главная страница
		поиск       помощь

Ничему так не завидовал писатель Абалкин, как людям, у которых было здоровое чувство юмора. Именно здоровое, которое делает лицо своего обладателя улыбчивым и румяным.

Ах, это юмор, юмор-шутник. Ну, где его было взять? Вот не дал Господь. Все дал — квартиру, нормальную жену, дочь и сына, дачу. Вот неполный перечень нехитрых житейских заслуг Абалкина. К этому можно прибавить несколько романов и повестей изданных с промежутком в год. Но повести и романы были скучными. Сам Абалкин это признавал без обид. То есть ни искринки юмора, ни даже пошлой народной шуточки там не прорастало. Народ в его произведениях был серьезный, страдающий, обойденный судьбой. Если и попадался удачливый герой, так обязательно интриган и нехороший человек. И положительные, и отрицательные персонажи всегда говорили на одном уровне. Никак не мог автор заставить их что-нибудь такое сострить. Чтобы блеск хоть одной остроты раскрыл глубину и многогранность произведения. Такого не происходило. Персонажи, конечно, могли бы красиво пошутить, но не мог сам Абалкин. Он кропотливо записывал понравившиеся ему анекдоты, смешные истории и реплики. Все это потом перечитывал, анализировал, пытался подражательно сочинить смешное. И кроме стыда румянца на впалых щеках писателя, ничего другого не рождали эти потуги.

А юмора очень хотелось. Потому что своими занудными героями Абалкин сам себе ужасно надоел. Время как раз работало на него. Сейчас писать было легко. Побольше черного и злобного. Хорошо бы и депутата подпустить в сюжет. Вон они какие сейчас герои. И Абалкин уже писал повесть о молодом депутате, который сражался с местными профсоюзами. Депутат был, а юмора не было.

Среди коллег Абалкин часто слышал мнение, что дескать ироническая проза — низкий жанр. И вообще писать комедии недостойно настоящего писателя. Настоящий должен писать правду. А правда, она, дескать, совсем не смешная, а безрадостная, поскольку таковой является наша жизнь. Абалкин жадно слушал эти рассуждения. Успокаивался ненадолго. А потом разбирали его сомнения. Смешинка она у гениев попадается. И опять сосало под ложечкой сочинить что-нибудь такое, чтобы и смеялся читатель, и как у Гоголя "смех сквозь слезы".

Жена успокаивала. Каждый должен жить под своей шляпой. Какая досталась. И писать, как бог на душу положил. Но Абалкин чувствовал собственную неполноценность, отсутствие маленького какого-то винтика в своем писательском механизме. Иногда ему казалось, что вот-вот он подцепит этот упрямый винтик и сострит, чтоб всем стало тошно и завидно. Он даже пытался анекдот сочинить на злобу дня. Куда там. Получилось длинно и скучно. Никто даже не улыбнулся, хотя Абалкин благоразумно оговорил, что авторство не его, а слышал он этот анекдот на рынке или в очереди в магазине. В общем не получалось. И чем дальше жил Абалкин, тем серьезнее становилось его творчество, И росла зависть к легкомысленным людям, которые в любой ситуации увидят искру смешного.

"Скажи, Дуся, — говорил он жене, — ведь я живу очень даже хорошо. Удачливо. Что ж смеяться совсем не получается?"

Дуся в ответ молчала и уходила на кухню трескать свой коньяк. Было у нее такое неслабое увлечение. Когда Абалкин противился и корил ее за эту глупость, она грубила и говорила, что ее жизнь настолько плоха, что без поллитры не обойтись. Абалкину это было непонятно. Жили-то они под одной крышей, одной, как говорится, судьбой. Почему же он, Абалкин, живет хорошо, а его жена плохо. Получалось противоречие, о котором Абалкин решил написать свою следующую повесть. Надо было разобраться, почему это его Дусе плохо живется.

В этот вечер Абалкин как обычно, после напряженного творческого дня перед сном решил прошуршать газетами. Жена всегда клала на его ночной столик пачку свежих газет. Утром Абалкин их не читал. По утрам он сидел за письменным столом. А вот вечером, когда семейство его, угомонившись наконец, разбрелось по своим комнатам, Абалкин просматривал прессу.

На последней странице любимой его газеты на глаза ему попался броский заголовок: "Никогда так не хохотал!". Статьи, с такого рода названиями, Абалкин никогда не пропускал. Все, что было связано с юмором, он внимательно прочитывал. Авось зацепится за что-то и раскроется для него непостижимая тайна юмористического творчества. Поэтому Абалкин сразу приступил к чтению. И чем дальше он читал статью, тем больше удивлялся. Статья была о нем. Вернее о последней его повести, напечатанной в толстом журнале. Автор статьи не стесняясь цитировал эту повесть огромными кусками. Но поскольку он давал к этим цитатам свой комментарий, все выглядело совсем в ином свете, как бы слегка вывихнутым. Никогда еще так не хохотал Абалкин. Он читал отрывки из своей повести и смеялся вместе с автором статьи. Ничего похожего Абалкин конечно же написать не мог. Он узнавал своих героев, их серьезные диалоги, над которыми он в свое время сильно потел, чтобы они выглядели умными и современными. Но автор фельетона, что-то такое сделал, что от этих самых, кровью и потом написанных слов Абалкин вдруг стал дико хохотать. Он увидел такую несусветную глупость в собственном сочинении, что готов был руку дать отрубить, что такого он сочинить не мог.

Абалкин смеялся так заразительно и громко, что Дуся прибежала к нему из спальни.

Он с мокрыми от смеха глазами протянул ей газету. Дуся была женщиной сообразительной, она бегло прочитала статью и посмотрела на мужа.

— Ты над этим смеялся? — не скрывая своего недоверия, спросила она.

Абалкин в ответ опять расхохотался. И тут впервые в жизни Дуся, его Дуся, отяжелевшая от пирогов и коньяка, в изящном и легком порыве бросилась к нему на шею, обняла, поцеловала, дернула его, Абалкина, за нос. Поцеловала еще раз и сказала; "Поздравляю тебя, мой дорогой. У тебя прорезалось чувство юмора. Наконец-то. За это нужно выпить".

Дуся умчалась на кухню за коньяком. Абалкин поднял газету с пола. Еще раз прочел заголовок "Никогда так не хохотал!". "И я тоже", — подумал о себе Абалкин. И вдруг он почти физически ощутил как заевшее где-то колесико затихало, закрутился большой сильный механизм, который развернулся во всю мощь и пошло-заработало. Абалкин смеялся и чувствовал себя свободным. Глупо было конечно смеяться над собой и собственным сочинением недавно казавшимся нетленным. А куда было деваться, если смешно?

Дуся принесла себе коньяк, Абалкину валерьянку на всякий случай. Но она не пригодилась. Абалкин залпом выпил рюмку коньяку. Крякнул от удовольствия и опять заглянул в статью.

— Кто автор этого опуса? Посмотрим...

— Я, — сказала Дуся.

— Никогда я так не хохотал, — честно признался Абалкин. Больше Абалкин не писал скучных повестей. Впрочем, как и веселых. Никто не знает, на что он живет, но только теперь он любим в любой компании. Все хотят в свой дом Абалкина, как генерала на свадьбу. Говорят, он здорово смеется над собой. И даже завидуют ему.