Рассматривая мотивацию и сценарии приобщения российских женщин к политической деятельности, благотворительности, диссидентскому и феминистскому движению, мы тем самым реконструируем гендерную культуру, усвоенную и создаваемую этими женщинами в течение их жизненного пути. Это гендерная культура (или гендерная система) "общества развитого социализма", доминировавшая в России до последнего времени.

Итак, на самом деле макро-задачей группового исследовательского проекта является амбициозная попытка реконструировать некоторые элементы гендерной культуры на основе эмпирических исследований, что не делалось до настоящего времени. Хотя в современной российской феминистской литературе сформулирована задача воссоздания гендерной культуры, доминировавшей в советской России (Айвазова 1991, Воронина 1988, 1990, Клименкова 1993, Посадская 1993, Posadskaya, A. and E. Waters 1995, Lissyutkina L. 1993 и пр.), однако, насколько нам известно, эмпирических исследований на эту тему до сих пор не было проведено. Мы попытаемся начать исследования в этой области на основе изучения разных сюжетов и аспектов гендерной социализации и гендерной системы.

Методологической основой описываемых здесь исследований стали две концепции: теория социальной конструкции гендера и теория гендерной системы. Если первый подход рассматривает динамическое измерение гендерной культуры - процесс ее создания и воспроизводство в процессе социализации; то вторая концентрируется на гендерном измерении социальной структуры общества. Таким образом, теория социальной конструкции гендера позволяет изучать диахронический аспект культуры, а концепция гендерной системы - синхронический.

Для начала определим понятия, которыми мы пользуемся и которые пока еще не стали конвенциональными в отечественной социологии.

Гендер (gender), который часто называют социальным полом в отличие от биологического пола (sex), рассматривается как одно из базовых измерений социальной структуры общества наряду с классовой принадлежностью, возрастом и другими характеристиками, организующими социальную систему. "Гендер" - это социальный статус, который определяет индивидуальные возможности в образовании, профессиональной деятельности, доступе к власти, сексуальности, семейной роли и репродуктивного поведения. Социальные статусы действуют в рамках культурного пространства данного сообщества. Это означает, что гендеру как статусу соответствует гендерная культура.

Поясним нашу позицию.

Мы солидарны с теми социологами, которые рассматривают гендер как социальный конструкт (Lorber, Farell 1991). В основе данного конструкта лежат три группы характеристик: биологический пол; полоролевые стереотипы, распространенные в том или ином обществе; и так называемый "гендерный дисплей" - многообразие проявлений, связанных с предписанными обществом нормами мужского и женского действия и взаимодействия.

Мы используем здесь понятие "гендер", несмотря на всю сложность использования этого феминистского термина в российском дискурсе. Дискусии об этом термине идут не только здесь, но и в западной литературе (напр., Braidotti 1994). Мы согласны с критикой данного термина проф. И. Коном, однако не считаем возможным заменить термин "гендер" словосочетанием "полоролевые стереотипы" или "полоролевая культура". Гендер не исчерпывается понятием роли или совокупности ролей, предписанных обществом по признаку пола. Именно поэтому И. Гоффман ввел в свое время понятие гендерного дисплея, т.е. множества проявлений культурных составляющих пола (Goffman 1976: 69). Множественные размытые, зачастую незамечаемые культурные коды, проявляющиеся в социальном взаимодействии - суть гендерный дисплей.

Гендер - это измерение социальных отношений, укорененное в данной культуре. В нем есть элементы устойчивости и элементы изменчивости. В каждом обществе, особенно многокультурном и многонациональном, необходимо иметь в виду гендерное разнообразие. Это означает, что предписания и исполнения, соответствующие мужественности и женственности, могут быть различны для разных поколений, разных этнокультурных и религиозных групп, разных слоев общества. Для России такой подход также имеет смысл.

В нашем исследовательском проекте мы представляем ту гендерную культуру, которая воспроизводится среди российского образованного класса крупных городов. Мы придерживаемся теории социальной конструкции гендера и теории гендерной системы. Изложим основные положения названных выше теорий.

Основное положение теории социальной конструкции реальности (и социальной конструкции гендера как ее варианта) заключается в том, что индивид усваивает культурные образцы (паттерны) в процессе социализации, продолжающемся в течение всей жизни. Период первичной социализации связан в основном с бессознательными и пассивными механизмами усвоения культуры, в то время как вторичная социализация предполагает большую включенность когнитивных механизмов и возможность творческого преобразования среды. По данным психологов, гендерная идентичность - константа - формируется у детей в возрасте 5-7 лет, а в дальнейшем идет ее развитие и содержательное насыщение за счет опытов и практик (Spence 1984).

Важнейшим этапом вторичной социализации является возраст между 17 и 25 годами, когда, по словам К.Мангейма, формируется мировоззрение личности и ее представление о собственном предназначении и смысле жизни. Это период юности, в течение которого усваивается опыт поколения. События, пережитые и осмысленные в этом возрасте, становятся базовыми детерминантами ценностной доминанты (Mannheim 1952).

Значимость агентов социализации на разных этапах жизненного пути различна. В период младенчества и детства (первичной социализации) главную роль играют семья, группы сверстников, соответствующие средства массовой информации, школа, "значимые другие". В дальнейшем в период вторичной социализации, когда "уже социализированный индивид входит в новые сектора объективного мира своего общества" (Giddens 1994: 80), особенно значимы образовательные институты (учебные заведения), сообщества, средства массовой информации (Бергер и Лукман 1995: 213). Именно здесь формируется среда, которую восприемлет индивид, с которой он себя идентифицирует и существование которой он поддерживает.

Для нашего подхода чрезвычайно значимо понятие ресоциализации. По определению Гидденса, это процесс, в результате которого происходит разрушение ранее усвоенных норм и образцов поведения, вслед за которым идет процесс усвоения или выработки иных норм. Как правило, ресоциализация происходит в связи с попаданием в критическую и нерелевантную прежним нормам ситуацию. Такая ситуация может быть связана с вхождением в соответствующую среду в юношеском возрасте. Но для нас особенно важно, что ресоциализация, в том числе в отношении гендера, наиболее вероятна в период современной трансформации в России. В процессе ресоциализации возникают новые нормы (эмержентные нормы - Turner, Killian 1957), которые регулируют социальное взаимодействие в новых условиях.

Итак, в процессе социализации и ресоциализации происходит воспроизводство и развитие гендерной культуры сообщества. Социализация конструирует гендер личности в сообществе, к которому данная личность принадлежит. Изучая социализационные процессы, мы работаем в диахроническом измерении - раскрываем динамику творения и воспроизведения культуры.

Синхронический аспект гендерной культуры мы описываем в терминологии "гендерной системы".

Понятие "гендерная система" включает разнообразные компоненты и по-разному определяется разными авторами. Так, шведская исследовательница Hirdman обозначает гендерную систему как совокупность отношений между мужчинами и женщинами, включая идеи, неформальные и формальные правила и нормы, определенные в соответствии с местом, целями и положением полов в обществе (Hirdman 1991:190-191). "Гендерная система - это институты, поведение и социальные взаимодействия, которые предписываются в соответствии с полом" (Renzetti & Curran 1992:

14). Кроме термина "гендерная система" используется и термин "гендерный контракт". Гендерная система представляет собой совокупность контрактов.

Гендерная система предполагает гендерное измерение публичной и приватной сферы. Она является относительно устойчивой и воспроизводится социализационными механизмами. Так, например, для "классического капитализма" первой половины 20-го века публичная сфера была преимущественно сферой мужской занятости, в то время как частная сфера - женской. Рыночные ценности диктовали примат публичной - мужской индустриальной сферы. При этом приватная - женская - домашняя сфера воспринималась как вторичная, второстепенная по значимости, обслуживающая. Соответственно поддерживалась иерархия ролей в гендерной системе, которая в феминистской теории обычно называется "патриархатной". Базовым гендерным контрактом был контракт "домохозяйки" (housewife) для женщины и "кормильца" (breadwinner) - для мужчины.

В постиндустриальном обществе изменяются ценности культуры, в том числе меняется гендерная система. Постепенно классический базовый гендерный контракт вытесняется - по крайней мере для среднего класса - контрактом "равного статуса" (equal status), в соответствии с которым на смену иерархии патриархата приходит выравнивание положения прав и возможностей мужчин и женщин как в публичной сфере (политика, образование, профессии, культурная жизнь), так и в приватной сфере (ведение домашнего хозяйства, воспитание детей, сексуальность и пр.) (Hirdman 1991: 19-20).

Наша исследовательская задача заключается в том, чтобы изучить как работают диахронический и синхронический подходы к гендерной культуре в российском контексте.

В исследованиях, представленных в данном сборнике, мы интересовались главным образом положением женщины. Мы вполне сознаем, что для реконструкции гендерной культуры необходимо не менее пристальное внимание к положению мужчин и к отношениям гендерного и полового взаимодействия, но мы только в начале пути.

Как конструируется гендерная идентичность образованного класса в России советского периода? Вплоть до самого последнего времени различались воспитательные модели для девочек и мальчиков из интеллигентных семей. Подготовка девочек к будущей роли "работающей матери" осуществлялась как в семье в период первичной социализации, так и в дошкольных детских учреждениях, позднее в школе, в общественных детских организациях (пионерская и комсомольская организации). Постоянно воспроизводилась двойная ориентация - на материнство и связанное с ним супружество, с одной стороны, и на активность в публичной и профессиональной сферах, с другой. Исследования детской литературы (Gerasimova, Troyan, Zdravomyslova 1996), интервью с родителями и воспитателями дошкольных учреждений, биографические интервью указывают на то, что доминирующий образ женственности предполагает то, что мы назвали "квазиэгалитарным" стереотипом - вспомогательная, но важная роль на службе и материнское предназначение. Именно это наблюдали женщины в своих семьях, где большинство респонденток говорит о работающих матерях и бабушках; читали сказки, где не столько дом был миром Василисы Прекрасной, но и мир становился ее домом. При этом дискриминирующие паттерны, характерные для всякого индустриального общества, воспроизводились, но в камуфлированном виде. Для советского социализма зафиксировано общественное разделение труда по признаку пола, где женщины были в основном заняты в менее престижных и менее оплачиваемых отраслях, связанных с функцией социальной заботы. Социализация во многом связана с механизмами произвольного и бессознательного усвоения общественных норм, поэтому ее результаты не воспринимаются как дискриминация, если нет обстоятельств, приводящих к ресоциализации. Укажем на специфические агенты гендерной социализации в советской России.

Роль семьи оказывается весьма специфичной. Это семья, где, как правило, работают оба родителя, и в которой необходимо исполнение роли бабушки. Бабушка - это не родственник, а определенная функция, которую могут выполнять различные родственники, близкие люди или оплачиваемые няни. Эта роль зафиксирована в мифологеме об Арине Родионовне - няне Пушкина. Бабушка - это мощный фактор воспитания и транслятор традиционной культуры. Мать - это как правило, работающая мать, а отец - часто депривированный субъект.

В формировании образа женственности большое значение до сих пор играет детская литература и детское чтение. Этот тезис для нас чрезвычайно важен, особенно при сравнении с западной культурой, где чтение детям вслух не столь распространенная практика воспитания. То, что читается детям вслух, как показывают исследования, проведенные с нашим участием, воспроизводит разнообразные ролевые стереотипы. Гендерный дисплей однозначно и грубо идентифицирует мужественность и женственность, однако ролевое наполнение не соответствует классически патрархатному разделению ролей. Сильная и доминирующая мать - архаическая богиня и царевна из старинных русских сказок, которая выполняет "мужские роли" и может переодеваться в мужские платья - это героиня русского фольклора (Gerasimova, Troyan, Zdravomyslova 1996; Hubbs 1988).

Детский сад - важный агент социальной конструкции гендера. Это учреждение необходимо для воспроизведения и поддержания гендерной системы России. Методические рекомендации по дошкольному воспитанию и профессиональный ежемесячный журнал "Дошкольное воспитание" могут стать специфическим предметом исследования, так же как установки и практики воспитания. При том, что эксплицитно не существовало никакого дифференцированного воспитания по признаку пола, имплицитно оно присутствовало в детских играх, прежде всего ролевых и сюжетных.

Вторичная социализация в школе и в общественных коммунистических организациях также определяла гендерную систему в России. Особую роль следует уделить в дальнейшем исследовании специфическому "спонтанному" сексуальному воспитанию, агентами которого были сверстники или старшие братья и сестры, но не специалисты и не родители. Это и привело к тому, что И. Кон называет сексистским бесполым обществом (Kohn 1995).

Мы подчеркиваем, что социальная конструкция гендера различна для разных социальных классов (страт), разных этносов и религиозных групп. До сих пор наш исследовательский интерес ограничивается европейской городской Россией и ее образованным классом (интеллигенцией). Однако стоит отметить, что унификационная политика решения "женского вопроса", проводимая советским государством, привела к определенной однородности институтов, обеспечивающих формирование гендерной идентичности в советском обществе.

Мы утверждаем, что в советской культуре доминировал тип гендерного контракта, который можно назвать "контрактом работающей матери" (Rotkirch, Temkina 1996). Этому соответствует и социализационный паттерн работающей матери, и общественное разделение труда, поддерживавшееся политикой партии и государства. Повторим еще раз, что такой гендерный контракт подразумевает обязательность "общественно-полезного" труда в советском обществе и "обязательность" выполнения миссии материнства как женского природного предназначения.

Особенностью советской и постсоветской гендерной системы является сочетание в ней эгалитарной идеологии женского вопроса, квази-эгалитарной практики и традиционных стереотипов.

Традиционные идеалы и квази-эгалитарная практика уходят корнями в российскую (предсоветскую) историю. Традиционное доиндустриальное общество бессмысленно описывать в категориях частной и общественной сфер. Это разделение характеризует процесс модернизации. Женщина в традиционном обществе, выполняя роли хозяйки, матери, занимаясь сельскохозяйственным трудом, не выходит при этом за пределы "своего дома" как своего хозяйства. Социальная роль и влияние женщины в традиционном обществе оценивается как чрезвычайно значимая. Рудименты этой роли сохранились в условиях советского типа модернизированного общества.

В России также запаздывало формирование среднего класса, буржуазии и буржуазных ценностей, которые в Европе лежали в основе сочетания практики и идеала домашней хозяйки, разделения сфер жизни по гендерному признаку: общественная публичная (public) = мужская, частная или приватная (private) = женская. (Engel 1986: 6-7, см. также Glikman 1991, Edmondson 1990, Stites 1978). Традиционные образцы гендерного поведения сочетались с модернизированными.

Гендерная система, окончательно сложившаяся в России (СССР) в 30-е годы, соединила радикальные марксистские и традиционные российские ценности. Вовлечение женщины в производство за пределами семьи в сочетании с традиционными ценностями (Clements 1989): 221, 233) легло в основу доминирующего гендерного контракта.

В соответствии с наиболее распространенным - доминирующим - гендерным контрактом женщине предписывалось работать и быть матерью. Однако в деятельности вне дома, формально и неформально обязательной для советской женщины, не предписывалось стремления к карьере. Последнее обстоятельство особенно распространялось на женское участие в политической сфере. Политика считалась и считается мужским делом; хотя "нормативно" низкая политическая активность женщин имеет в советском обществе и особые причины. При участии в политике, которое было обеспечено официальными квотами, предполагалось воспроизведение традиционной женской роли - социальной защиты. Вопросы семьи, материнства и детства считались основными в политической деятельности женщин. Таким образом гендерный контракт воспроизводился и на политическом уровне. Такой феномен мы наблюдаем не только в России. В 1960-е годы, когда впервые стало фактом массовое участие женщин в политической деятельности в Скандинавии - "социальное материнство" стало сферой их политической деятельности.

Оценка как второстепенных сфер политической деятельности, за которые несут ответственность женщины, относительна. В современном обществе благосостояния вопросы здравоохранения, социального обеспечения, экологии выдвигаются на передний план. в связи с изменением ценностей постиндустриального общества. Соответственно оказывается, что женщина ответственна за важнейшие сферы.

Специфика гендерного контракта "работающая мать" заключается не только в том, что предполагается участие женщин в общественно полезном труде и контролируемой общественной деятельности, но и в ее роли в приватной сфере социалистического общества. Частная сфера имела особый характер при социализме. Именно она компенсировала отсутствие свободной общественной сферы, и именно здесь женщина была традиционно доминирующей. Советский тип модернизации предполагал изменение роли в приватной сфере таким образом, что она являлась личностно чрезвычайно значимой, затруднялся ее контроль со стороны авторитарного государства, и потому она становилась ареной квази-общественной жизни. Роль женщины в советском обществе напоминает ее роль в традиционных аграрных культурах, где гендерная роль традиционна, но важна настолько, что зачастую такую гендерную систему называют матриархатом. Традиционная советская "кухня" - сфера женского доминирования - была символом свободы и интеллектуальной жизни. Особенно ярко это видно в исследовании открытых домов диссидентов (см. Lissyutkina 1993: 276). По словам других исследователей, в условиях государственного социализма значимой была не дихотомия общественное/частное, а дихотомия государство/семья, когда семья являлась эрзацем общественной (публичной) сферы, представляя собой анти-государство и сферу свободы (Havelkova 1993).

Кроме того, в условиях тотального дефицита частная сфера была сферой особой деятельности по организации повседневной жизни, где доминировала система отношений "взятка-блат", система государственного распределения и привилегий отдельных групп. Эта деятельность требовала специальных навыков, организационных и коммуникативных умений, где также очевидно гендерное измерение.

Итак, социальная конструкция гендера в России и соответствующая ему гендерная система предполагают высокую степень социального активизма женщин. При этом следует иметь ввиду, что этот активизм имеет гендерную специфику - он воспроизводит существующие гендерные стереотипы, как это показано в случае участия женщин в благотворительности и, отчасти, в политической деятельности. В процессе участия происходит также ресоциализация - изменение гендерных стереотипов, как мы это видим в случае феминистского движения.

Гендерная идентичность, основанная на эссенциалистской идеологии женского предназначения, может стать важным фактором мотивации участия в некоторых видах общественных движений, таких как, например, благотворительные, женские - материнские, и др. Гендерная идентичность, основанная на отказе - явном или скрытом - от традиционной роли, может стать идейным мотивом участия в разнообразных формах феминизма (радикального, эмансипационного, либерального, и др.).

Для изучения культуры (в том числе гендерной), особенно той, в рамках которой исследователи существуют сами, необходим специфический культурно чувствительный инструментарий, который обеспечит как бы "взгляд со стороны". Мы считаем, что одним из таких методов может быть биографическое нарративное интервью. В ходе него рассказчик-респондент представляет нарративы о собственной жизни, где этап за этапом возникают картины практик обыденной жизни. Несомненно, что всякий такой рассказ идеологизирован. Ясно также, что ресоциализация предполагает особенное внимание к идеологической окраске рассказа (это очевидно в нарративах феминисток). Тем не менее, если исключить участвующее наблюдение и анализ материально-вещной среды (символов культуры), то анализ текстов таких интервью, особенно нарративов, описывающих конкретные практики, является, пожалуй единственным способом воссоздать уже уходящую культуру.

Бергер П. и Т. Лукман. 1995. Социальное конструирование реальности. М.

Айвазова С. 1991. Идейные истоки женского движения в России // "Общественные науки и современность" №4, с. 125-132.

Воронина 0.1988. Женщина в мужском обществе // Социологические исследования. 1988. № 2.

Воронина О. 1990. Женщина - друг человека? Образ женщины в массмедиа // Человек. № 5.

Клименкова Т. 1993. Перестройка как гендерная проблема. В сб.: М. Liljestrom et al. (Eds.) Gender Restructing in Russian Studies. Tampere. Pr. 155-162.

Кон И.О. 1993. Устные лекции в Центре гендерных проблем. СПб.

Посадская А. 1993. Интервью в журнале "Огонек" №38.

Римашевская Н.М. (отв. ред.) 1991. Женщины в обществе: реалии, проблемы, прогнозы. М. Наука.

Римашевская Н.М. (отв. ред.) 1992. Женщины в меняющемся мире. М. Наука.

Braidotti, R. 1994. Nomadic Subjects. N.Y., Columbia University Press.

Clements, B.E. 1989, The Birth of the New Soviet Women. In: Gleason A., ed. et al. Bolshevik Culture. Bloomington. Indiana Univ. Press.

Edmondson, L. 1990. Women and Society in Russia and the Soviet Union. Cambridge University Press, Cambridge.

Engel, B.A. 1986. Mothers and Daughters: Women of the Intelligensia in Nineteenth Century Russia. Cambridge. Cambridge University Press.

Gerasimova, K., Troyan, N.. Zdravomyslova, E. 1996. Gender Stereotypes in Pre-school Children's Literature. In:

A.Rotkirch and E.Haavio-Mannila (Eds.) Women's Voices in Russia today. Dartmouth.

Giddens, A. 1994. Sociology. Polity Press.

Glikman, R. 1991. The Peasant Woman as Healer. In:

Clements et al. (Eds.) Russia's Women: Accomodation, Resistance, Transformation. Berkeley, University of California Press.

Goffman, E. 1976. Gender Display // Studies in Anthropology of Visual Communication. № 3, pp. 69-77.

Havelkova, H. 1993. A Few Pheminist Thoughts. In Funk, N. & Mueller, M. (Eds.) Gender Politics and Post-Communism. N.Y., L: Routledge. Pp 62-74.

Hirdman, Y. 1991. The Gender System. In: T. Andreasen, et al. (Eds.) Moving on. New Perspective on the Women's Movement. Aarhus Univ. Press. Pp. 208-220.

Hubbs, J. 1988. Mother Russia: The Feminine Myth in Russian Culture. Indiana University Press.

Kohn, 1.1995. The Sexual Revolution. N.Y. The Free Press.

Lissyutkina, L. 1993. Soviet Women at the Crossroads of Perestroyka. In: Funk N., ed. Gender Politics and Post-Communism. N.Y., L: Routledge.

Lorber, S., Fare", S. (Eds.). 1991. The Social Construction of Gender. Sage Publications.

Mannheim, K. 1952. The Sociological Problem of Generations In: Essays on the Sociology of Knowledge. London.

Posadskaya, A. and E. Waters. 1995. Democracy Without Women is not Democracy: Women's Struggle in Postcommunist Russia. In: A. Base (Ed.) The Challange of Local Feminisms. Wesview Press. Pp. 374-405.

Rotkirch, A., Temkina, A. 1996. The Fractured Working Mother and Other New Gender Contracts in Contemporary Russia //Actia Sociologia. В печати.

Renzetti С. & Curran D. 1992. Women, Men and Society. Boston: Allyn & Bacon.

Spence, J. 1984. Gender Identity and Its Implications for the Concepts of Masculinity and Femininity, - Nebraska Simposium on Motivation, Vol. 32. University of Nebraska. Lincoln and London.

Shiapentokh V. 1989. Public and Private Life of the Soviet People: Changing Values in Post-Stalin Russia. N.Y.:

Oxford Univ. Press.

Stites, R. 1978. The Women's Liberation Movement in Russia. Princeton University Press.

Turner, R. and L. Killian. 1957. Collective Behavior. Englewood Cliffs.