главная страница
		поиск       помощь

Вообще-то его звали Игнатом, но ведь народ любит давать прозвища. Мазай да Мазай — так его окрестили деревенские бабы за то, что он с ранней весны до поздней осени жил на болоте, в то время как его пятистенный дом в деревне пустовал. В свои семьдесят пять Мазай был крепким жилистым мужиком с большой головой и вечно свалявшимися в войлок волосами и бородой. Старуха его давно умерла, дети подались в город да там и остались.

Избушку свою на болоте Мазай обнес плетнем, весной вскапывал грядки под чеснок и лук. Он привык к болотному одиночеству, к зудящему комариному звону, посвистам куликов, прощальным крикам улетающих диких уток и кваканью лягушек. Одну из них, которая жила в желтых кувшинках под корягой, он узнавал по голосу.

Он знал на болоте каждую кочку, каждое гиблое место, и не зря его брали проводником приезжавшие поохотиться "партейные", как старик про себя называл людей из района. Иногда он любил стоять на краю чистого, как зеркало, проема и смотреть на опрокинутые в нем ольхи и кусты черемухи. От этого проема по надежным кочкам он пробирался через болото, минуя гиблые места, когда ходил за солью, хлебом и спичками в сельмаг.

Вечерняя заря уже окрасила ярко-зеленую, резко пахнувшую на закате осоку, когда Мазай, стоя у проема и наблюдая, как бесшумно покачивается в нем черемуха, услышал крик о помощи. Он приложил руку козырьком к глазам и в догорающих лучах солнца увидел тонущего человека. Трясина, равномерно дыша своей исполинской грудью, неумолимо засасывала его, и он, угодив по неопытности горожанина в одну из самых коварных ее ловушек, бестолково бил по воде руками.

Пока Мазай искал шест, пока по скользким кочкам подбирался к утопающему, увы, тот уже скрылся с головой в болоте, и старику оставалось только перекреститься, как вдруг там, где расходились круги и лопались пузырьки, на миг что-то мелькнуло.

"Ну давай, давай! Поднатужься, милый! Рванись! Иди... Иди..." — бормотал Мазай, тыча шестом, призывая несчастного к себе и понимая, что все кончено, но... как бы услышав его призыв, погибающий и впрямь сделал последнее нечеловеческое усилие. Из жижи вдруг высунулась кисть руки с растопыренными пальцами. Они хотели ухватить что-то в воздухе, конвульсивно шевелились, и старик, перегнувшись, вложил острый конец шеста в живущие последние мгновения пальцы, Сделал он это, скорее подчинившись инстинкту спасти себе подобного, чем надеясь на успех. И, о чудо! В смертельной агонии, но и в упорном неприятии надвигающегося небытия пальцы намертво вцепились в то, что было для них последней — пусть эфемерной — связью с остающимся по другую сторону воды миром.

Мазай, не веря своим глазам, встал поудобнее, широко расставив ноги, и дернул шест, как дергает удилище рыбак, когда клюет рыба. И, словно рыба, — молниеносно — вылетела на поверхность мокрая, точно облизанная, голова с раскрытыми в ужасе глазами. Мазай, не теряя даром времени, тащил на себя шест, и, когда утопающий смог протянуть ему руку, впился в нее, как клещ, рванув, что было сил.

Он поразился, с какой легкостью, как пробка из бутылки, вылетел из плотной жижи на сухой островок спасенный человек. Он был в одном сапоге, другой так и остался в болоте. Кепка плавала рядом.

То, что угодивший в трясину спасся, было чудом, великим чудом, — это Мазай понимал, но ему было Невдомек, что тех мгновений, которые тот пробыл внизу, оказалось достаточно, чтобы нахлебаться болотной вонючей жижи и умереть. И Мазай не ведал, что вытащил не человека, а мертвеца. Ничего не подозревая, он заставил его нагнуться, постучал по спине, чтобы вылилась вода изо рта и ушей, и, заботливо поддерживая, повел болотного упыря в избушку, на свою голову выманив нежить с уютного мягкого ложа.

Он привел его в избушку, переодел во все сухое, вскипятил чай, настоянный на прошлогоднем брусничном листе. Спасенный не проронил ни звука. Он очень медленно приходил в себя, взгляд все еще был тусклым, замогильная печаль пряталась в нем, но это Мазая не удивляло. А чего еще ждать от человека, который, почитай, одной ногой в могиле побывал? С чего глазу его веселым быть?

— Ты, небось, студент? — спросил он молодого с виду болотного гостя.

— Сту-у-де-ент... — эхом откликнулся тот.

— А кака нечиста сила тебя на болото без проводника понесла? Поохотиться на уток захотел? — Мазай между делом успел выпить полстакана самогона, и щеки его, окаймленные густой свалявшейся бородой, порозовели.

Гость, помедлив, будто что-то припоминая, ответил:

— Я... вроде... клад хотел найти...

— Клад? На болоте? Что-то не то несешь, паря! — старик подбросил щепы в печку, огонь загудел, языки пламени стали вырываться из неплотно прикрытой дверцы. Синегубый, продрогший до мозга костей студент вместо того, чтобы придвинуться поближе к теплу, резко откинулся назад, прижавшись к бревенчатой стене.

— Чего боишься-то? Не сахарный, не растаешь! — балагурил слегка захмелевший Мазай. — Не боись. Только болотные упыри да кикиморы огня боятся. Так-то... Стало быть, клад на болоте найтить хотел? — допытывался он.

— Не то, чтобы клад... — опять, словно что-то припоминая, сказал гость, — я траву искал...

— Каку траву?

Гость не ответил. В глазах его стояло недоумение.

— Старик... скажи... А почему я, действительно, огня боюсь?

Мазай усмехнулся.

— Видать, в трясине малость мозги повредил. Ничего, пройдет денек-другой, оклемаешься. Так каку ты траву-то искал на болоте, а?

— Кажется, кажется... А, вспомнил! Разрыв-траву!

— А кто тебе про разрыв-траву наплел?

— Я в одной старой книге прочитал... Если держать пучок этой травы в левой руке, она к кладу приведет. В Москве много зарыто кладов... — прошептал он, словно боялся выдать секрет.

— Так ты — москвич? — догадался Мазай.

— Москвич...

— Может, твоя правда. Из Москвы-матушки много богатых людей бежало и сто, и двести лет назад. Возвернуться чаяли, вот клады-то и зарывали. — Мазай отхлебнул глоток брусничного настоя из жестяной кружки и продолжал. — Слыхал я про эту твою разрыв-траву-то, только по-другому мне про нее мой покойный дед сказывал. Царство ему Небесное! Человеку-то самому ее нипочем не найтить, потому что к ней следов никто не знает. А надо кукушкино гнездо в дупле с птенцами найтить, забить в дупло деревянный клин, и тогда кукушка — хошь-не хошь — полетит на болоте и найдет разрыв-траву... Ты спишь, што ли? Чего глаза закрыл, студент?

— Не студент я... — с какой-то горькой обреченностью промолвил гость.

— А говорил — студент! — упрекнул, обидевшись на ложь, Мазай.

— Что-то со мною непонятное творится... — шептал в тоске гость.

— С перепугу это, милок. Ты слушай про разрыв-траву-то, коли добыть ее собрался. Когда кукушка найдет траву, она прилетит к дуплу, приложит пучок к клину, и тот вылетит, будто его обухом вышибли. Тут уж не медля в кукушку надоть стрелять, а то она проглотит траву, чтобы человеку не досталась... Слышь, парень, кинь-ка мне коробок, колено свело, встать не могу. Эх, старость, старость... — кряхтел Мазай, качая большой головой.

Гость повернулся к полке, где лежали спички, и тут страх погладил острой когтистой лапкой могучего старика по хребту, ибо вместо того, чтобы встать и подойти к поодаль висевшей полке, гость, словно резиновый, растянулся туловищем до нужной длины и взял с полки коробок.

Старик принял коробок, мысленно осенил себя крестом и тут же (снова мысленно!) чертыхнулся в адрес самогонки, из-за которой мерещится невесть что. Он совсем было успокоился, но проклятущий гость не унимался, какая-то мысль тревожила его, он силился что-то понять и пугал своими вопросами старого Мазая.

— Старик, а старик, — шептал он, приблизив вплотную свое бледное лицо, и Мазай почувствовал, как из синегубого рта потянуло тиной, — скажи, кто я?

Опять холодок поскреб по хребту острыми коготками.

— А кто тебя знат... — пробормотал Мазай, — по виду студент, а там — Бог ведает. Не убивец же ты, не вор, небось... Да и брать у меня нечего... У тебя, парень, от испуга память отшибло, успокойся, вспомни, что к чему.

Тот, кого старик принимал за студента, стал пристально всматриваться в хозяина избы. Он уже ощутил в себе зов тьмы, но все же прошло еще слишком мало времени, чтобы полностью утратить связь со всем земным и хладнокровно сделать свое дело. Живое, пусть только всего лишь в сознании, пока держало его, не торопилось отпустить в мир нежитей, и утопленник задал вопрос, который еще так недавно волновал его:

— Скажи, что сделать, чтобы стать счастливым?

Мазай качнул косматой головой.

— Экий ты! Вот я тебя с того света вытянул, разве это не счастье, а?

И болотный гость, будто отражение в зеркале, тоже качнул космами:

— Не знаю... Время покажет... Может, пожалею, а, может, привыкну.

— К чему привыкнешь? — не понял старик.

— Да так... Сам с собой рассуждаю... И все же, как жить, чтобы быть счастливым?

— Мудреный твой вопрос, и все же я отвечу, как сам разумею. Счастье в том, чтобы довольствоваться своей судьбой и не завидовать чужой. Так-то, паря!

— А зачем ты меня вызвал? Чью судьбу ты мне навязал? — резко спросил гость. Мазаю показалось, что синие губы его дрогнули то ли в плаче, то ли в горьком смехе.

— Зачем я тебя вызволил из болота? — не расслышал укор Мазай, — ну, парень, и неблагодарный же ты!

Гость зябко поежился, пожаловался Мазаю:

— Знобит меня. Солнца нет, так хоть бы при луне погреться...

— Может, самогонки хлебнешь?

Гость отказался.

— Нет, ночь подожду...

— Я тебя на ночь в тулуп закутаю, вмиг согреешься! — пообещал Мазай.

Он вышел наружу, вытащил из кармана смятую пачку "Беломора", закурил, глядя на болотные топи, а когда обернулся, то увидел, что гость смотрит на него, прижавшись лицом к стеклу.

Что-то нехорошее почудилось Мазаю в пристальном взгляде искаженных стеклом глаз: они растянулись щелью до самых висков.

"По душу мою, что ли, пришел?" — невольно подумалось ему. Он взглянул под ветхий сарай, где лежала уже много лет домовина — толстое ошкуренное бревно. Как повелось издревле в этих краях, у каждого старика во дворе была домовина. Приходит срок — и родные выдалбливают в ней последнее пристанище покойному. Мазаю не на кого было надеяться, он сам собирался загодя вытесать себе гроб из домовины, чтобы схоронили по-людски. И, внезапно ощутив в душе смертную тоску, он подумал, что пора, пора тесать домовину.

Ночь прошла беспокойно. Когда в окошко заглянул полный месяц, гость вышел из избы и не возвращался до первых петухов. Старик хотел проследить за ним, но глаза сомкнулись сами собой. Сквозь сон он услышал голос покойного деда. Сам себе привиделся маленьким мальчиком. Дед говорил ему: "Месяц — это солнце утопленников, дрогнут они в воде, вот и выходят ночью погреться в его лучах... а если ненароком попадется им живой человек, они с визгом и хохотом защекочут его до Смерти..."

— Ты, старик, щекотки боишься? — спросил утром студент, когда они пили чай из брусники. Впрочем, пил только Мазай, гость опять не притронулся к кружке. Мазаю показалось, что за ночь он сильно изменился, стал длиннее и очень уж тощий, и волосы падают космами до спины. Он ткнул острым пальцем под ребро старику и игриво повернул, щекотнув.

Мазай рассердился.

— Совсем ты умом помутился, паря! Лечить тебя надоть. Хватит у меня на лавке штаны протирать. Собирайся, я через болото тебя к фельшару сведу.

Студент поднялся с лавки, вышел на крыльцо. Мазай вышел следом.

— Я сам схожу, ты мне не нужен, отдыхай, старик, — отказался гость от предложения доброго Мазая.

— Сам? Мало тебе досталось? Снова на свою голову погибель ищешь? — проворчал Мазай. — Ладно, коли хочешь, иди. Видишь вон те колышки? Это я наставил. Смотри, не сбейся, а то снова ухнешь в тар-тарары!

— Я осторожненько...

Еще что-то человеческое гнало его прочь от несчастного старика. Он почти бегом устремился к пробитой в осоке тропинке, но не справился с охватившим его вдруг желанием поиграть сегодня ночью под лучами месяца с человеком, оглянулся и крикнул:

— Вечером вернусь! Жди! Вместе клад искать будем!

Старик задумчиво глядел ему вслед, удивляясь настырности кладоискателя, но когда увидел, что тот, сбившись с надежных кочек, уверенно идет по трясине и вот уже благополучно миновал гиблое место, в котором вчера утонул, вдруг понял, что не домовину ему надо тесать, а осиновый кол. И поскольку болотный гость обещал вернуться к вечеру, он, не мешкая, пошел в редкий перелесок, чтобы выбрать молодое деревце с крепким стволом.