главная страница
		поиск       помощь

Когда она увидела его в первый раз, то... Такой момент знаком каждой женщине.

С Евгенией был просто шок, когда...

Но начнем по порядку. Сегодняшний день не сулил Евгении сюрпризов. Правда, в исключение возводилась зарплата. Сегодня, в рабочую субботу, выдавали зарплату, и она оказалась значительно больше обычной. Евгения подумала вначале, что девочки из бухгалтерии ошиблись в расчетах и обязательно обнаружат свою оплошность, а из следующей вычтут эти деньги. Но это только в следующую... До нее еще дожить надо. И подавив в себе всяческие угрызения совести, Евгения, получив эти странные деньги, сунула их в потертый кошелек и побыстрее ушла с работы.

Нынешняя суббота была еще нехороша тем, что Евгении предстояла уборка в огромной коммунальной квартире, где она жила с самого первого дня своей жизни. То есть прямо из роддома ее, худенькую и крошечную, принесли в этот коммунальный бедлам. Который потом оказался главным полигоном жизни.

Целых тридцать пять лет Евгения выдерживала этот житейский "рай". Вначале скудности быта скрашивало присутствие родителей. Потом, когда Евгения осталась одна, пришлось в одночасье поднять обе руки вверх и сдаться навсегда в плен мелких страстей, пригоревшей каши и вечных воплей соседей. Не то, чтобы обитатели этой вовсе не тесной, а скорее просторной общей кухни не любили Евгению. Напротив, они к ней были равнодушны, но с неутомимой страстью следили за тем, чтобы она не отлынивала от всяких коммунальных обязанностей.

Евгения раздражала их необыкновенной худобой и долготерпением, поэтому иногда вдруг все разом переставали с ней разговаривать и даже здороваться. Евгения терялась, начинала заискивать, все ее высокомерие растворялось в догадках, что же она опять не так сделала. Оказалось — пустяк. Гордая очень! Вот и все недостатки. Ты наклонись пониже, когда драишь унитаз. Постарайся отмыть все огрехи неопрятных жильцов. Не брезгуй. Они такие же люди. Не задирай носа. И Евгения старалась не задирать, хотя, когда она чистила коммунальный сортир, то желала стать обладательницей не только здоровенных резиновых перчаток, которые у них по пьяному делу забыл как-то электрик, но и достать шапку-невидимку. Но мечта была несбыточной. Поэтому сегодня Евгения не очень спешила домой, где ее ждали нечищеные раковины и затоптанный длинный коридор.

Немного согревала душу полученная зарплата. Евгения решила пройтись по магазинам, а пол и туалет вымыть попозже, когда все разойдутся по комнатам и не станут мешать этому малоприятному занятию.

Перекинув через плечо пустую сумку и аккуратно обходя лужи, Евгения перешла на противоположную сторону улицы. И тут впервые увидела, что открылся новый магазин. На витринах были нарисованы фантастически огромные, радужные бабочки. Магазин так и назывался, "Мотылек".

Не долго думая, Евгения зашла в магазин. Было тепло и пусто. Ее даже несколько смутило отсутствие покупателей. И еще более смутил юноша, который выпорхнул к ней навстречу, поздоровался и сказал: "Надеюсь, вы станете постоянным нашим покупателем". Долго потом анализировала Евгения, как можно было настолько потерять голову. Но, как говорится, все мы крепки...

В полсекунды Евгения утратила связь с реальным миром, таким привычным и налаженным от получки до получки. Кто дерзнет осудить ее? По крайней мере никто из тех женщин, чье существование долгие годы сводилось к минимуму, к тем минусам, которые идут от абсолюта нуля. Равновесие на нуле еще привычно и даже уютно. Привычка отказывать себе в пределах нуля еще приемлема. То, что увидела Евгения, было за гранью. Это был запредел. Но какой прекрасный и желанный!

Еще не веря своим глазам, но уже влюбленная и раздавленная этой никогда не виданной красотой. Евгения робко подошла поближе, к платью, которое висело отдельно от остального турецкого барахла. Продавец терпеливо и с почтением смотрел на Евгению. Он быстро все понял, снял и положил это великолепие на стеклянный прохладный прилавок. "Париж" — только и сказал он. И ничего больше не нужно было говорить. Иной, запретной и недоступной жизнью дохнуло на Евгению, когда она увидела распростертое перед ней платье. Ее будто обожгло огнем первой и навсегдашней любви. Да, в таком платье можно жить и можно умереть. Евгения никогда не знала, есть ли у нее вкус. А теперь она поняла — есть. Есть и прекрасный! Юноша за прилавком подтвердил ей это.

— У вас отменный вкус. Не все понимают, смущает цена. Но оно великолепно.

Руки Евгении утонули в нежном прозрачном шелке. Она потрогала узкие бретели. Они тоже были великолепны. Платье сверкало мягким ненавязчивым блеском. Оно было черным и ослепительным одновременно. Вспомнились сверкающие новогодние елки далекого детства, все невлюбленности несбывшиеся победы. Ах, если бы тогда у нее было такое платье, возможно она прожила бы другую жизнь. Да, наверняка.

— Я беру его, — очень тихо сказала Евгения. Но продавец ее услышал.

— Без примерки? Может, примерите? Впрочем, что я говорю. У вас великолепный рост, прекрасная фигура. Как будто привезли специально для вас.

— Я беру его, — с таким счастьем в голосе повторила Евгения, что продавец немедленно вынул из платья деревянные грубые плечики, бережно сложил нечто длинное струящееся в нарядный пакет.

— Сто тридцать пять тысяч, — сказал он, улыбаясь. Евгения смотрела на него, не понимая.

— Сколько? — беззвучно переспросила она. Продавец все понял. Он тут же изъял платье обратно, пронзил его деревянными плечиками.

— Здесь написана цена, разве вы не видели? — буркнул он и повесил его на место.

Евгения увидела, как легко упорхнуло от нее это великолепие и стало предлагать себя другим. Она почувствовала, как горький нож ревности пронзил ее сердце, и оно заныло от того, что вот эта ее драгоценность уйдет к другой. Ни за что!

— Вы не могли бы... Всего на час... — скороговоркой попросила она.

Продавец недоверчиво перевесил платье в темный укромный угол.

— На сорок минут, — сухо пообещал он и стал заниматься с другой покупательницей.

Евгения, не помня себя, ринулась из магазина. В голове у нее тяжелым кирпичом лежала цена, названная продавцом. Таких денег у нее никогда не было. И нужно было их достать за полчаса. У кого? "Я сошла с ума" — подумала Евгения. И вдруг почувствовала себя необыкновенно хорошо от того, что с нею это произошло. Смехотворные излишки зарплаты показались ей горькой ухмылкой жизни, издевательством над ее женским достоинством. Она твердо решила, что купит себе это платье, чего бы ей это ни стоило.

В первую очередь она позвонила ему. Ну, конечно же кому может позвонить тридцатипятилетняя одинокая женщина? Конечно же мужчине. Связь эта вялая и скучная тянулась долгие годы. Конечно у него жена, ребенок. Но не было сил отказаться от этой маленькой радости в жизни. Это было разнообразием, пошловатым конечно, но все же.

Он был дома, но услышав о сумме, ни слова не говоря, повесил трубку. Что ж от него она другого и не ожидала. Вот это конец отношений. Наконец-то! Был настоящий повод прервать эту скучную любовную историю.

Евгения почувствовала себя еще счастливей. Она вернулась домой, прошла к себе в комнату, не замечая жильцов. Сняла влажное от дождя пальто. Прямо в сапогах села на стул и внимательно оглядела комнату. Нужно было что-то продать. Срочно. Она даже знала, что может продать. Старинный барометр у нее давно просил сосед, моряк, который все время куда-то плавал. У него были деньги, и он постоянно приставал к Евгении с этим барометром. Но барометр был памятью об отце, вернее о деде, а может быть и о прадеде. Барометру было лет сто пятьдесят. Он был из той жизни, которая иногда снилась Евгении непонятными фрагментами: накрахмаленные ломко и озвученно скатерти, тонкий фарфор легких чайных чашек, которых она и в глаза не видела.

Еще можно было продать книги. Это была библиотека отца. Книги дорогие и стоящие. Но скучные уже оттого, что рассказывали о жизни и философии столь далекой и несоприкасаемой с жизнью Евгении, что когда она начинала читать их, к горлу подступал комок. И был он соленым и горьким, как обед в общественной столовой. Наверное книги этих солидных авторов были правдивы, но не выдерживали горечи жизни теперешней. Жизнь забивала всякий их смысл.

Евгения посидела еще минут пять на старом венском стуле, потом решительно встала и крикнула в коридор:

— М-м-мм-ии-итрий Павлович! Зайдите, пожалуйста, ко мне.

Коридор подхватил ее голос. Эхо старых пустых шкафов, выставленных за ненадобностью, усилило его. И Дмитрий Павлович в неизменной тельняшке и фирменных джинсах появился на пороге комнаты.

Через три минуты Дмитрий Павлович унес бесценный Родительский барометр, а Евгения уже вызывала Инну Алексеевну, пожилую женщину-искусствоведа, которая давно хотела купить некоторые из книг для своего внука-балбеса, чтобы он рос культурным мальчиком. Мальчик между тем целые дни проводил у компьютера, не признавая никаких книг вообще. Но тем не менее Инна Алексеевна притащилась со своим толстым кошельком и Евгения через полминуты была обладательницей нужной суммы.

А еще через десять минут Евгения буквально ворвалась в магазин, протянув вперед руку с деньгами. На нее беспокойно оглядывались редкие покупатели.

— Вот, я принесла, — запыхавшись сказала она юноше-продавцу.

— Я не сомневался, девушка, — с очень милой улыбкой откликнулся он.

Евгения с бьющимся сердцем смотрела, как черное роскошество прячут в целлофановый пакет. Платье было похоже на красивую замученную птицу. В свернутом виде оно занимало маленькую часть фирменного пакета. Оно почти ничего не весило, такой тонкой была ткань. И кто бы мог подумать, что эта женщина в бурых от многолетья сапогах, несет в пакете свою радость, первую настоящую радость в жизни. Ценой всего в 135 тысяч рублей.

Если бы сейчас какой-нибудь пацаненок спросил у мамы: "Мам, что такое счастье?", — мать могла бы показать ему на Евгению и сказать: "Смотри, сынок, вот идет счастливая женщина". Конечно, если бы отпрыск посмотрел на старенькое серое пальто и стоптанные сапоги Евгении, он маме бы не поверил. Но если бы заглянул в глаза, то согласился бы. Не было в эти минуты глаз счастливее... Водопады света извергали такие обыкновенные серые глаза Евгении.

В родной коммуналке она промелькнула тенью, чтобы никто не заметил, вошла в комнату и быстренько извлекла из целлофанового плена свое сокровище. Она расстелила платье на старом диване. Слава богу, оно не успело измяться и было все так же великолепно.

Дрожащими руками Евгения стаскивала с себя одежду. Серая юбка застиранный свитер были брошены небрежно на пол. туда же полетели трусы непонятного цвета и много раз штопаный бюстгальтер. Она хотела принять душ, но тут же отвергла эту мысль, представив на секунду, что будет вынуждена шагнуть в холодную комнату с тусклой лампочкой, залезть в грязную выщербленную ванную, чтобы стать под скудные струйки общественного душа. Бог с ним. Она всего два дня назад мылась у Татьяны, подруги детства, которой в этой жизни повезло немногим больше. По крайней мере она жила в отдельной квартире и не делила места интимного пользования с посторонними людьми.

Поскольку мысль о купании была отвергнута. Евгения ограничилась только тем, что поменяла на себе белье, а затем уже подошла к платью.

Оно лежало на выцветшей обивке дивана и наполняло своим сиянием узкую мрачноватую комнату. Оно светилось в вечерних сумерках, как живое. Евгения, всем телом ощущая любовь к нему и пожизненную привязанность, мысленно попросила у него разрешения надеть на себя.

Она легко проскользнула в узкое горло, и платье проглотило ее, цепко взяв в свои прохладные, но такие желанные объятия. Платье обвило тонкое сухое тело Евгении и пришлось ей как раз впору. Оно моментально спрятало ее неприлично стоптанные комнатные тапочки. Его черный сияющий шлейф закрыл потускневший паркет. Черные эластичные бретели вовсе не впились в плечи, как это имели обыкновение делать бретели отечественных лифчиков. Наоборот, каким-то чудом платье само распорядилось маленькой грудью, приподняло и поставило ее на место, и она соблазнительно и упруго засверкала под его таинственной тканью. Евгения робко подошла к трехстворчатому шкафу, среднюю дверцу которого украшало зеркало, впервые в жизни пригодившееся хозяйке.

Она долго искала себя в его отражении. И не находила. Там обнаружилась незнакомая удивительно красивая женщина. С тонкой талией, огромными темными глазами, красивой грудью и тонкими руками. Она держала черный веер из перьев какой-то неведомой птицы.

— Ну, это уж неправда, — горько улыбнулась Евгения отражению. — Такого веера у меня нет. Но зеркало упрямо отражало веер. Евгения глянула на свои руки. Ну, конечно, она держала веер. Наверное, она совсем сошла с ума. Конечно это веер ее бабушки, которым она когда-то играла в далеком детстве. И вот теперь совершенно подсознательно извлекла его из шкафа, даже не заметив этого поступка. Но веер необыкновенно шел к платью. Правда, вид у него был несколько облезлый. Но в зеркале он отражался в более выгодном свете.

— И эта прекрасная незнакомка — я? — подумала Евгения. — Жаль, что на этом представлении никто больше не присутствует. Некому оценить. Евгения, не менее счастливая от этой мысли, все любовалась на себя. И на платье. Вся она была из другой неведомой ей жизни, где не было скучной работы, скудной зарплаты и этой тишины. Она вдруг поняла, что в таком платье можно существовать только в покое и счастье.

Она знала, что совершила поступок несколько легкомысленный. Она все равно не сможет пойти никуда в таком виде. Это совсем не для нее. И, вспомнив о совершенно опустевшем кошельке, это в день-то зарплаты, Евгения загрустила. Что она завтра будет есть? И чем платить за комнату и электричество? Дура, конечно, сказала она вслух. Кто-то шептал ей откуда-то издалека, что она вовсе не дура. И что она все правильно сделала. И что сегодня она прорвала блокаду скудости и обыкновенности своих будней. И, что совершив этот первый в своей жизни безумный поступок, она открыла путь другим безрассудным поступкам, которые и составляют настоящую человеческую жизнь. Платье это своим черным блестящим великолепием ворвалось и легко сдуло все ее привычки, весь ее уклад. Она впервые почувствовала себя женщиной. Она обнаружила, что у нее легкий стан и красивые руки. Что, туфли! Нет общества, нет даже одного человека, которому она была бы понятна вот в таком наряде. Но ведь платье просто приросло к ней. А остальное? Что держало ее в этой жизни? И кто? Одни глупости и мелкие заботы. Как приятно вот так прийти, распорядиться, бросить деньги и взамен получить свое собственное великолепие.

Дверь комнаты открылась. На пороге возникло скрюченное тело местной Бабки — Ежки — бабы Нюры, которая нагоняла страх на всю их квартиру своими скандалами и сплетнями.

— Женька... Ты что сегодня убираться не собираешься? Или я должна за тебя говно чистить... — сразу с крика начала баба Нюра.

Вдруг она обалдело уставилась на Евгению и спросила:

— А Женька где? Она что без нашего разрешения комнату сдала? Ты кто такая? У нас, милочка, порядок, без разрешения мы тебе тут не разрешим... снимать.

Евгения молча продолжала слушать бабу Нюру. Та пошла в атаку.

— Ты кто такая, у тебя спрашиваю? А ну, покажь паспорт...

Евгения смотрела на бабу Нюру и тоже не узнавала ее. Как она, Евгения, могла бояться этой маленькой скрюченной запятой! Дрожать при ее появлении, ронять чашки от страха перед ней и часами скрести раковины, чтобы понравиться этой старухе и заслужить хотя бы ее молчание.

Евгения подошла к бабе Нюре. Причем подошла новой какой-то походкой. Голову она держала прямо и несла свое легкое тело так, будто сдерживала его от полета.

Она приблизилась к противной старухе, легонько стукнула ее сложенным веером по плечу, и сказала тихо:

— Молчать. Не смейте кричать в моем доме, — потом Евгения засмеялась и добавила. — Вот так-то... Старуха перекрестилась и вышла.

— Пропадите вы все пропадом, — сказала Евгения, — А что касается меня, то я это платье больше не сниму.

Она вдруг увидела пустое место на стене, где висел барометр, пустые книжные полки, на которых почти не осталось книг.

— Какие пустяки, — подумалось ей легко. — Нужно жить только тем, что тебе интересно.

Этот простой и ясный вывод вдруг так пришелся ей по душе, что она заодно решила, что завтра же найдет другую работу, а пока... Пока она стояла в полном своем настоящем великолепии и любила себя. Впервые в жизни любила себя. Находя в этом смысл, красоту и оправдание своему существованию.

... С того злополучного дня, как исчезла Женька и поселилась черная барыня (по меткому выражению бабы Нюры) все вдруг изменилось.

Баба Нюра перестала яриться и всячески стала угождать черной барыне. Сосед капитан с первого взгляда влюбился в эту "женщину в черном" и тут же сделал ей предложение. Дама его предложение отвергла, а сама в скором времени исчезла. Ее потом долго вспоминали в квартире.

— Что ни говорите, — шептала Инна Алексеевна, — в этой загадочной истории есть какой-то смысл.

— Какой там смысл, — возражал капитан. — Просто очень красивая женщина была наша Женя...

— Какая Женя, — возражала баба Нюра, — Что я Женьку-то не знала? С рождения я Женьку-то знала. Она не чета этой. Я, батенька, как ее увидела, так хотела на колени упасть. Ревматизм только и помешал. — Это не Женька, это святая какая-то.