главная страница
		поиск       помощь

Кто знает с чего начинаются неприятности? Кто понаблюдательнее, тот может сделать вывод. Они начинаются с нашей готовности к ним, с наших дурных мыслей.

Беззаботность в человеке всегда восхищала ее. Что там говорить, она и сама такой была еще недавно. Уверенная в себе, и от этого глупая и независимая. Что же случилось, почему сегодня с самого утра она погрузилась в пучину мрачных мыслей, воображение ее рисовало одну картину гаже другой, и вдруг физически она ощутила, как крепкая, годами державшая ее жизненная основа, превращается в гладкий лед и она скользит, скользит и чувствует, что никак уже не удержаться и сейчас она шлепнется, больно ударится о холодную ледяную поверхность. И не за что уцепиться. И мысль: даже если удастся удержаться, то ненадолго, что уже не нужно. Что этот лед под ногами — навсегда.

Стоп, стоп. Она так не сдастся легко. Срочно проанализировать, с чего началось. Быстро вспомнить, что было не так. Из какого недоброго подземного родника заклокотала в ней эта чернота, этот мистический ужас неизбежной утраты всего, что делало ее жизнь осмысленной, стойкой и единственно возможной.

Так... было раннее утро. Около пяти, когда она проснулась. Ну и что? Она всегда просыпалась и вставала необыкновенно рано, не любила спать, вообще могла обходиться без сна сутками, чем поражала знакомых и друзей. Она никогда не была ни жаворонком, ни совой, потому что, когда была счастлива, особенно счастлива, могла не спать вовсе, жалея упустить эти мгновения, поразительной, открытой для нее жизни. Теперь же, чаще просыпалась от тревоги. Откуда она приходила, может быть из спальни детей? Хотя там пока все было в порядке, кроме ужасной духоты, окно нельзя было открыть из-за сквозняка. И она вставала среди ночи, накидывала халат, а то и в ночной сорочке шла к малышам и открыв окно, стояла возле него, прислушиваясь к сопению детей, ждала, когда в воздухе полегчает и можно будет закрыть окно и вернуться к себе.

Сегодня было все так же. Она встала, прошла к детям, открыла окно, убрала вазончики с цветами в другую комнату, чтобы не забирали дефицитный кислород, послушала как дышит старший, он покашливал последние дни, и вдруг вспомнила свой сон. Конечно, сны теперь в ее жизни утратили свою значимость. Когда-то ей через сны становилось известно все о дальнейшей жизни. Она лежа читала эту вещую книгу, как букварь. Сны не лгали. Они были образными, прекрасными, иногда непоправимо-ужасными. Но приходилось им верить, потому что она всегда знала, когда это вещий сон, а когда просто так. Впрочем "просто так" почти нe было. Она всегда знала, когда сон в наказание, а когда в радость. И более того, она через сны сильнее чувствовала свою связь с кем-то, кто был заинтересован в ее жизни, как она выражала это — "вел за руку".

Последние годы все это ушло в пустоту. Руку ее бросили, ведущий утратил к ней интерес, это она знала. И поделом. Столько всякого дурного она совершила в жизни, что никакого другого наказания и не заслуживала. Она все про себя знала. И сны ушли. как ушло то особое состояние своей значимости, необходимости и неповторимости.

Но сегодня был сон, бытовой, в общем-то обыкновенный. Пришли к ней в дом свекровь и свекор. Оба умерли более пяти лет назад. Но вот пришли. Свекор прошел куда-то на кухню, а свекровь стала собирать свое белье. Покойница достала пододеяльник и бросила его на спинку широкой деревянной кровати. Увидела вышитый гладью его разрез, услышала тонкий аромат чистоты, исходивший от него. Она сказала свекрови какую-то бытовую фразу, о том, что белья нет в продаже.

— Знаю, знаю, — тихо кивала та в ответ.

С тем она и проснулась. Встала, с тяжелым сердцем пошла к детям, потом на кухню.

Открыла окно. Жадно дышала прохладным предутренним воздухом. В сером, едва уловимом рассвете громоздились коробки домов с редкими освещенными окнами.

Сразу же за сигарету. Тревога росла. Не помогла привычная чашка кофе. Была выпита еще одна. Она взяла книгу.

Кое-как дочитала до той минуты, когда старшего нужно было будить в школу. Привычно накормила завтраком. Он ушел. И опять, опять возврат к мысли о свекрови, которая явилась с того света, чтобы постелить. Кому? Зачем? Что это значит?

Она пыталась себя успокоить, жадно цепляясь за всякие фактики. Родителей мужа она и раньше часто видела во сне. Что же сегодня не забывается? Конечно, если бы она проснувшись могла прикоснуться к руке мужа, привычно услышать в ответ его ласковое бормотанье, то дурной сон забылся бы. Пустяки.

Но мужа не было. И такая глупость, совсем уж не повод для тревоги. Он уехал по путевке на несколько дней в Швецию. Ну, что ты будешь делать, когда даже такая поездка не в радость. И сама бы не поехала от него никуда. Она быстро увязала сон с отсутствием мужа и тут же вспомнила, что в последние дни все пошло наперекосяк и отчаянная тревога и неотвратимость случившегося сжали душу в колючий шар.

Около двух лет они с мужем живут врозь. Нет, все хорошо, все нормально, просто он работает в другом городе. И отпустила она его с радостью и в первый год и во второй. Во второй раз даже настояла. Была спокойна, уверена, чувствовала себя нужной, любимой. А потом вдруг стала сдавать. И главное, что и причины-то нет, вернее повода. Он звонил каждый день, а то и по несколько раз. Приезжал при первой возможности, баловал вниманием и подарками. Но за это время, пока они жили врозь, с ней стали происходить всякие ненужные превращения. Она сначала не обращала на них внимания. Ничего ведь дурного быть с ними не могло. Она ждала его, как в молодые годы. Постоянно прислушивалась к телефонным звонкам, но междугородная не звонит. Покупала ему красивые вещи, но в душе поселились страх и холод. Да, вот оно нужное определение. Страх. Наверное, это было начало болезни, нет, не психической, а другой внутренней болезни, когда ты изнываешь от собственного бессилия и одиночества. Да, да, одиночества, несмотря на постоянные звонки и знаки внимания. Она приезжала к нему с детьми, и каждый раз эти визиты еще больше повергали ее в отчаяние. Она не могла привыкнуть и понять, что у него другая жизнь, что в эту жизнь ей уже не войти. Она не знала почти никого из людей его окружавших. Круг замкнулся, и она осталась за чертой. Она еще слышала его голос оттуда. Он был ласковым и приветливым, как всегда. Но, окружившие его, рук не разнимали, и ей было не попасть к нему. И она бежала по кругу, стараясь рассмотреть его лицо, уловить знакомые интонации. Иногда ей это удавалось, но только когда он приезжал домой. И никогда не узнавала она его там, в другом городе, среди другой его жизни.

Он не понимал се претензий. И действительно, в чем была его вина? Новое место, новые люди. В конце концов, он должен зарабатывать деньги. И он их зарабатывал. Много. Очень много, так много, что они казались почти ненужными. И он укорял ее в эгоизме и избалованности. А она ничего не могла объяснить, и путано повторяла одну и ту же фразу:

— Мы должны быть вместе.

— Но мы и так вместе, — убеждал он.

И она поняла однажды, что у него есть дела поважнее, чем ее далекий любовный лепет. И поклялась себе отстать от него со своим "я хочу быть с тобой". Она стала бояться надоесть.

Теперь, когда он появлялся в доме, взрослый, независимый, красивый, она с удивлением замечала, что да, есть в нем что-то очень знакомое и родное. Но это из далекой прошлой жизни. Она узнавала его на секунды, как когда-то в детстве были у нее короткие явления "вторичной памяти". Когда видишь момент и четко понимаешь, что он уже был в твоей жизни. Ты его помнишь. Так и с ним. Он появлялся. Опять уезжал. Взгляд его был неуловим, он смотрел поверх ее головы, нет, не нарочно. Не так как в ссоре. Но она ясно ощущала, что прочный металлический, нервущийся канат их отношений превращается в легкую шелковую нить. Эта нить была так тонка, что ее можно было увидеть только на солнце, как паутину. Однако и нить исчезала, как только в ее голосе слышались претензии или опять срывалось с языка "ну, когда же?". И ей опять приходилось улыбаться, прилаживаться, чтобы выглянуло робкое и зыбкое солнышко их отношений. О опять порадоваться ниточке-паутинке. Смотри-ка ты, есть она еще. Целехонька.

Она стала с отвращением разглядывать себя в зеркале. Раздражение состарило ее моментально. Колокольцы ее смеха умолкли. А как она смеялась когда-то! В ее смехе гремели смелость, независимость и готовность в любую минуту послать всех подальше. И его в том числе. Куда же сбежала эта готовность теперь? Как успела она превратиться в такое зависимое и от этого мелкое существо? Откуда в ней этот страх быть брошенной? Это вечное ожидание "подлянки" от человека, который ей никогда не причинял никакого душевного увечья. Скорее наоборот. Натерпелся всласть за эти годы от ее неуравновешенного характера.

Потому что поняла вдруг, что он на пределе. Человек, который вкусил свободы, становится сильным. Сильным он становится, когда меньше любит и больше понимает, что никуда никто не денется. Даже может быть неосознанно, он почувствовал себя независимым от ее бесконечных истерик, претензий и слез. Понял, что сможет обойтись без нее в любом случае, будь то творчество, будь то постель. Да и что особенного могла она сейчас представлять собой в постели? Молодость ушла, а вместе с ней гладкая кожа и красивая грудь. Процесс необратимый. Можно конечно делать гимнастику, сделать пластику на лице. Но кто избавит от бесконечной грусти в сердце, которое гонит дурную немощную кровь и опять закупоривает кожу и складывает ее в морщины. И раздражение от тоскливого ландшафта из окна одной и той же утренней, дневной, вечерней кухни, где проходит остаток жизни. Думала ли она об этом? Никогда. Всегда считала себя талантливой, от этого независимой. А вот и не вышло. Не хватило маленького пустячка. Пробивной силы и Уверенности. И постоянный страх за детей. Все смяло в ватный ком, который застрял в горле. А если и получается говорить — то только визг и тихие слезы. И мысли о смерти. Нет, не угрожающие кому-то, дескать раз ты так, то я в окошко сигану. Нет. От бессмысленности существования.

Опять же от страшного страха, от горького удивления перед жизнью. И это все?

— Нет, не все, голубушка. Может быть еще хуже, — хихикает та в ответ.

И она понимает, что может быть хуже. Но это уже не с ней. То, что осталось от нее сегодня, это не Прекрасная Незнакомка, коей каждая женщина себя считает, а какая-то другая, похожая на первую, только в те редкие минуты, когда она вдруг чувствует в себе прежнюю силу своей независимости и говорит:

— А не пошли бы все... Бросит? Ну и пусть. Ничего не надо бояться.

И тогда в эти редкие минуты никем не обнаруженной своей независимости, она садилась работать. Она пыталась написать свой рассказ. В своем стиле: с юмором, с людьми, которых она так хорошо знала и чувствовала. Ей казалось, что в эти редкие минуты, опять кто-то ее брал за руку и вел, и опять хотел верить в нее и даже шептал ей об этом.

Но как мало нужно было ей, чтобы как из катапульты вылететь из этого состояния. Достаточно пустячка. Подумаешь, свекровь — покойники приснились. Подумаешь, муж в Швеции, плывет себе на пароходе, пьет коньяк в ресторане и может быть уже легко влюбился в какую-нибудь раскованную мамзель с хорошей кожей. Но вот тебе, на! Она уже ничего не может, как ходить из угла в угол, считать часы до его приезда, чтобы спросить: "Ничего не случилось?" И если раньше она задавала этот вопрос, и всегда была уверена в ответе, то теперь крепко подумает, спросить ли его. А вдруг там приговор?

И опять страх. И нет от него спасения.

Спасение конечно есть. Но она об этом старается не думать. Слишком любят ее дети. Это можно будет потом, когда их привязанность ослабеет, когда они нащупают свое в жизни и станут такими же независимыми, какой была когда-то она. Она пришла к странному выводу, что совместная жизнь их держалась не столько на любви, сколько на уважении. И теперь, когда она ощущает лед под ногами, она понимает, что он ее стал меньше уважать. Она еще не поняла за что? Но он стал обходиться без ее отношения к любому факту своей жизни. И она скользила, скользила по новому льду непонимания и зависимости.

С надеждой считала дни их разлуки. Вот тогда-то, тогда-то. Дети закончат школу и... Все это вздор. В глубине души, а может быть голоса того, кто когда-то вел ее за руку, она понимала, что всему конец. И то ей уже никогда не удержаться на этом айсберге отчуждения, тем более, что никто тебе не бросит надежный канат спасения, а всего-навсего блестит на солнце тоненькая паутинка. Но солнце вот-вот сядет...