Чрезвычайно любопытное (для нашей темы) письмо послал Шелгунов жене 22 марта 1865 г. из Тотьмы. В нем под видом задуманного им романа он описывал в проект семьи, может быть, из шести-семи человек, связанных не родовым, кровным началом, а единством нравственных интересов и общим мировоззрением". "Так могут жить, конечно,-добавлял Шелгунов,- только люди очень умные, очень честные, и таковы мои действующие лица".

Что же это за семья? Муж "уже не молодой - лет сорока" и более молодая жена в том возрасте, когда "любовные порывы кончились", однако "общечеловеческие связи их прочны и вечны". Но вот "сорокалетний старик" влюбляется в девушку. Обе женщины встречаются, "как встречаются все честные люди". "Ради торжества идеи я хотел бы устроить так, что они вдвоем (т. е. муж и любимая девушка) приезжают к жене, в то же время приезжает издалека один старый друг мужа, и вся компания, тут же и дети жены, составляет счастливую семью умных и честных людей, связанных нравственными интересами и доживающих мирно старость"²².

Нетрудно догадаться, что Н. В. Шелгунов развивал идеи устройства своей жизни в случае освобождения своего и друга Михайлова. Но тот погиб на каторге. Союз с полюбившейся Шелгунову Е. Н. Раковой не состоялся.

Людмила Петровна, вернувшись из Швейцарии после разрыва с Серно-Соловьевичем, временами навещала мужа в ссылке, внося в его жизнь радость и веселье. Во время одного из этих приездов в Вологду в 1868 г. ее впервые увидел П. В. Засодимский. Вот какой запомнилась ему Шелгунова: "Блондинка лет тридцати пяти или тридцати шести, среднего роста, довольно полная, с густыми белокурыми волосами, с умными, проницательными глазами, с милым, симпатичным лицом, свободно, просто, но изящно одетая"²³.

Царское правительство обрекло Шелгунова на жизнь вечного изгнанника. С момента первого ареста и 1863 г. и до конца 80-х годов он почти все годы перемещался с одного места ссылки в другое. Людмила Петровна то приезжала к нему, то возвращалась в Петербург, где хлопотала о нем, посредничала с редакциями, в которых активно сотрудничал Николай Васильевич, устраивала свои статьи и переводы. Люди, связанные с нею по работе, отмечали ее исключительную работоспособность, добросовестность и аккуратность. П. В. Засодимский вспоминал: "Л. П. Шелгунова была женщина умная, развитая, всесторонне образованная, деятельная, энергичная. До конца жизни она оставалась верна тем взглядам и убеждениям, которые теперь известны под именем "идей шестидесятых годов". Она предоставляла мужу полную свободу в его личных делах и сама пользовалась такой же свободой... Вообще, насколько мне известно, они всегда, живя ли вместе или в разлуке, оставались в самых дружеских отношениях"²⁴.

Посвятив всю свою деятельность литературе, Людмила Петровна отошла от революционного движения, но сохранила верность идеалам молодости. Подтверждение тому содержит уже упоминавшийся альбом, сохраненный дочерью Шелгуновых - Л. Н. Лукиной. В нем среди многих записей прощальные слова Александры Дементьевой (будущей Ткачевой), активной участницы революционного движения 60-х годов, уезжавшей из калужской ссылки: "До свиданья, моя добрая, хорошая! Спасибо вам за вашу приветливость, которая так согревала меня среди того тупоумия и бездушия, которым я была окружена. Где бы я ни была, что бы со мною ни случилось,- одно воспоминание о вас будет мне говорить, как надо любить всех униженных и оскорбленных, голодных и холодных. На борьбу за них я отдаю всю мою жизнь, свободу, личные радости, но если, несмотря на это, я не сумею ничего для них сделать, не бросьте в меня слишком жестким словом: желания много, но, быть может, не хватит уменья, 1873 года, января 18. Калуга"²⁵.

Сыновья Л. П. Шелгуновой - Михаил и Николай-также отдали свей "жизнь, свободу, личные радости" борьбе с самодержавием, став участниками освободительного движения следующего поколения наследовавшего традиции их родителей.

Семейный союз Шелгуновых, устроенный на новых основах и подтвердивший злободневность идей Чернышевского, вполне мог послужить одним из живых источников романа "Что делать?"

Впрочем, были и другие прототипы...

С КОГО "СПИСАНА" ВЕРА ПАВЛОВНА?

В 1934 г. появилась публикация С. Я. Штрайха, посвященная М. А. Обручевой. Автор назвал ее: "Героиня романа "Что делать?" в ее письмах"²⁶.

Действительно, не только внешняя канва жизни, и самый образ Марии Александровны Обручевой(1839--1929 гг.), история ее замужества соответствуют ситуации, описанной Н. Г. Чернышевским. Больше того, и романс было предсказано даже будущее Обручевой, о котором автор, естественно, никак не мог тогда знать.

Дочь тверского помещика, генерала А. А. Обручева и младшая сестра сподвижника Чернышевского В. А. Обручева, приехав в 1860 г. в Петербург, спое стремление к независимости и образованию могла реализовать только через фиктивный брак. "Братом" (фиктивным мужем, по терминологии шестидесятников) стал ей Петр Иванович Боков, петербургский врач, член общества "Земля и воля". Друг В. А. Обручева, который вместе с ним в октябре 1861 г. арестовывался по делу о "Великорусе", но вскоре (в феврале 1862 г.) был отпущен на свободу. Брак Боковых вскоре стал фактическим.

Мария Александровна оказалась в числе передовых русских женщин и по той настойчивости, с которой она стремилась к знаниям, образованию, и потому, что ради этого решилась на фиктивный брак. Она - в группе первых петербургских "студенток" в университете, затем в 1862-1863 гг.- в Медико-хирургической академии. Одновременно с помощью Бокова она готовилась к экзамену за мужской курс гимназии, что было необходимо для окончания академии. Дело до этого, однако, не дошло - женщин выдворили и из университета, и из Медико-хирургической академии. Тогда опять в числе первых Обручева уехала за границу для продолжения медицинского образования.

Но еще прежде встреча с И. М. Сеченовым резко изменила судьбу этой женщины. Уже тогда Иван Михайлович был известен как ученый. Широкую популярность придавала ему и общественная деятельность, в частности самая активная работа в поддержку женского образования и личное участие в нем. Сеченов был одним из тех профессоров, которые допускали на свои лекции женщин. Не ограничиваясь этим, он читал лекции и в частных домах. С открытием Бестужевских курсов преподавал и там.

Занятия в Медико-хирургической академии сблизили профессора и его ученицу. Обручева стала его гражданской женой - поступок по тем временам не редкий, но смелый: профессор Сеченов - на виду, и, больше того, на подозрении у властей, как вольно-мыслящий, и Мария Александровна на примете, как "нигилистка", "ученая женщина". В той ситуации гражданский брак, не узаконенный церковью и при живом муже, воспринимался окружающими как общественный вызов, тем более что Боковы и Сеченов какое-то время жили общим домом, вместе принимали гостей (совсем по Чернышевскому!). В семье Пыпиных хранилась карточка-приглашение Н. Г. Чернышевскому и А. Н. Пыпину от П. И. Бокова и И. М. Сеченова "по случаю окончания экзаменов Марии Александровны".

В. Л. Пыпина (племянница Чернышевского) позднее записала свои воспоминания гимназических лет о посещении петербургского дома Сеченовых: "Сеченовы говорили друг другу "вы", "Мария Александровна" и "Иван Михайлович". В их взаимных отношениях чувствовалась какая-то особенная глубина, я сказала бы, словно патриархальная важность. Позднее, размышляя об этом своем отроческом впечатлении (мне было тогда 13 лет), я предположила, что в те времена, когда женщине приходилось впервые идейно отстаивать свои права - учиться и быть независимой личностью,- Мария Александровна и Иван Михайлович своим союзом исповедали перед лицом общества свое credo и потому, должно быть, на их отношениях лежал внешне некоторый отпечаток священнодействия. Так я думала, так я думаю и теперь" ²⁷. Пыпина запомнила также, что серьезность Обручевой, которую помимо нее отмечали все современники, не поражала ее, девочку: "...такого и должна была быть, по моему представлению, настоящая женщина с высшими интересами, для которой обыденность являлась "вздором""²⁸ .

При помощи и поддержке Сеченова Мария Александровна в 1864 г. уехала за границу, чтобы там продолжить свое образование: слушала лекции в университете в Вене, изучала медицину в Гейдельберге, специально глазные болезни - в Лондоне. Наконец в 1871 г. в Цюрихе она получила диплом врача. Вернувшись в Россию в середине 1870-х годов, Обручева стала работать окулистом в числе немногих других женщин-докторов "первого призыва".

М. А. Обручеву отличала глубокая и разносторонняя образованность. Врач высокой квалификации, она вместе с тем работала и в области естествознания и физиологии. Знала много иностранных языков и стала первоклассным переводчиком. Так, именно в ее переводе русские читатели знакомились с исключительно популярной тогда книгой Брема "Жизнь животных".

В семейной жизни Обручевой сохранялась прежняя идиллия. "Честная до щепетильности", скромная бессребреница, не думавшая о "внешних прикрасах жизни", не терпевшая "больше всего лжи и фальши", не просто хороший товарищ, но и пример в труде - такой предстает Мария Александровна в описании своего второго мужа. И. М. Сеченов считал, что "в ее природе были все условия, чтобы давать близкому человеку, умеющему отличить золото от мишуры, счастье в молодости, и зрелом возрасте и в старости"²⁹.

М. А. Обручева дожила до глубокой старости и умерла в Москве в доме для престарелых ученых. В некрологе, написанном Н. А. Семашко, цитировалось завещание Марии Александровны: "Ни денег, ни ценных вещей у меня не имеется. Поэтому приходится просить приютившее меня учреждение принять на себя хлопоты и траты по моему погребению. Искренне прошу у ЦЕКУБУ прощения. Прошу похоронить меня без церковных обрядов, как можно проще и дешевле... подле могилы моего мужа".

"Ведь это писала 90-летняя старуха!-восклицал Семашко.- Немудрено, что Н. Г. Чернышевский взял М. Л. героиней своего романа "Что делать?". Это- она. Вера Лопухова, революционерка, строящая новую жизнь и новый быт.

Вот какая лучшая "русская женщина" умерла!"³⁰

Что же, действительно Вера Павловна "списана" с Марии Александровны? В пользу этого вывода свидетельствуют современники. И. Мечников, например, писал: "Известность Сеченова среди молодежи еще более увеличилась вследствие распространившихся слухов о том, что он изображен в виде одного из героев романа Чернышевского "Что делать?"-Кирсанова. После этого Сеченов сразу был признан "новым" человеком, первообразом, которому надо было следовать во всем. Аудитория его наполнялась многочисленными слушателями, в число которых попало и несколько женщин (из первых, получивших высшее образование); все они жадно ловили каждое слово, выходящее из уст любимого профессора"³¹.

П. И. Боков через некоторое время завел другую семью, и (опять же, совсем по Чернышевскому!) образовалось два счастливых союза, связанных к тому же дружескими узами.

Однако при всем сходстве ситуации споры о "прообразах" начались еще при жизни автора романа. Известная нигилистка Е. И. Ценина (также, кстати, ушедшая от своего мужа и жившая гражданским браком с Ю. Г. Жуковским) вспоминала, как писатель В. А. Слепцов, знакомивший ее с И. М. Сеченовым, добавил при этом: "Между нами должен заметить, что не автор романа списал с него свой тип, а, напротив, сам доктор вдохновился романом и разыграл его в жизни: порукой в том хронология"³²_.

Как правило, поиски одного реального человека, с которого "списан" тот или иной литературный герой, бывают безрезультатны. Вспомним, например, сколько "претенденток" находилось на образ Татьяны Лариной или Наташи Ростовой. Н. Г. Чернышевский же, "как всякий большой мастер", по справедливому заключению С. А. Рейснера, "обобщил и типизировал характерное для его эпохи явление"³³_.

Действительно, семья новых людей, описанная в романс "Что делать?", была не выдумкой, не фантазией автора, а реальностью. Кроме собственной семейной коллизии Чернышевский имел перед глазами примеры из среды, хорошо знакомой и даже близкой ему. Это не только Шелгуновы - Михайлов или Боковы - Сеченов. Вспомним хотя бы Авдотью Яковлевну Панаеву (1819- 1893 гг.), женщину из круга "Современника", писательницу, автора повестей и романов, печатавшихся в этом журнале, которая, состоя в браке с И. И. Панаевым, другом и соредактором Н. Л. Некрасова, в течение 15 лет (с 1846 г.) была гражданской женой последнего³⁴. Вполне вероятно, что Чернышевский знал и о семейной жизни Герцена-Огаревых: Наталья Алексеевна Тучкова-Огарева с конца 1857 г. стала гражданской женой Герцена, что не разрушило дружеского союза мужчин³⁵.

Конечно, все названные лица - не рядовые обыватели Российской империи. Они - передовые люди, авангард. Однако постепенно новая оболочка семейных отношений в виде гражданского брака - как протест против изживших себя прежних форм, скрепленных церковью, - стала повседневностью в среде демократической интеллигенции. "Никогда еще не было в России столько жен и мужей, живущих отдельно, сколько их явилось в шестидесятых и после шестидесятых годов,- писал Н. В. Шелгунов.- Разделившиеся неудачные семьи составляли затем новые семьи, но уже нелегальные, и общество относилось к этим нелегальным союзам с неизбежною полною снисходительностью... И рядом с законным браком распространилось теперь сожительство гражданское"³⁶.

А. В. Никитенко в дневнике за 1866 г. записал свой разговор со смоленским губернатором, который "сильно жаловался на нигилистический дух среди смоленской молодежи. Многие из девушек не выходят замуж иначе, как гражданским браком"³⁷.

Таким образом, "сложные токи связи" шли не только от конкретных человеческих судеб к роману, написанному Н. Г. Чернышевским, но и "от романа к жизни"³⁸. Однако в реальной жизни все было значительно сложнее и драматичнее, чем в романе "Что делать?". Когда А. И. Герцен несколькими годами ранее, еще при жизни Н. Л. Герцен, переживал собственную семейную драму, он высмеивал как идеалистические, романтические бредни мечты об идиллии втроем немецкого поэта Г. Гервега, увлекшегося его женой. Трудно поверить, чтобы не страдали Шелгунов или Чернышевский, последовательно претворяя в жизнь свои теории о любви и браке.

О "ДОКТОРАХ", "БРАТЬЯХ", "КОНСЕРВАХ"

В официальном отзыве цензора О. Л. Пржецлавского роман Чернышевского "Что делать?" был квалифицирован "аморальным, отрицающим христианскую идею брака" и проповедующим вместо нее "чистый разврат". Против П. А. Бибикова, ответившего цензору ("Ревность животных. По поводу неслыханного поступка Веры Павловны Лопуховой"), было возбуждено судебное преследование по обвинению в "порицании начал брачного союза", и особое присутствие Санкт-Петербургской уголовной палаты приговорило его к аресту на гауптвахте на семь дней³⁹ .

Позднее, уже в 900-х годах, Г. В. Плеханов, защищая Н. Г. Чернышевского от обвинений в "эмансипации плоти", писал: "Нет ничего нелепее и лицемернее этого обвинения!... Его роман проповедует, наоборот, эмансипацию человеческого духа, человеческого разума"⁴⁰.

Приходится только поражаться, как резко расходились в оценке женского равноправия и свободы чувства сторонники новой морали (эмансипация разума!) и их враги. Волноваться, однако, было из-за чего: вслед за Верой Павловной Лопуховой в романе, Марией Александровной Обручевой и ей подобными в жизни появлялось все больше женщин, которые собственным примером утверждали новые нравственные нормы. "Фиктивные браки с целью освобождения генеральских и купеческих дочек из-под ига семейного деспотизма в подражание Лопухову и Вере Павловне сделались обыденным явлением жизни",- утверждал современник⁴¹.

Действительно, таких примеров известно немало.

Руководители студенческих волнений начала 60-х годов в Петербурге Е. Михаэлис и К. Ген, сосланные в Петрозаводск, сделали там неудавшуюся попытку похитить и обвенчать дочь местного чиновника, что только ужесточило их наказание⁴².

Князь А. С. Голицын, товарищ В. О. Ковалевского по училищу правоведения, участник революционных кружков 60-х годов, пошел на фиктивный брак с Варварой Александровной Зайцевой, для того чтобы дать ей возможность получить заграничный паспорт и тут же уехать вместе с матерью из-под бдительного полицейского надзора.

В. О. Ковалевский еще в качестве "доктора" -фиктивного жениха-писал 24 июля 1867 г. своей невесте Софье Васильевне Корвин-Круковской: "В Петербурге, конечно, первым моим делом будет производство по вашему поручению смотра и отобрания более годных экземпляров для приготовления консервов (фиктивная семья в терминологии шестидесятников.-Э. П.); посмотрим каково-то удастся этот новый продукт, хотя, впрочем, у нас спрос на него уже обеспечен"⁴³. Речь шла о подыскании фиктивных женихов для старшей Корвин-Круковской - Анны Васильевны и ее подруги - А. Евреиновой.

С. В. Ковалевская, уверовавшая на собственном опыте в благодетельные возможности фиктивного брака, едва приехав в Петербург в 1868 г., старалась вместе с "братом". Одним из кандидатов наметили Сеченова, считавшегося формально холостым. Юная Ковалевская была в полном негодовании от сопротивления М. Л. Обручевой - гражданской жены Сеченова "О Сеченове нельзя и думать,- сообщала она сестре осенью 1868 г.- Ты не поверишь, как тяжело мне с Марией Александровной. Она положительно не желает этого исхода и очевидно избегает даже каждого намека на это и не допускает и мысли, что они могут быть нам полезны"⁴⁴.

При всем энтузиазме Ковалевской, несмотря на ее неопытность и совсем юные годы, ее тревожили неясные сомнения. "Во всей моей теперешней жизни, несмотря на ее кажущуюся полноту и логичность, есть все-таки какая-то фальшивая нота,- писала она сестре Анне 29 сентября 1868 г.- Брат очень милый, хороший, славный, и я искренно приказана к нему... Ты не поверишь, как он заботится обо мне, ухаживает за мной и готов подчинить все свой желания и прихоти моим. Мне ужасно совестно так много быть ему обязанной; я люблю его действительно от всей души, но немножко как меньшего брата"⁴⁵. (Кстати, "меньший брат" был старше жены на восемь лет). И еще-запись Л. П. Шелгуновой о том, что влюбленный Ковалевский был трагически несчастен...⁴⁶

Конечно, С. В. Ковалевская была многим обязана своему фиктивному мужу. Прежде всего, он освободил ее от власти отца, взгляды которого на женскую эмансипацию никак не соответствовали представлениям дочерей (например, пишущая женщина являлась для него "олицетворением всякой мерзости")⁴⁷. В. О. Ковалевский, участник революционных кружков 60-х годов, польского восстания 1863 г., солдат гарибальдийского отряда, связанный с Герценом и широко осведомленный об освободительном движении той поры, к тому же кронный ученый, ввел свою жену в круг новых людей, обуреваемых идеями служения обществу, народу, науке. Вместе они поехали учиться за границу.

Но "фальшивая нота" не просто существовала, но и мешала жить. В 1869 г. в Гейдельберге едва началось сближение (по свидетельству Ю. Лермонтовой, жившей вместе с Ковалевскими), как приехавшие туда и поселившиеся в той же квартире две Анны - Корвин-Круковская и Евреинова-помешали этому, полагая, что "раз брак фиктивный, Ковалевскому не следует придавать своим отношениям к Софе слишком интимный характер"⁴⁸. Ковалевский оставил квартиру, а затем и Гейдельберг. Начались поездки из города в город, мучительные встречи, выяснение отношений. С осени 1871 г. все чаще слышались жалобы Владимира Онуфриевича на ложность положения, созданного фиктивным браком. Это же тяготило и жену. Наконец в 1874 г., после их возвращения на родину, фиктивный брак стал фактическим. В 1878 г. у Ковалевских родилась дочь. Но в 1881 г. Софья Васильевна опять уехала за границу, в Берлин. И снова начались тяжелые отношения с Ковалевским (в 1883 г. он покончил жизнь самоубийством) .

Конечно, пример Ковалевских не типичен, это особый случай, соединивший две неповторимые индивидуальности, слишком самобытные и различные для того, чтобы сосуществовать в обыкновенной семье. Больше того, здесь фиктивный брак в целом пошел во благо, на пользу науке, получившей талантливого математика-женщину. Но разумеется, "консервы" были продуктом на крайний случай. Это понимали уже и те люди, которые их придумали и претворяли в жизнь. "Фиктивный брак был, конечно, мерой отчаянной,- писал Н. В. Шелгунов.- Он являлся последним средством для выхода, когда не оставалось никаких других средств. Конечно, он был явлением ненормальным, но ведь и порядок, вызвавший его, был тоже ненормальным..."⁴⁹

Вступление женщины в фиктивный брак было уже само по себе смелым гражданским поступком. В основе же такого решения лежали, как правило, самые благородные помышления: освободиться от семейного ига для того, чтобы служить народу. В дальнейшем пути раскрепощенных женщин расходились в зависимости от понимания каждой из них этого служения. Для одних цель - знания, чтобы сказать свое слово в науке или стать просветительницей народа. Но более логичен и распространен был другой путь, когда борьба с семейным деспотизмом прямо приводила женщин в революцию.

В. А. Зайцева, например, 17-летней девушкой приехала к брату в Москву в 1862 г., а затем переехала в Петербург. Брат-известный публицист "Русского слова" Варфоломей Зайцев - сразу ввел ее в круг революционно настроенной молодежи. Результаты общения с семьей Михаэлисов, с Шелгуновыми, В. Слепцовым, Д. Писаревым, В. Ковалевским и другими новыми людьми не могли не сказаться на развитии умной, думающей и энергичной девушки. Сохранилась неопубликованная статья В. А. Зайцевой той поры.

"Наши женщины на поприще деятельности", по которой можно судить об осознании автором унизительной роли женщины в русском обществе: "На нас еще слишком много старой грязи, и мы вырастаем на слишком нездоровой почве Глупова, и привычка слишком еще связывает нас с обычаями родного города. Но нельзя не радоваться тому, что мы почувствовали всю срамоту, всю безнравственность своего холопского положения, в наших головах проснулось какое-то смутное чувство недовольства им"⁵⁰

В 1863 г. В. Л. Зайцева была привлечена но делу И. Андрущенко. Она обвинялась в причастности к "Земле и воле" и в организации побега из тюрьмы Ивана Кельсиева. При обыске в ее доме обнаружили фотографии Герцена, Огарева, Натальи Корсини и других подозрительных для властей лиц. И хотя следствие не доказало ее вину, а суд оправдал, над Варварой Александровной и ее матерью был установлен негласный бдительный надзор. Тогда, как уже указывалось, она решилась на фиктивный брак с Л. С. Голицыным и в середине 60-х годов уехала за границу, где стала гражданской женой врача и этнографа Павла Ивановича Якоби, принадлежавшего к радикальным кружкам 60-70-х годов.

Политические процессы 1870-х годов показали десятки фиктивных жен и мужей. Иногда это была революционная конспирация, но бывало и так, как у Веры Павловны с Лопуховым: брак фиктивный становился фактическим.

Широко известный, можно сказать, хрестоматийный факт - судьба Ларисы (Сони) Чемодановой, описанная в воспоминаниях ее мужа С. С. Синегуба. Здесь все было очень характерно. Прежде всего, личность освободителя дочери сельского священника Чемоданова; он видный революционер 70-х годов, чайковец. В задачи кружка чайковцев как раз включалось "освобождение людей, страдавших за свои убеждения, от ссылки, тюрьмы и домашнего гнета, лишавших то или другое лицо возможности служить народному делу"⁵¹. Поэтому Синегуб считал своим революционным долгом освободить от семейного деспотизма совсем незнакомую ему девушку, блестяще кончившую Вятское епархиальное училище и мечтавшую, как стало известно в Петербурге, "служить народу". Старший брат Синегуба, сам семейный человек, также готовился вызволить из семенной неволи другую девушку, устроив ей побег из дому.

"Жениха" собирали в дорогу всей коммуной, в которой жил Синегуб (трое мужчин и две женщины), и с помощью другой, чисто женской коммуны: для "богатого жениха" нужны были крахмальные сорочки, ботинки, галстук-все вплоть до золотой цепочки для часов. Понятно, что все это приходилось с трудом добывать где-то на стороне.

Не менее характерно, что после свадьбы, когда Лариса приехала в Петербург и также стала жить в коммуне, Синегуб, влюбившийся в "невесту" с первого взгляда, не считал возможным объявить ей о своей любви. "Это было бы преступлением,- считал он,- посягательством с моей стороны на ее свободу, так как я был ее законный муж" ⁵². "Невесте" тогда было 16 с половиной лет, а жениху - 21 год. Фиктивная жена сама призналась мужу в любви. В то время они вместе занимались пропагандой в Тверской губернии. Вскоре пропагандистов выжили из деревни, и они вернулись в Петербург, где вели пропаганду среди рабочих вплоть до ареста С. С. Синегуба в ноябре 1873 г. По окончании "процесса 193-х" Лариса Васильевна поехала за осужденным мужем в Сибирь, где пережила его смерть (в 1907 г.) и умерла через 16 лет после этого в Томске.

Другой пример претворения в жизнь теории Чернышевского - фиктивный брак Рогачевых, также ставший фактическим. В 1873 г. под влиянием известного народника Дмитрия Рогачева, который вел революционную пропаганду на своей родине в Орле, дочь надворного советника гимназистка Вера Карпова решила посвятить жизнь освобождению народа. Рогачев помог ей уйти из дома, вступив в фиктивный брак. Молодые поехали в Москву, где Вера Рогачева сблизилась с долгушинцами. Для того чтобы вести революционную пропаганду среди рабочих, она в 1874 г. поступила работницей на Охтенскую прядильную фабрику, а после неудачи уехала в деревню, в Витебскую губернию, а затем под Киев. Ее попытки работы в народе кончились арестом осенью того же года и заключением в Петропавловской крепости. Вместе с мужем В. Рогачева судилась по "процессу 193-х", но в отличие от него была оправдана. Д. М. Рогачева, приговоренного к каторге, отправили в Сибирь. Вера после некоторых колебаний решила следовать за мужем, однако ее как политически неблагонадежную выслали в Вологодскую губернию. Только в 1881 г., после неоднократных просьб, она получила разрешение поехать к мужу на Карийскую каторгу. Совместная жизнь оказалась недолгой: в 1884 г. Д. Рогаче", отличавшийся когда-то богатырским здоровьем, скончался в возрасте 33 лет⁵³.

Лариса Чемоданова и Вера Карпова, решившиеся на фиктивный брак, на своем примере показали, что женщина может стать не только любимой женой, но и товарищем мужа в труде и борьбе. Так на новом витке освободительного движения претворялись в жизнь идеи Чернышевского 1860-х годов. Мечты М. Л. Михайлова, воплощенные им на страницах его последнего романа⁵⁴ (мужчина и женщина должны жить, работать и бороться вместе или вместе погибнуть), становились реальностью.

А как же складывалась жизнь женщин, фиктивные браки которых не становились фактическими? Такие браки, чаще всего, тут же распадались, но в дальнейшем нередко приносила неразрешимые трудности и осложнения, например в тех случаях, когда возникала потребность выйти замуж не "по принципу", а по сердечной склонности, по любви и местонахождение фиктивного мужа не было известно.

Л. Пантелеев, вернувшийся в Петербург из ссылки в 1874 г., был поражен происшедшими изменениями в семейном строе интеллигенции: "Мой товарищ разошелся с своей первой женой и сожительствовал с особой, которая в свою очередь покинула своего прежнего мужа. За обедом, однако, присутствовала и прежняя жена моего товарища вместе со своим новым мужем... Это, конечно, было утешительно видеть; но, прислушиваясь к говору детей... я не мог уяснить себе - кто из них и от какой комбинации происходит...

Мне эти дети потом часто вспоминались. Какая будет их судьба? Тем более, что и новые семейные комбинации их родителей по недолгому времени оказались неустойчивыми, их сменили другие"⁵.

Происходившая сексуальная революция несла в себе немало отрицательных последствий. Распространение гражданских и особенно фиктивных браков неизбежно должно было сказаться на моральной атмосфере общества. Легкость решения семейных проблем оказывалась на руку людям, вкладывавшим примитивно-утилитарный смысл в идейное понятие "свобода любой". В целом же шел процесс размывания одной из основных социальных ячеек общества - семьи, имевшей глубокие экономические основы.

Неудивительно поэтому, что вопросы любой, семьи, брака, органично включавшиеся я проблему женской эмансипации, стали предметом не просто оживленного, но даже ожесточенного обсуждения в печати и в обществе. "Символ веры" нового поколения - роман "Что делать?"-вызвал поток антинигилистической литературы, не иссякавший десятилетие. "Взбаламученное море" А. Ф. Писемского, "Некуда" Н. С. Лескова, "Панургово стадо" В. В. Крестовского наряду с множеством других, менее известных и талантливых произведений выставляли объектом осмеяния женскую эмансипацию.

Далее...