главная страница
		поиск       помощь

Творчество Елены Андреевны Ган (1814-1842) пришлось на тот период, когда влияние французской писательницы Жорж Санд на литературу и общественную жизнь России было настолько определяющим, что еще много лет спустя можно было говорить о феномене "Жорж-сандовщины" или "Жорж-сандизма" (ср. HERRMAN; STITES, 23).

Совершенно очевидно, что пример французской писательницы и героинь ее романов побудил многих женщин из общества порвать цепи семейных и супружеских уз, вырваться из узких рамок семейных отношений для достижения прав женского индивидуума и "свободы чувств". Несомненно, влияние Жорж Санд оказалось также важным импульсом для развития русской литературы и содействовало расширению тематики так называемого "женского вопроса".

Оценка Жорж Санд в России была при этом двойственной. Реакция славянофильских кругов колебалась от сдержанной до резко отрицательной. Точно такой же поначалу была и оценка влиятельного Белинского. Он радикально изменил свое мнение, лишь когда увидел в Жорж Санд "Жанну д'Арк нашего времени" (БЕЛИНСКИЙ, 115) и "пророчицу". Тургенев после ее смерти писал о "нашей святой" (ТУРГЕНЕВ 1966, 275), Достоевский говорил о "женщине почти беспримерного духа и таланта", об имени, которое уже стало историей и никогда не будет забыто (ДОСТОЕВСКИЙ, 35).

Влиянием Жорж Санд на русскую литературу наука занимается сравнительно недавно и ограничивается, что характерно, авторами-мужчинами, такими как Герцен, Салтыков-Щедрин, Дружинин, Тургенев и Достоевский (EIDELMAN, БОРОДИНА). Елена Ган, которая была на долгое время совершенно вычеркнута из истории литературы, в этой связи едва упоминается, хотя сразу после появления ее первого произведения она оказалась в одном ряду с французской писательницей, вскоре прослыла "русской Жорж Санд" (А-ОВ) и ставилась даже выше, чем она.^[2]

Более того, в скудной специальной литературе последних ста пятидесяти лет существует мнение, что в России Елена Ган одной из первых затронула тему равноправия женщин. На Елену Ган нередко смотрят как на основоположницу русской женской литературы, а иногда даже называют "первой русской феминисткой" (например, БЕЛЕЦКИЙ, 202).

При этом нет никаких прямых доказательств того, что Елена Ган была знакома с произведениями Жорж Санд. Во всяком случае, в немногих сохранившихся свидетельствах, письмах и воспоминаниях имя Жорж Санд не упоминается. Однако, в виду широкой популярности французской писательницы в России 30-х и 40-х годов девятнадцатого столетия, можно с высокой степенью вероятности допустить, что Елена Ган с ними была знакома. Произведения Жорж Санд переводились в России с очень небольшим запозданием, они читались столь широкими кругами, что мимо них тогда просто невозможно было пройти. И кроме того, Елена Ган владела французским языком.

При критическом взгляде на постоянно упоминаемое сходство между Еленой Ган и Жорж Санд я вижу только часть очень обширного комплекса вопросов, который занимает меня уже значительное время и который связан с изучением идеологического аспекта в гендерной дифференциации в России XIX века. Мой интерес сосредоточивается здесь, в первую очередь, на выявлении этих концепций в русской литературе. При этом, я думаю, определяющее влияние западноевропейских философских, идеологических и литературных образцов должно быть исследовано так же, как и реальный социально-исторический контекст и индивидуальные судьбы отдельных, в первую очередь, пишущих женщин.

Биография и условия жизни

Возможно ли реальное сравнение условий жизни и творчества обеих писательниц? На первый взгляд это не кажется целесообразным. С одной стороны, Жорж Санд, которой было отпущено семьдесят два года жизни и сочинения которой занимают более чем сотню томов полного собрания. С другой стороны, Елена Ган, умершая в возрасте двадцати восьми лет, все сочинения которой во втором издании в начале нашего столетия были помещены в одном единственном томе (ГАН, 1905).

И все же существуют параллели, заслуживающие внимания. Обе писательницы родились в не совсем обычных семьях. У обеих один из родителей был знатного происхождения. Среди предков Санд по отцовской линии был, по некоторым сведениям, даже польский король. Мать Елены Ган была урожденная княгиня Долгорукова и принадлежала к одному из известнейших дворянских родов. Оба высокородных родителя пошли ради любви на мезальянс. Матери по-разному, но оказали большое влияние на дочерей. Это обстоятельство по своему значению выходит за рамки чисто схематических биографических параллелей. В последнее время исследования о действительной роли матерей (напр. CHODOROW, BENJAMIN)^[3] получают все большее значение как в области психоанализа, так и в психоаналитически ориентированном литературоведении. Вопросы определяющего влияния матерей именно на творческих женщин и связанные с этим вопросы женской генеалогии приобретают в случае Елены Ган особую актуальность, поскольку и ее дочери также пошли необычными путями. Старшая — это вновь открытая сегодня писательница и теософ Елена Петровна Блаватская (1831-1891); младшая — тоже писательница и автор детских книг Вера Петровна Желиховская (1835-1896).

Однако вернемся к биографии Жорж Санд и Елены Ган. Тесные отношения с матерью (у Санд очень короткие, однако интенсивные) очевидно не помешали дочерям вступить — пусть в разном возрасте и в различных культурных кругах — в проблематичные браки, в которых обе чувствовали себя несчастными, эмоционально задавленными, из которых они пытались освободиться, правда, в различные периоды их жизни и на очень разных стадиях.

Санд было 26 лет, когда у нее впервые появились знакомые мужчины вне семьи, и примерно тогда же она предприняла первые юридические шаги против своего мужа, приведшие годы спустя к разводу. Ган могла добиться — в соответствии с правовыми условиями в России и ее собственными моральными представлениями — только временного разъезда со своим мужем. Свидетельств тому, что до смерти она нашла себя в эмоционально-эротической сфере, нет.

Обе писательницы пишут под псевдонимом, правда, Ган в отличие от Санд под женским. Общим для обеих является и го, что выбор псевдонима тесно связан с тем мужчиной, которого можно рассматривать как своего рода инициатора их писательской деятельности. Е. Ган, например, берет в качестве псевдонима имя Зенеиды — персонажа из произведения своего "ментора" Сенковского.^[4]

Следует упомянуть еще одну общую черту. Как Ган, так и Санд преследовали своим творчеством (в силу жизненных обстоятельств) кроме всего прочего и чисто прагматические цели — финансовое обеспечение. Так, по крайней мере, утверждается в биографиях обеих писательниц.

Несмотря на эти внешние параллели, основные пути развития обеих писательниц совершенно различны. Ж. Санд решается на разрыв супружеских отношений, настаивает на своем праве на собственную эмоциональную жизнь. Это она признает и за своими героинями. Писательница делает такое стремление важной темой, которую она постоянно варьирует. Прежде всего это относится к произведениям первого периода творчества Санд, интересующих нас в связи с Ган. До политико- и социально-критического периода в творчестве Санд Е. Ган не дожила.

Ган, очевидно, не обладала такой же силой и непреклонной волей к свободе ни в личной жизни, ни в творчестве. Это обстоятельство делало ее для русских читателей морально более приемлемой, — она ведь видела место для любви и эмоциональной жизни исключительно в браке или сублимировала их в область идеалистических фантазий. литературы.

Тем самым, в центр исследовательского интереса^[5] выдвигается творчество обеих писательниц и возможность их сравнения. Схожесть текстов Жорж Санд и Елены Ган касается, в первую очередь, элементов поверхностной структуры. Следует, к примеру, упомянуть соответствия в развитии сюжета и в изображении центральной героини. Кроме того, можно найти параллели и в конфигурациях действующих лиц. Это особенно касается изображения второстепенных женских образов (как карикатурного изображения враждебного, лицемерного общества) и главных мужских героев в их роли соблазнителей.

Романы Санд, как и рассказы Ган, — это любовные истории. По своей структуре, однако, они могут быть прочитаны как воспитательные романы в смысле education sentimentale — воспитания чувств в душе героинь. Они могут считаться "женской формой воспитательного романа", как это сформулировала Гизела Шлинтц. У Санд это воспитание героинь является всеобъемлющим воспитанием в исходном значении этого слова и, тем самым, — самовоспитанием, преследующем как цель духовную и нравственную эмансипацию.

Разумеется, эта страсть к воспитанию ведет свое начало от идей Просвещения и по своему, охватывающему дух и душу, смыслу — от Руссо. Однако, поскольку речь идет о стремлении героинь к самовоспитанию, то уже в самом подходе к этой проблеме ставятся под сомнение его (Руссо) имплицитные концепты гендерной дифференциации (ср. ЭРИХ-ХЭФЕЛИ). Это проявляется в том, что женские персонажи становятся центральными, и за ними признается право на собственные желания. У Санд это отчасти эксплицитно развивается на уровне действия, а отчасти может быть обнаружено в подтексте, к примеру, в функции пейзажных описаний. В этом смысле произведения Санд, даже если ее героини на уровне действия терпят поражение, могут быть прочитаны как образцы женской эмансипации, как они и читались на самом деле.

В этих кратко намеченных параллелях на уровне действия и системы отношений персонажей обращает на себя внимание следующее: многое из того, что в ранних романах Санд сценически развернуто, в текстах Елены Ган сжато до уровня мотивов. Примечательно, что у Санд любимой формой повествования является роман. Ган же отдает предпочтение более краткой форме повести. Многое у Ган производит впечатление цитирования, субтекстом. которого как бы являются тексты Санд. Более того, фигура рассказчика у Ган в рассказе Идеал (1837), которая в двух местах за счет глагольных форм может быть идентифицирована как женская, в этом смысле трактуется не только как дополнительный женский персонаж или рассказ от лица женщины. В результате иногда довольно насмешливой манеры повествования она может рассматриваться как женское "Я", как личность, знакомая с концептами романов Санд и критически иронизирующая по их поводу. Романам Санд, впрочем, такая дистанция рассказчика не известна. Для Санд типична "мужская маркировка" авторской перспективы.

Однако, главное отличие Ган от Санд как возможного образца для подражания заключается не в позиции рассказчика. Отличия проще и шире. В критической литературе эти различия выявлялись обычно на уровне действия и морально-этической позиции. Это интерпретировалось следующим образом: Санд якобы побуждает к разрыву брачных связей, в то время как Ган видит счастье женщины исключительно в рамках этого общественно признанного союза. Более кроткий по сравнению с Санд тон произведений Ган объясняется тем, что на практике это обычно невозможно. Такого толкования, однако, недостаточно. Действительно, героиня Санд, даже когда она внешне терпит поражение, в моральном отношении выходит победительницей. Это всегда связано с легко расшифровывающимся призывом к самоопределению женщин. У Ган желания героинь на уровне содержания текста часто оборачиваются также их моральным возвышением, выраженном, однако, в мотиве самоотречения, а нередко и смерти. Мне кажется, в творчестве Ган раскрывается — и в этом ее решающее отличие от Санд — невозможность становления женского "Я" вообще. К этому принципиальному утверждению можно прийти на основании анализа творчества Ган, в котором особенно эффективными оказались попытки психоаналитически ориентированных интерпретаций.

Итак, в качестве предварительного результата можно сделать следующий вывод: Санд дает своим героиням, по крайней мере, иллюзию их собственного пространства в этом мире, предлагая при этом женщинам возможность поиска собственного "Я" и даже требуя его. У Ган же, несмотря на некоторые совпадения с Санд на содержательном, поверхностном уровне, вообще нет места для женского существования в этом мире, нет ни малейшего шанса для выработки своего индивидуального "Я". Это нужно, конечно, рассматривать в связи с существующим символическим порядком и имплицированным в нем распределением ролей обоих полов и, тем самым, с реальными социально-культурными отношениями в России.

Эта принципиальная идея может быть выведена из субтекста произведений Ган, она же высказывается и напрямую, например, героиней Идеала:

Право, иногда кажется, будто мир Божий создан для одних мужчин; им открыта вселенная со всеми таинствами, для них и слова, и искусства, и познания; для них свобода и все радости жизни. (ГАН 1843, т. 1, 50).

Осознанно или неосознанно, но Ган выражает эту прискорбную мысль на всех уровнях текста и тем самым отрицает то оптимистическое решение, которое содержится при поверхностном рассмотрении, на содержательном уровне. Для женских желаний, даже для женского существования вообще в этих концептах нет места. В этом основное отличие Елены Ган от Жорж Санд, и в этом смысле даже ее ранняя смерть приобретает символическое значение.

В виду этой невозможности "нахождения пространства" неслучайным оказывается распространение злыми светскими языками слухов о том, что героиня рассказа Идеал пишет роман. И в других рассказах нам встречаются занимающиеся искусством героини, именно в специфической ситуации пишущих женщин проблематика клишированного разделения половых ролей проявляется в особенно ярком виде. Так, в уста одного из мужских персонажей Е. Ган вкладывает следующую замечательную фразу:

[...] что она не просто женщина, а женщина-писательница, то есть создание особенное, уродливая прихоть природы, или правильнее: выродок женского пола. (ГАН 1986, 152).

Существенный комплекс вопросов, касающихся женского творчества, затронут или, скорее, поставлен под вопрос в этой цитате. Это касается, во-первых, реальной жизненной ситуации женщины в патриархатно структурированном обществе ("она не просто женщина") с ясно дефинированными властными отношениями в социально-культурной сфере. Во-вторых, активизируются ролевые клише, приписывающие женщине через формулу "естественного предназначения" лишь "дополнительную функцию" по отношению к мужчине. При этом продуктивность женщины признается только в области репродукции, то есть деторождения.

Таким образом, перед нами концепции гендерной дифференциации, ограничивающие дух, волю и художественную деятельность женщины строго очерченными рамками и идеализирующие ее одновременно в некий искусственный образ. Свое сохранившееся вплоть до сегодняшнего дня влияние эти концепции получили в конце ХVIII-начале XIX веков в результате рецепции философских идей Руссо и их преломлению в женских образах в литературе сентиментализма и романтизма.^[6] В результате мы имеем дело с литературным каноном, в котором женщины почти не представлены.

Рецепция

Следствием такого идеологического подхода явилось проблематичное отношение к женщинам, занимающимся духовной или художественной практикой. Это характерно и для Франции, и для России. На этом фоне стоит обратить внимание на то, каким было восприятие обеих писательниц — Жорж Санд и Елены Ган.

Жорж Санд, без сомнения, принадлежала к наиболее читаемым, признанным и вызывающим споры авторам своего времени. Современники обнаруживали в ее провозглашающих эмоциональную и сексуальную свободу произведениях нечто глубоко волнующее, что делало ее, с одной стороны, "антиженщиной" для консервативной буржуазии, с другой же стороны, — лидером женской читающей публики и одновременно знаковой фигурой левых.

Не менее значительную роль в вызывающем восхищение и одновременно шокирующем образе Жорж Санд играла ее внешность, ее пресловутая двуполость. Следует однако заметить, что, несмотря на литературное признание современников, рецепция впоследствии пошла в направлении, превратившем ее в "безнравственную фигуру" (SCHLIENTZ, 14) в мужских штанах и с сигарой в зубах. В процессе этой канонизации и одновременного отнесения к низко оцениваемому жанру "женской литературы" ее творчество было маргинализовано.^[7] В итоге за Ж. Санд была признана другая, более значимая роль в искусстве — роль музы Альфреда де Мюссе и, прежде всего, Шопена. Только с недавних пор наука обратилась к ней как к писательнице.

Тенденция к маргинализации обнаруживается и по отношению к Елене Ган. Несмотря на восторженные рецензии современников, например, Белинского, ее произведения упоминаются всегда только как "предшественники" сочинений тех писателей-мужчин, которые позже, и, очевидно, в более "удовлетворительной" форме занимались темой женской эмансипации.

Жорж Санд и Елену Ган объединяло и то, что по мере снижения общественного интереса непосредственно к самому литературному произведению, возрастал интерес к их личной жизни и особенно к их любовным приключениям. Здесь, правда, Елена Ган предоставляет значительно меньше материала, чем французская писательница, однако очевидно, что вопрос о возможной любовной связи с "открывшим" ее и ей покровительствовавшим Сенковским проходит красной нитью через всю довольно скудную литературу о Елене Ган.

Примечательно, что в этом процессе рецепции чаще всего обнаруживаются такие вымышленные конструкты женственности, в которых закрепляются полярные представления о женщине. С одной стороны, — femme fatale (роковая женщина) и с другой — идеально возвышенный женский образ. При этом Жорж Санд с ее провоцирующей двуполостью оказывается рядом с femme fatale. Елена Ган, напротив, в последующих — скудных — оценках была идеалистически возвышена, чему, вероятно, не в последнюю очередь способствовала ее ранняя смерть. Примером этому может послужить оценка Елены Ган Тургеневым, приводимая почти во всех справочниках в сокращении и тем самым в сущности искаженная:

В этой женщине было действительно и горячее русское сердце, и опыт жизни женской, и страстность убеждений, и не отказала ей природа в тех "простых и сладких звуках", в которых счастливо выражается внутренняя жизнь. (ТУРГЕНЕВ 1963, 368).

Интересней и показательней, однако, заключительные слова Тургенева, почти всегда замалчиваемые при цитировании в силу их жестокости:

[...] но в поэзии, настоящей, живой, ей места нет.

Этот вид критики, который ставит в центр интереса не творчество, а "сущность" творческой женщины, следует рассматривать как тенденцию в обращении с женщинами-писательницами.

В результате следует сказать, что не в биографии и не в основных идеях их творчества, а именно в рецепции их творчества обнаруживаются действительные параллели между Жорж Санд и Еленой Ган. В восприятии обеих писательниц, как правило, игнорировался тот факт, что своим творчеством они вырывались за рамки ролевых клише. Это случилось как благодаря тому, о чем они писали, так и благодаря самому акту творчества. Связанная с этим идеализация женщины в области духовного была низведена последующей рецепцией в область телесного и в идеологическое воспроизведение привычных клише. В этой форме идеологически искажающей рецепции нетрудно усмотреть самозащиту "другого" в смысле Симон де Бовуаре, и касается она, впрочем, не только Жорж Санд и Елены Ган, но практически всех женщин-авторов, по крайней мере, девятнадцатого столетия. Каролина Павлова могла бы послужить еще одним известным примером.

В этом смысле искаженной и искажающей рецепции — рецепции, которую "Другое" не может интегрировать, любая русская писательница девятнадцатого столетия является своего рода Жорж Санд. Назвав Елену Ган "русской Жорж Санд", мы активизировали тем самым клише, которое своею кажущеюся однозначностью причислило творчество Елены Ган к так называемой тривиальной женской литературе и тем самым долгое время препятствовало серьезному обращению к ее творчеству.

Перевела Наталия Носова

А-ОВ, Вик.: [Предисловие.] В: ГАН 1905. Стр. III-XVIII.

БЕЛЕЦКИЙ, А. И.: Эпизод из истории русского романтизма. Русские писательницы 1830-1860 гг. Харьков 1919 (неизданная книга, сохр. в Пушкинском доме Спб.).

БЕЛИНСКИЙ, В. Г.: Письмо Н. А. Бакунину от 1-ого января 1842 г. В: ПСС. Том 12. М. 1956.

БОРОДИНА, Н. И.: Проблема эмансипации женщины в русской литературе 30-40-х годов XIX века. В: Ученые записки Московского педагогического института 405 (1970), стр. 147-160.

ГАН, Е.: Суд света. В кн.: Дача на Петербургской дороге. Проза русских писательниц первой половины XIX века. Изд. В. Ученовой. М. 1986.

ГАН, Е. А.: Полное собрание сочинений (Зенеиды Р-вой). СПб. 1905.

[ГАН, Е.]: Сочинения Зенеиды Р-вой. СПб. 1843.

ДОСТОЕВСКИЙ, Ф. М.: Несколько слов о Жорже Санде. (Дневник Писателя за 1876 год). В: ПСС. Том 23. Л. 1981.

ТУРГЕНЕВ, И. С.: Письмо А. С. Суворину от 9 (21) июня 1876 г. В: ПСС. Письма. Том 11. М.-Л. 1966,

ТУРГЕНЕВ: Племянница. Соч. Евгений Тур. В: ПССП, Соч. Том 5. М.-Л. 1963.

ФАДЕЕВА, Н. Е.: Елена Андр. Ган и Осип Ив. Сенковский в 1836-1838 гг. В: Русская старина 4 (1890), 185-191.

ФИЛАТОВ, Н. Н.: Библиографические материалы для изучения жизни и творчества Е. А. Ган. Петроград 1914.

ШОРЭ, Элизабет: Желание любви и страстное стремление к искусству. Елена Ган и ее рассказ Идеал. В: Филологические науки (2000) 3, стр. 104-116.

ЭРИХ-ХЭФЕЛИ, Верена: К вопросу о становлении концепции женственности в буржуазном обществе 18 века: психоисторическая значимость героини Ж.-Ж. Руссо Софи. В кн.: Пол — Гендер — Культура. Немецкие и русские исследования. Под. ред. Э. Шоре и К. Хайдер. Москва 1999, стр. 55-108.

ANDREW, Joe: Mothers and Daughters in Russian Literature of the First Half of the Nineteenth Century. In: Slavic and East European Review 73/1 (1995), S. 37-60.

BENJAMIN, Jessica: Die Fesseln der Liebe. Psychoanalyse, Feminismus und das Problem der Macht. Basel/Frankfurt a. M. 1990. [В оригинале: The Bonds of Love. Psychoanalysis, Feminism, and the Problem of Domination. New York 1988.]

CHEAURE, Elisabeth: Liebeswunsch und Kunstbegehren. Elena A. Gan und ihre Erzahlung Ideal. In: Frauenbilder und Weiblichkeitsentwurfe in der russischen Frauenprosa. Hrsg. von Christina Parnell. Frankfurt a. M. u. а. 1996, S. 93-109.

CHODOROW, Nancy: Das Erbe der Mutter. Psychoanalyse und Soziologie der Geschlechter. Munchen 1985. [В оригинале: The Reproduction of Mothering: Psychoanalysis and the Sociology of Gender. Berkeley 1978.]

EIDELMAN, D. D.: George Sandism and the Woman Question in Nineteenth Century Russia: Desire and Culpability in the Love Triangle in ten Russian Selections. Emory University 1990.

HERRMAN, L. S.: George Sand and the Nineteenth Century Novel: The Quest for a Heroine. Columbia University 1979.

HEYDEBRAND, Renate von / WINKO, Simone: Arbeit am Kanon: Geschlechterdifferenz in Rezeption und Wertung von Literatur. In: Genus. Zur Geschlechterdifferenz in den Kulturwissenschaften. Hrsg. von H. Bubmann und R. Hof. Stuttgart 1995, S. 207-261 (цит. по рус. пер. в данном сборнике, стр. 21-80).

ROHDE-DACHSER, Christa: Expeditionen in den dunklen Kontinent. Weiblichkeit im Diskurs der Psychoanalyse. Berlin u. а. 1991.

SCHLIENTZ, G.: Ich Hebe, also bin ich. Leben und Werk von George Sand. Munchen 1989.

STITES, R.: The Women's Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism, and Bolshevism 1860-1930. Princeton 1991.