщине, стараться не выпускать ее из тех пут, которыми она связана теперь, значит ставить ее ниже бессловесных животных. [...]

Книга Прудона замечательна не только как реакция пробудившемуся во Франции стремлению к преобразованию семейных отношений; она еще более знаменательна тем, что показывает, как глубоко сидят еще в человеке нашего времени корни деспотизма и кулачного права. Во Франции, в половине XIX века, издается трактат, ничем почти не отличающийся от какой-нибудь "книги о злонравных женах, зело потребной, а женам досадной" '°, которая считалась кодексом семейной мудрости у наших прадедов, наравне с "Домостроем" '', рекомендующим, как известно, в случае непослушания жены, "соймя рубашку, плеткою вежливенько постегать, за руки держа", и проч. Прудон не рекомендует, правда, плетки; но это не достоинство в его книге, а скорее недостаток: таким пропуском нарушается отчасти логичность его выводов [...]

[...] Прудона можно, пожалуй, и поблагодарить за его смелость выговорить наконец то, что все антагонисты женского движения или высказывали до сих пор слабыми намеками, или стыдливо затаивали в себе. [...]

Это не то, что те двусмысленные, а часто и просто-напросто бессмысленные апофегмы '², которыми обыкновенно отвечают на "утопии" иного семейного порядка ^1Э,- апофегмы, которые можно толковать как угодно, и рго и сопtга. Эта эластичность и сделала их особенно ходячими в обществе, и они обращались в нем до того, что потеряли всякое обличие. [...]

[...]Не только в большинстве, но даже часто и в лучших членах его замечается печальный внутренний разлад. Мысль, выработанная наукой и опытом жизни, говорит одно; чувство, воспитанное дома, в сфере, далекой от жизни, влечет в другую сторону, заподозривая самую законность несогласной с ним мысли. Предрассудок живет в обществе оттого, что живуче в нас чувство домашнего очага, от которого мы несем в жизнь этот предрассудок. Откуда же быть тут равновесию в жизни, от которого зависит разумный и прямой ее ход? И не только обыденный быт наш полон этих жалких и малодушных колебаний, не спасена от них и более светлая, более разумная сфера - сфера чистого знания.

Только коренное преобразование женского воспитания, общественных прав женщины и семейных отношений - представляется мне спасением от нравственной шаткости, которою, как старческою немочью, больно современное общество. Практические философы, плодящиеся, словно грибы, в гнили и плесени настоящего общественного здания, не любят никаких коренных преобразований, вероятно, по чувству самосохранения; но им бояться нечего: не только сами они, но и многие их поколения найдут себе удобную и питательную почву, прежде чем совершится преобразование, о котором я говорю... [...]

На предположения о необходимости уравнять общественные и семейные права женщины и мужчины, на требования одинакового для обоих образования большинство отвечает прежде всего сомнениями: возможно ли еще привести в исполнение эти предположения и согласиться на эти требования? Как для доказательства совершенной неспособности негров к свободному человеческому развитию плантаторы невольничьих штатов находят Агассизов ¹⁴, так и у защитников настоящего общественного порядка нет недостатка в ученых, философах и законодателях, которые как за прочную основу благоденствия общества ухватываются именно за неравенство нрав и неравенство образования, когда дело идет о женщинах. Многие самые радикальные эмансипаторы, самые пылкие жрецы свободы, проповедующие как путь к лучшему общественному устройству равное для всех пользование благами жизни и знания, останавливают свою проповедь, доходя до общественного и семейного положения женщины, или, наперекор общим положениям своим, пускаются толковать о невозможности даровать женщине равные права и равное образование с мужчиной...

И по пунктам, на цитатам,

На соборных уложеньях ¹⁶

строят такой приговор: женщина ниже мужчины в физическом отношении, егgо - должна быть подчинена ему; женщина ниже мужчины в умственном отношении, егgо - должна быть подчинена ему; женщина ниже мужчины в нравственном отношении, егgо - должна быть трижды подчинена ему. Подчинение невозможно при равенстве прав и образования; стало быть: не давать женщине ни таких прав, ни такого образования. [...]

Говорить в защиту женщин - пока значит не что иное, как доказывать на основании почти тех же фактов, на которые опираются и противники женской эмансипации, возможность и женщине быть гражданкою умственного и нравственного мира, составляющёго в настоящую минуту исключительную привилегию мужчин. [...]

...Платон, предписывая законы своей идеальной республике ¹⁶, руководился принципом равенства; но равенство представлялось ему возможным только при существовании рабов, на долю которых выпадала бы вся черная работа жизни. Через две тысячи лет после Платона Жан-Жак Руссо в одном из своих сочинений¹⁷ говорил, что не понимает возможности равенства общественных условий без рабства.

С рабством в том смысле, как его разумели Платон и Руссо, мы уже покончили в теории и кончаем на практике. [...]

Вопрос о положении женщины есть лишь шаг вперед по тому же пути; забота о ее свободе основывается на тех же побуждениях и соображениях, из которых возникли старания эмансипировать негров. Все очень хорошо понимают, что нельзя утверждать а рriori , способна или неспособна такая-то раса человеческая к развитию. Надо предоставить ей сначала свободу развиваться, и потом уже произносить суд. Да и тут суд не всегда будет справедлив, потому что мы смотрим обыкновенно не очень-то далеко вперед. Один немецкий историк цивилизации, именно Клемм ¹⁸, разделяет все человечество на расы пассивные и на расы активные.

Такое разделение, может быть, и очень удобно; но кто поручится за его верность? Кто может окончательно решить, что при изменении условий (а они могут решительно измениться) якут или кафр ¹⁹ останутся на этой степени дикости, на которой мы видим их теперь? Не казалось ли и германское племя пассивным цивилизованному Риму? Не казались ли еще недавно и славяне пассивною расой немцам? В последнем случае предубеждение и теперь еще не совсем исчезло. Года два-три тому назад один очень замечательный немецкий писатель издал роман, из которого можно вывести заключение, что весь славянский мир есть не что иное, как почва для деятельности немцев.²⁰. Не таковы ли и мнения о пассивности женщин? [...]

Какая роль принадлежит женщине в домашней и общественной экономии? На этот вопрос книга "Dе 1а Justiсе" отвечает так: "На женщину падают заботы о хозяйстве, воспитание детей, обучение молодых девушек под надзором лиц от правительства (sous là surveillance des magistrats) и исполнение общественной благотворительности".

Какой род промышленности, какое искусство могут быть специальностью женщины? При том взгляде на умственные и нравственные способности женщины, который высказан автором, нечего ждать иного ответа, кроме отрицательного. "Мужчина - работник, женщина - хозяйка: на что же ей жаловаться? Чем более будут действием справедливости уравниваться состояния и средства, тем более возвысятся они в своих глазах: он - трудами, она - хозяйством, Когда мужчина откажется от всякой эксплуатации и опеки, неужели женщина станет требовать для услуги себе челяди? Да где взять ее? Оба пола родятся в равном количестве: кажется, ясно?" [...]

Итак, женщине нечего жаловаться... Она сыта, одета, обута и притом может спокойно и безопасно родить и кормить детей; дочерей же и воспитывать может, разумеется "под надзором правительственных лиц", чтобы не внушить им какой-нибудь вредной мысли. Что должно соединять ее с мужем, чтобы делать сносным этот образ жизни? Вы думаете, любовь, то есть то необъяснимое влечение, которое заставляет нас жертвовать своим личным счастьем ради счастья любимого предмета? Нет, такая любовь безнравственна по мнению Прудона: она нарушает общественное равновесие. Чету должно соединять чувство справедливости, и в выборе жены, в выборе мужа как можно менее должна участвовать любовь .

Но чувство справедливости составляет исключительную принадлежность мужчины; женщина, по мнению Прудона, совершенно лишена его, Стало быть, авторитет мужчины решает все дело. Женщина, как животное бессмысленное, должна полагаться на этот авторитет и быть вполне довольна тем, что она одета, обута и проч. и проч. За недовольство, как за возмущение против принципа справедливости, можно наказать, как наказывают негров в невольничьих штатах. [...] В "катехизисе брака" (так названы Прудоном окончательные выводы из его теории) мы читаем следующее: "Обязанность отца семейства пристроить своих детей честно и согласно требованиям справедливости; награда его трудов и радость его преклонных лет будет состоять в том, что он сам выдаст замуж дочь свою, сам выберет жену своему сыну". Переносясь мыслью в это идеальное царство справедливости, мы должны предположить в нем полное нравственное согласие между людьми, а тем паче между членами одной семьи. Недаром же это общество построено Прудоном на чувстве справедливости. Но разочаруемся. Вот что говорится дальше: "Молодые люди должны соединяться, положим, без отвращения;

но отцы не должны допускать оскорбления в лице своем достоинства семьи, они должны помнить, что рождение телесное есть лишь половина родительского дела. Если сын или дочь для удовлетворения своей наклонности пренебрегают желанием отца, отец должен лишить их наследства. Это первое из его прав и священнейшая из обязанностей". Положим, дочь не может иметь своей воли, потому что лишена инициативы рассудка; но сын-то? И почему желание отца выше наклонности сына? Или желания отца не могут быть несправедливыми?

Вот и возникновение авторитета в этом образцовом семействе. Как мы видели, авторитет может вызвать сомнение в своей правоте. Лучший путь утвердить его - превратить в безотчетное правило. [-..]

Дальнейшее развитие такого порядка понятно. Человечество уже жило в подобных условиях, и из последовательного развития их возникли все те горькие общественные явления, в числе бойцов против которых явился Прудон. Неужто нам вновь повторять старый опыт? Эта идеальная справедливость, которую Прудон ставит в главу угла, не изменяет дела. Трудно признать ее существеннейшею внутреннею силой человека и средством и целью его жизни, если она требует деспотических мер для покорения себе человеческой мысли и воли.

Никто из самых злейших врагов социализма не смеялся так жестоко, как Прудон, над общественными и семейными теориями и системами французских реформистов²¹. Но едва ли хоть один из проектов преобразования домашней жизни и семейных отношений представлял столько и смешных сторон, как его собственный проект.

Десять лет тому назад Прудон говорил вот что ²²: "Идея правительства родилась из семейных нравов и домашнего опыта: правительство представлялось обществу фактом таким же естественным, как субординация между отцом и детьми. Поэтому-то и проповедующие братство социалисты, принимая семейство за элемент общества, все доходят до диктатуры, самой крайней формы правительства. Разительный пример можно видеть в администрации общины Кабе в Нову ²³. Долго ли еще будем мы не понимать этого сцепления идей?"

Все мало-помалу приходят к убеждению, громко провозглашаемому целым ходом истории, что существование в обществе рабства, давая возможность одному классу жить на счет другого, ведет к деморализации и эксплуататоров и эксплуатируемых. Уровень общественного образования и общественной нравственности тотчас начинает подниматься не только при совершенном уничтожении права одного лица владеть другим, но даже при одном только смягчении этого права. Отчего же то, что признается законом для общества, не может быть признано законом для семьи? Отчего прогресс общества должен заключаться все в большем и большем устранении эгоистического произвола, а счастье семьи без этого произвола невозможно? Мы будем спорить лишь о словах, если станем отвечать на возражение, что перевес мужа в семье есть лишь законное покровительство существу сравнительно слабейшему. [...]

Если не только на умственных способностях и на нравственности женщины, но и на деятельности и характере мужчины тяготеет вредным влиянием настоящее неравномерное распределение благ жизни и свободы между двумя полами,- спрашивается: во имя чего, ради чьего счастья можно защищать существующие отношения? [...]

Вывод из всего вышесказанного нетруден и требования ясны. [...]

Первое требование касается воспитания.

Как элементарное, детское воспитание, так и образование в обширном смысле, общее и специальное, должны быть, в существенных условиях своих, одинаковы для обоих полов. Одинаковая забота должна прилагаться к умственному развитию как мальчика, так и девочки. [...] Всякое знание, признаваемое полезным для мужчины. должно быть признано полезным и для женщины. Личные способности каждого решают степень участия его в успехах пауки, в делах общества. Но для того, чтобы человек мог взять на себя дело, согласное с его способностями, и найти в этом деле цель и счастье своей жизни, необходима полная свобода для их развития. Это правило одинаково для обоих полов. [...] Уничтожая дикое разделение знаний на мужские и на женские, следует уничтожить и внешние разграничения. Пусть девочки учатся вместе с мальчиками; пусть самое воспитание приготовляет их к совместной деятельности в жизни. Никакой нравственной порчи тут быть не может, [...]

Высшее образование, как бы оно ни организовалось, точно так же должно быть доступно женщине наравне с мужчиной. Пусть университет, академия, пусть каждое специальное общественное учебное заведение принимает вместе и учеников и учениц, согласно желанию и внутренней потребности каждого. [...]

Расширить таким образом женское образование - еще не все.

Участие в труде и промышленности, в науке и искусстве вообще должно быть доступно каждому совершеннолетнему члену общества. Если это еще и не так на деле, то все-таки мы идем к такому порядку,- это ясно из всего хода современного общества.

Признавая женщину тоже членом общества, как мы это и делаем на словах, следует дать ей все исчисленные права. В какой мере и как она ими воспользуется - это уже не наше дело. Как существо мыслящее она требует этих прав, и мы обязаны дать ей их, как дадим их рано или поздно пролетарию и невольнику-негру. [...]

Брак при исчисленных условиях становится высоконравственным союзом, интересы жены и мужа сливаются, деятельность их направляется к одной цели, и нынешняя непрочность супружеских отношений становится почти невозможною. [.-1

ПРИМЕЧАНИЯ

' Статья написана по поводу книги: La Legende des siecles, pаr Victor Нugо. 1-re sеrie Нistoiге. Lез реtites ерореез. 2 vоl. Раris, 1859 {Виктор Гюго. Легенда веков, Первая серия. История. Маленькие эпопеи. Два тома. Париж. 1859). "Легенда веков" - грандиозный цикл лирико-эпических поэм, написанных по сюжетам библейских, античных и средневековых преданий и легенд, в которых Гюго стремился изобразить всю историю человечества (вторая серия вышла в 1877 г., третья-в 1883 г.). Статья впервые напечатана в РС, 1860, № I. Отрывки приводятся по: Михайлов. Соч., т. 3, с. 76-77, 82.

² То есть революционный энтузиазм, что по цензурным условиям нельзя было написать.

³ Во Франции в это время был бонапартистский режим Наполеона III, правившего в интересах крупной буржуазии, но в то же время вынужденного прибегать к тактике лавирования путем провозглашения либеральные реформ, которые, однако, не могли остановить нарастания революционного движения.

⁴ Имеются в виду европейское реформационное движение XV1 в, и французская революция конца XVIII в.

⁵ Статья написана Михайловым в 1858 г, во Франции. Впервые опубликована в С, № 4. 5. 8 за 1860 г., с посвящением Л. П. Шелгуновой. В статье отразились ожесточенные споры о женской эмансипации, которые велись в обществе "Отеля Мольера" в Париже (где Михайлов жил), связанные с появлением в 1858 г. третьего тома книги Прудона "Dе 1а justice dапs 1а Rеvоlution еt dапs I'еg1isе". ("0 справедливости в революции и в церкви"), посвященного разбору семейных отношений и роли женщины в обществе. Эти споры Михайлов описал в первом и пятом "Парижских письмах" (см.: С, 1858, № 9 и 1859, № 1). Там же он обещал вернуться к вопросу о женской эмансипации и книге Прудона, что он и сделал в настоящей статье, фрагменты которой печатаются по; Михайлов. Соч., т. 3, с. Зб9, 370-374, 375, 376, 377, 415-416, 417-419, 426-427. 428-430.

⁷ Под "социальными философами" имеются в виду французские социалисты-утописты; в кавычках слона, передающие мысль Фурье, неоднократно повторяющуюся в его сочинениях (у Фурье не "чувство", а "страсть").

⁸ Две крайности, порожденные в "образованной части общества" (т. е. буржуазии) "односторонне усвоенными идеями об эмансипации женщин",--это реакция: в первом случае - на романы Жорж Санд, проповедовавшей "свободу чувства"; во втором - на книги "Народ" (1846), "Любовь" (1Я58), "Женщина" (18591 Жюля Мишле, писавшего в них о "естественном состоянии" первобытных племен, об "инстинктах народов как идеале семейных отношений. Близкую Мишле позицию на роль женщины в обществе высказывали также Прудон и Огюст Конт (см. его письма к Дж. С. Миллю по женскому вопросу от 1843 г. в кн.; Милль Дж. С, Подчиненность женщины. СПб., 1869, с. XXIX-ЬХ).

⁹ Представления Михайлова о положении женщины в первобытном обществе отражали уровень знаний того времени. Так, ему не известно было о существовании матриархата, которое впервые было обосновано И. Я. Бахофеном в книге "Материнское право", вышедшей спустя гол после опубликования статьи Михайлова.

¹⁰ Книга о злонравных женах, или Беседа отца с сыном, избранная из разных писаний богомудрых отцов и мудрых философов" - памятник древнерусской литературы XVII в.

¹¹ "Домострой"-памятник древнерусской литературы середины XVI в., содержащий свод правил поведения горожанина. Ниже приводится цитата из третьей, заключительной части книги.

¹² Апофегмы, апофтегмы (греч.) -поучительные изречения, наставления, советы, афоризмы. Сборники изречений древних философов (апофегматы) были широко распространены в XVIII в.

¹³ То есть "утопии" французских социалистов и коммунистов, против которых были направлены критические стрелы Прудона.

¹⁴ Ярый противник эволюционной теории Дарвина американский зоолог. палеонтолог и географ Агассис был горячим проповедником так называемой натуральной теологии, основные положения которой (бог сотворил каждый вид живых существ на Земле по заранее задуманному плану, в целесообразном соответствии со средой их существования, что есть выражение премудрости и благости божией) широко использовались расистами. Ф- Энгельс характеризовал Агассиса как последнего великого Дон-Кихота божественного творения среди биологов (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 515).

¹⁵ Цитата из стихотворения А. Н. Майкова "Приговор (Легенда о Констанцском соборе)" (1860) (см.: Майков А- Н. Избранные произведений. Л., 1957, с. 274). У Майкова в первой строке не "И", а "Так".

¹⁶ В диалоге "Государство".

¹⁷ В "Послании к Паризо" (1741). Впоследствии Руссо отказался от точки зрения, изложенной Михайловым.

¹⁸ В этом месте Михайлов делает примечание о шеститомном сочинении Ф, Г. Клемма "Этюды о женщинах" (1854-1858), взгляд которого "не выходит из пределов рутины".

¹⁹ Кафры-название, данное европейскими колонизаторами южноафриканскому народу коса (кафр - от арабского кафир - неверный).

²⁰ Речь идет о романе "Приход и расход" (1855, рус. перевод 1858) немецкого писателя-реалиста Г. Фрейтага, написанном с националистической тенденциозностью.

²¹ То есть социалистов.

²² В сочинении "Исповедь революционера" (1849).

''' Одна из трех "икарийских" коммунистических колоний Э. Кабе в США (первая. с 1848 г., в штате Техас; вторая, с 1849 г., в Нову, штат Иллинойс, третья, с 1856 г., в Сен-Луи).