В системе тендерных конструкций, характерных для любого патриархатного общества, мужчина всегда является настоящим или потенциальным солдатом, охранителем. Его характеристики рассматриваются сквозь призму милитаристской функции. Он обязан быть сильным, ловким, смелым и т.п. Естественно, что ему необходим и объект защиты, сильному нужен слабый. В пространстве тщательно выстроенного тендерного мифа, женщины являют собой такой объект ("слабый пол") и средство давления на мужчин, как немой укор для сомневающихся. "...Интеллигентному юноше бывает трудно решительно противостоять хаму, грубияну, скрутить руки хулигану. Шокирует, парализует волю чужая наглость. И не из трусости, а именно из-за невозможности поднять руку, даже повысить голос на другого человека уходит он от открытой схватки с обидчиком. И... нередко утрачивает свое достоинство в глазах подруги. Ей ведь нужен не только остроумный, находчивый собеседник. Ей нужна опора в ее слабости, нужен защитник и ее будущего потомства. Эти качества в конце концов и являются для многих девушек наиважнейшими в оценках претендентов"²⁰. Данная цитата из учебного пособия образца 80-х годов не просто провозглашает силу как характеристику мужчины, но и эротизирует ее, переводя в пространство взаимоотношений полов. Функция защитника становится желанной, только сильный мужчина может покорить сердце женщины. Сила вступает в область "соблазна", дающего власть над эротическими переживаниями женщин. Даже советские чиновницы, этот своеобразный вариант "фаллической матери", попадали под ее обаяние: "И все шло так хорошо, так спокойно до той самой сессии райисполкома, на которой я его увидела. Разве я думала тогда? А увидела и поняла - он! Особенный какой-то. Умный. Властный!"²¹.

Но тут кроется тщательно замаскированный обман. В действительности объектом защиты является патриархатная власть, но впереди себя, как прикрытие, она выставляет "слабого" - женщину. И не просто женщину, но мать. На первый план выдвигается и становится главной такая функция женщин как деторождение. Патриархатной власти нужны солдаты как инструмент реализации ее практик, связанных с агрессией, и власти необходимо средство давления на солдат. Женщина в этих условиях рассматривается как орудие воспроизводства и как средство манипуляции. Именно поэтому мужчин принуждают идти в армию, женщин же принуждают в армии не служить. Та неохота, с которой женщин брали в армию, даже в критические периоды нашей истории, как, скажем, в годы Великой Отечественной

²⁰ Афанасьева Т.М. Семья. М, 1988, с. 119.

²¹ Софронов А. "Земное притяжение". М., 1982, с. 150. Наличие женщин в органах власти СССР подчеркивало отсутствие биологической составляющей. Так, чиновницы, реализуя "маскулинную" политику государства, принимали на себя "маскулинную роль".

войны, и то, что каждый факт призыва женщин преподносился как исключение, еще раз подтверждает существующие правила, наглядно демонстрирует заинтересованность государства в разделении общества на слабых и сильных, на тех, ради кого можно убивать, и тех, кто должен убивать, на орудия убийства и орудия воспроизводства.

Не случайно, что все тоталитарные режимы прославляли и выдвигали на первый план деторождение как первейшую и важнейшую функцию женщины. Известная немецкая формула "Kinder, Kirche, Kuche" ("ребенок-церковь-кухня") видоизменилась в советское время до "дети-работа-кухня". Материнство в России было институциализировано как функциональная обязанность женщин, как ее "святой долг" перед государством и в соответствии с плановой экономикой включено в формы демографического отчета, статистического графика, социалистического обязательства. "Мы в долгу не останемся, дадим Родине крепких, хороших детей"²², - именно так обязаны благодарить власть женщины за их "защиту". Родильное отделение советской больницы - это их, женская, линия фронта. Когда при Сталине были введены ордена "Материнская слава", "Мать-героиня" и "Медаль материнства", это стало одним из тактических ходов в деле создания и идеологической поддержки необходимых гендерных конструкций. Если мужчины получали ордена за мужество на поле боя, то женщины - за выносливость на родильном столе.

Отсутствие правосознания в российском менталитете также является одним из факторов формирования агрессивности в мужской роли. Закон не работает, государство не защищает людей. Характерной для цивилизованных стран практики апелляции за помощью к правоохранительным органам в России нет. Эти органы воспринимались и воспринимаются как часть царящего произвола. Кодекс чести, сформированный взамен отсутствующего правосознания и впитанный в кругу семьи, в школьных коридорах, похож на армейский и тюремный с доминированием агрессии и насилия. Мальчиков приучают к мысли, что "дать сдачи" более мужской жест, чем обратиться за помощью к закону и его представителям. Право силы и право на пользование силой даются мальчикам с рождения. Разумеется, что подобная установка лишь стимулирует развитие агрессивности и делает ее одним из мужских средств коммуникации с миром.

Как защитник и как солдат мужчина с рождением получает право на то, чтобы убивать, и возможность самому быть убитым. В ситуации тоталитарного общества само право на убийство, на смертную казнь, которым это общество обладает, проецируется и на его защитников, на его верных воинов. Сохранившаяся с древнейших времен ориентированность всех воспитательных процессов на то, чтобы мальчики становились солдатами, видна и в современном воспитании. "Козак не на то, чтобы с бабами возиться", - слова гоголевского Тараса Бульбы справедливы не только для тогдашнего грубого, "свирепого" века, но и для современного "цивилизованного" патриархатного общества.

Патриархатная власть и агрессия, на которой оно крепится, нуждаются в незыблемости закрепленных функций: рождать и убивать. Давление, как на мужчин, так и на женщин, вынуждающее их следовать предложенным канонам, всегда было очень сильным и, в свою очередь, агрессивным . "Если здоровая женщина отказывается родить ребенка, она, по существу, выступает как человек, насильно захвативший то, что ему одному не принадлежит. Она присваивает право одной решать вопрос о бессмертии мужа и благополучии старшего поколения. Решает важнейший для всего общества вопрос с сугубо эгоистических позиций"²³. Женщина, отказавшаяся родить, и мужчина, отказавшийся убить, - в равной степени преследуются патриархатной властью, в равной степени аутсайдеры. Сталинский закон об отмене абортов и наказание за отказ служить в армии - родственны.

Воспитательные процессы, циркулирующие в семье, также ориентированы на неизбежную реальность. Если девочек семья готовит в первую очередь к замужеству и деторождению, то мальчиков - к жизни за пределами семьи. Отчуждение мужчин от дома начинается с колыбели. Домашние знают, что делают, формируя у мальчиков в процессе воспитания эмоциональную сдержанность, подвергая репрессиям за слезы, и агрессивное поведение как способ самозащиты поощряется. Семья понимает,

²² "Работница" № 12, 1944, с. 9.

²³ Афанасьева, ук. соч., с. 174.

Служба в армии мифологизируется и поэтизируется, предоставляя определенным патриархальным представлениям поле для реализации. Армия существует как инструмент защиты "слабых" членов общества - женщин, детей, стариков - от внешней агрессии, угрожающей их существованию. Но, как указывалось выше, охранительная функция армии в условиях патриархата - не более, чем камуфляж, скрывающий ее нацеленность на реализацию практик с агрессией самого патриархатного строя. "Защита" здесь - лишь другое имя репрессии.

В советской России всеобщая воинская повинность возносилась как ритуальное действо, мистерия. Её многочисленные ритуалы, атрибуты и иконография, контекст, в котором данная повинность осуществлялась, и даже рамки призывного возраста манифестировали ее мифологическую природу. Для мужчины это было нечто, напоминающее обряд инициации, в ходе которого юноша должен становиться мужчиной. "Чтобы достойно выполнить свой священный долг по защите Отечества, дать отпор врагу, необходимо быть смелым, мужественным, с юных лет воспитывать волю, дисциплинированность, умение преодолевать трудности, быть политически грамотным, закаляться физически, овладевать военной техникой"²⁴, - твердили школьные учебники. Начальная военная подготовка, Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту СССР, нормы ГТО - все подчеркивало неизбежность армейской службы для мальчика, подготавливало его к ней. Связанная с определенными ритуалами и окруженная опоэтизированными образами - проводы в армию, принятие присяги, невеста, пишущая письмо и ждущая солдата, массовые гуляния в день разного рода войск, песни и стихотворения, фильмы и спектакли, специальные праздники и ритуалы внутри армейского коллектива, униформа, "дедовщина", - все это акцентировало инициационный характер армейской службы. В армию уходили подростками, возвращались мужчинами. Сама обязательность службы в армии, ее фатальная неотвратимость, ее неумолимое присутствие в жизни каждого мужчины накладывали отпечаток на его социализацию. Армейский распорядок, правила казармы, жесткая регламентация жизни, солдатский юмор и "дембельские" альбомы - все это проецировало на армейский коллектив иерархию самого общества, создавало для юноши те модели, которым он должен был следовать, учило его пользоваться знаками и кодами, которыми он потом должен будет оперировать в гражданской жизни.

В армейской атмосфере проявление излишних эмоций карается как уставом, так и мнением коллектива. Проявление чувствительности в казарме исключается под страхом быть признанным не прошедшим инициации, не сдавшим экзамен на маскулинность. "Школа мужества" карает тихонь и зубрил, только агрессивное поведение, настоящее, мужское, ценится в ней. В процессе армейской службы юноши должны, пройдя через ряд метаморфоз, превратиться в "стереометрические фигуры" (по верному замечанию Э. Канетти в работе "Масса и власть"), имеющие определенные характеристики и отвечающие установленным стандартам. И многие из них действительно становятся "мужчинами" (особенно наглядно это проявляется в ситуациях реальных военных действий), впитывая и уясняя основные патриархатные установки и клише, связанные с тендерной конструкцией под названием "мужская роль". Предначертанность пути мужчины, патриархатный рок, преследующий его, не допускает существования альтернативы. Если мужчина отказывается служить в армии, его ждет тюрьма. Казарма или камера - подобный выбор всегда маячил перед глазами российского мужчины.

Агрессивность в мужчинах нужна патриархатной власти в первую очередь как солдатское качество. Пытаясь регулировать ее, власть накладывает ограничения на выпестованную ею агрессивность и создает законы, принуждая ее функционировать только в поле дозволенного. Но это игра с огнем. Иногда, набирая обороты, агрессивность уже не может реализовать себя в условиях мирного времени. Она выплескивается наружу за очерченные границы допустимого. Агрессивность, этот монстр, взлелеянный и выращенный патриархатным обществом, начинает покушаться на установленный им порядок, делаясь социально опасным, идя на преступление. Для регуляции агрессивности существует тюремная камера, принимающая тех, кто проявил большую агрессивность, чем положено. Однако, поощряя агрессивность в мужчинах, включая ее как одну из важнейших составляющих пропагандируемой мужской роли, государство само подготавливает преступления, связанные с жестоким обращением и убийством.

²⁴ Основы Советского государства и права. М, 1980, с. 60.

Служба защиты правопорядка борется лишь с последствиями. Закон пытается лечить симптомы, в то время как заболевание поразило уже все тело.

Но что толкает мужчин на игру по навязанным им правилам, что заставляет их следовать многочисленным предписаниям и негласным инструкциям? Какие из мужских фобий эксплуатирует власть? Какое наказание ждет того, кто не оправдал ожидания патриархатной власти, всех этих "тихонь и иисусиков", всех этих "кокетов и разинь", всех рискнувших противопоставить свою индивидуальность расхожим моделям? Это наказание - внедрение в сознание кастрационного комплекса.

Комплекс кастрации, по Фрейду, имеет либидозную основу, т.е. изначально присущую человеку. Отнеся таким образом кастрационный комплекс в область анатомии, Фрейд был последователен. Его гениальная и четко отстроенная система психоанализа нашла в страхе кастрации, присущем мужчинам, еще одно подтверждение своей истинности. Однако претендующая на универсальность, данная система была и является конструкцией, выстроенной в пространстве патриархатной власти и опирающейся на ее правила. Эксплуатируя дискурсивные практики, порожденные этой властью, Фрейд подводит под них либидозную основу. Социальные модели он описывает в терминах универсальных психических законов. Впервые указал на это А. Адлер, построив на этом свою теорию "мужского протеста против женских или кажущихся женскими побуждений"²⁵. Он, как и многие другие "новые психоаналитики", обратил внимание на социальный фактор, играющий важную роль в психической жизни человека.

Сексуальность не столько противостоит социальности, сколько конструируется ею и утверждается как модель. "Власть не исключает сексуальности, - писал М. Фуко, - но включает ее в тело как способ спецификации индивидов. Власть не старается избежать сексуальности, но притягивает ее вариации посредством спиралей, где удовольствие и власть друг друга усиливают"²⁶.

Именно так, перенося психоаналитические термины в пространство социальности, необходимо понимать использование угрозы кастрации как средства контроля за мужчинами и как наказание для отступников. Более точно было бы назвать это социальной кастрацией.

Патриархатное общество наказывает мужчин за отклонение от норм и правил признанием их "не-мужчинами", снижая их социальный статус на более низкий уровень, "уровень женщины". Это страшнее импотенции, которую можно скрыть. Это клеймо. Если мужчина отвергает призыв "Будь мужчиной " и весь комплекс обязательств, с этим связанный, он становится социальным кастратом, изгоем, аутсайдером. В условиях армии и тюрьмы подобное снижение статуса происходит особо наглядно, материализуясь в определенных ритуалах: от обструкции до использования в качестве сексуального объекта. Реакции казармы и камеры - лишь наиболее яркие проявления процесса социальной кастрации, который используется патриархатным обществом в качестве наказания за отступления от пропагандируемой им гендерной конструкции и как средство воспитания других. Такая угроза, подобная Дамоклову мечу, мешает мужчине заметить, что он уже подвергся социальной кастрации.

В гоголевском "Тарасе Бульбе" есть сцена, во время которой Андрий, младший сын, пытается сказать что-либо в ответ на благодарность прекрасной полячки, спасенной им от голодной смерти, но не может: "Ничего не умел сказать на это Андрий. Он хотел бы выговорить что ни есть на душе, - и не мог. Почувствовал он что-то заградившее ему уста: звук отнялся у слова; почувствовал он, что не ему, воспитанному в бурсе и в бранной кочевой жизни, отвечать на такие речи, и вознегодовал на свою козацкую натуру"²⁷. Пытается, но не может Андрий выразить свои "душевные движения и чувства", подвергшиеся репрессиям в "бурсе" патриархатной социализации. Чувства есть, они сохранились в самой глубине личности, выжили под нажимом гендерных установок, но они табуированы. Выговорить их, проартикулировать почти невозможно, "звук отнимается у слова". Невозможность артикуляции манифестирует не столько отсутствие адекватного языка, пригодного для выражения чувств (язык есть, но он находится в сфере "женского"), сколько наличие жесткого запрета и наказания за игнорирование

²⁵ Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии М., 1995, с. 165. См. также Connell R. W. Masculinities. University of California Press, 1995. В данной книге проводится не только детальный анализ "психоаналитической ситуации", но и исследуется идеологическая ангажированность многих существующих концепций.

²⁶ Фуко. М., 1996.

²⁷ Гоголь Н.В. Повести. М., 1975, с. 101.

Запрет на эмоции - один из основных, циркулирующих в пространстве патриархатной "мужской" модели запретов. Это табу, наложенное на душевные движения, регламентирует и регулирует жизнь мужчины, четко обозначая границы, которые нарушать нельзя. Но само это ограничение, это табуирование, приводит к тому, что даже когда мужчина, как гоголевский Андрий, пытается бунтовать против раминирующих его существование гендерных установок, то ощущает лишь бессилие кастрата: "...душевные движения и чувства... как будто кто-то удерживал тяжкою уздою"²⁸.

Сценарий "мужской роли", разработанный властью, делает акцент на внесемейных характеристиках мужчины, последовательно отчуждая его от семьи. В условиях патриархата мужчина в первую очередь "вечный воин", возвращающийся к домашнему очагу не для того, чтобы объединиться с семьей, но чтобы передохнуть между перманентными сражениями. Этот, порожденный патриархатом, дискурс, с одной стороны, романтизирует семью как объект защиты и материальной заботы, в то же самое время превращает ее в фикцию, в символ, не имеющий к реальности "мужского мира" почти никакого отношения. Мужчина, по патриархатному сценарию, всегда взирает на семью со стороны, не идентифицируя себя с ней, поскольку это является частью женской роли, и рассматривая семью как объект своей "отеческой" заботы и покровительства. По отношению к семье он - странник, чья "одиссея" длится вечно. Траектория его жизненного пути, лишь иногда пересекается с семейной областью, в основном же находится вне ее.

Подобное отчуждение от семьи санкционировано властью и скроено по принципу бинарных оппозиций: если для женщины местом реализации является семья, то для мужчины - широкое социальное пространство. Находясь в семье, он будто вступает на чужую территорию, становится чужестранцем, проявляет пассивность по отношению к процессам, происходящим у семейного очага. "Вот он съездил на охоту, привез шесть оленей. Звоню его тетке, она приезжает... Сдираем шкуры. Потом мы вдвоем с нею их подвешиваем. А он лежит в кресле очень довольный. Охотник"²⁹.

Жизнь вне семьи означает и жизнь вне родительства. Патриархатная власть лишает мужчин возможности проявить родительские чувства. Власть "лишает" их отцовства.

Мужские объединения, стихийно возникшие в восьмидесятых годах в СССР, и борющиеся против существующей практики бракоразводной политики в отношении детей, которых всегда оставляли с матерями, не осознавали, что борются с патриархатными установками власти. Им не хватало ни сознательности в борьбе, которую вполне можно квалифицировать как правозащитную, ни понимания причин их перманентных поражений, на которые они были обречены не злой волей судей, а структурой властных соотношений и системой распределения обязанностей, существующих в обществе. Суды, с завидным постоянством оставлявшие детей матерям, на самом деле защищали не только "женщину", но и "мужчину" (как гендерную конструкцию) от "несвойственных" ему качеств. В проигравших оставалась лишь индивидуальность. Следует заметить, что результаты бракоразводных процессов - зеркало, отражающее власть.

Итак, мужчина оказывается в плену гендерных конструкций, обещавших ему "первородство" по сравнению с женщинами. И оно ему было дано. Но и желанный социальный статус не может скрыть действительного положения мужчины - объекта манипуляций, осуществляемых всей системой патриархатной власти. Он одновременно и носитель патриархатного начала, и его жертва.

Падение советского режима не только сыграло свою роль в ослаблении прежних догм и компрометации бывших клише, но и продемонстрировало, что под толстым слоем коммунистической идеологической лепнины скрываются другие идеологические системы, не свободные от патриархатных составляющих. Однако изменения в сегодняшней России происходят довольно быстро. Освободительные движения, как, например, женское, подвергают пристальной ревизии "ценности" патриархатной власти. В их числе подвергается переоценке и такая обязательная функция мужчины, как милитаристская. Не случайно именно женщины ("слабый, нуждающийся в защите пол") возглавили этот процесс.

Сегодня, по словам Юргена Хабермаса, "под давлением подвижных (благодаря дискурсу) традиций

²⁸ Там же, с. 101.

²⁹ Слова жены одного из "новых русских". "Профиль". 1997, № 19, с. 49.

и самостоятельно вырабатываемых норм формируется управляемое принципами моральное сознание, которое меняет и образец социализации. Мы все меньше можем связывать тождественность нашего Я с конкретными ролями, которые мы приобретаем, поскольку принадлежим семье, региону или нации"³⁰.

Освобождение как женщин, так и мужчин от патриархатной власти только начинается. Мы входим в... мир, где пол - его или ее - уже не будет наиболее важной характеристикой личности... В этом новом прекрасном мире... пол был бы персональной характеристикой, слегка более важной, чем цвет волос, глаз или кожи"³¹, - писала Каролин Бирд в конце 60-х. Сейчас конец 90-х. Поводов для оптимизма еще недостаточно. Долгожданный мир пока не наступил, но признаки его приближения уже стали более отчетливыми.

⁵⁰ Хабермас Ю. "Демократия. Разум. Нравственность". М., 1995, с. 87.

⁵¹ Bird, Caroline. "Воrn Female: The High Cost of Keeping Women Down". NY, 1968, p. 61.