главная страница
		поиск       помощь

Мы — дети Ванюшина. Так называют нас все: мама, папа, друзья и знакомые. Я узнал, что когда-то была пьеса "Дети Ванюшина". Написал ее не Шекспир, которого так любит наша мама, а кто-то другой, но пьеса все равно имела успех. На самом деле наша фамилия Карташевы. И конечно у каждого есть имя: меня зовут Алеша, мою сестру — Машка, а Малыша — Лизандр. Мама захотела дать ему такое имя, потому что в какой-то пьесе Шекспира героя зовут Лизандр. Я читал Шекспира, но мне понравились только хроники. Наша мама — специалист по Шекспиру, "дельный и в то же время с полетом" как говорит о ней профессор Холодов. Папа говорил, что когда Малыш вырастет, то будет Лизандром Федоровичем, "а в этом есть какая-то нелепая двуплановость". Но мама настояла на своем. Мама "последовательна даже в своих странностях, что свойственно натурам, стоящим на грани гениальности", часто повторяет папа.

Мы живем на Московском проспекте в большом старом доме без лифта. У нас две комнаты — большая и маленькая. В маленькой стоит письменный стол, полка с книгами, ящик с игрушками, моя раскладушка, покрытая клетчатым пледом и деревянная расписная кроватка Малыша. Кроватку сделал папа, он художник. В большой комнате — два книжных шкафа, стол, буфет, диван, на нем спит Машка, и еще один шкаф, который стоит поперек и за ним тахта. Над тахтой — мамин портрет папиной работы, на портрете мама без очков. Мама работает то за письменным столом, то за большим, рукописи и книги горами лежат на стульях, на диване, на тахте... Иногда исписанные листы оказываются даже в кроватке Малыша или на окне в кухне. Мама очень беспорядочна, это тоже, как считает папа, свойственно натурам, стоящим на грани гениальности. Папа мало бывает дома, он работает в своей мастерской, она где-то далеко и я там ни разу не был.

Моя сестра Машка — нахальная и отчаянная, но очень хитрая и когда ей что-нибудь надо, становится такой тихой скромной послушной девочкой, что все восхищаются. Знакомые и соседи уверяют, будто Машка похожа на маму. По-моему ни чуточки: у мамы волосы темные и никаких веснушек, а Машка рыжая и конопатая. Мама коротко стрижется сама, потому что в парикмахерской, по ее словам "человек от одного запаха сразу становится дамой". А у Машки — коса, такая здоровенная, что Малыш может держать ее только двумя руками. Глаза у Машки зеленые, рот большой и такой красный, что если бы она была взрослая, то всякий подумал бы что она красит губы. Я иногда дразню Машку "мисс Гуинплен", но вообще-то мы деремся довольно редко. И еще Машка неплохо рисует, в папу пошла. Малыш уже хорошо ходит и знает много слов. Самое любимое его слово "хорошо", он произносит "хорофо" и при этом смеется и поднимает кулачки к вискам.

О себе я не знаю, что рассказать. Учусь неплохо, а учительница пения даже сказала кому-то в коридоре (я случайно услышал), что "готова на меня молиться". Она так говорит потому, что я запеваю в хоре и на всяких конкурсах наша школа всегда занимает хорошее место. Хотя я не очень люблю петь, мне больше нравится слушать музыку, только настоящую и чтобы я был один. Папа говорит: "С Марьей у нас дела ничего, все же я какой-никакой художник, слежу за ее развитием, а вот Алешу мы прозевали". Он хочет сказать, что, когда я был маленький, надо было отдать меня в музыкальную школу, а они не отдали. Но я не жалею, я буду полярным летчиком как папин брат дядя Вася.

Квартира у нас большая, соседей много. Мы с Машкой дружим больше всего с Галиной Леонидовной и с тетей Марфутой. Галина Леонидовна работает в шляпной мастерской, все стены в ее комнате увешаны фотографиями артистов. У нее, говорит мама, золотые руки, а Галина Леонидовна "боготворит" нашу маму. Малыша она "обожает" и как только его увидит, сует ему в рот что-нибудь сладкое (у нее всегда полно карамелек и ирисок в карманах халата). Один раз насовала столько ирисок, что Малыш не мог разлепить зубы. Мама выковыряла ирис ложкой, положила на бумажку и велела Машке выбросить. Но Машка его съела, я видел. Она после этого молчала целых полчаса. Меня Галина Леонидовна называет "односторонним мальчиком" за то, что я не люблю оперетту (она постоянно напевает "частица чорта в нас", "о, баядера " и тому подобное) и уверяет, что Бах, Бетховен, Вагнер "это только для ученых". И еще у Галины Леонидовны две кошки — Сюня и Милочка. Тетя Марфута ходит в платочке. Когда ей приносят пенсию, она зовет меня расписываться. Говорит она все на "о", а нас называет "неприкаяны робятишки" и часто угощает вареньем. У нее много разного варенья, она его варит на кухне в большом медном тазу, и тогда пенки тоже достаются нам с Машкой. Часто тетя Марфута посылает с кем-нибудь из нас баночку варенья маме, сама же к нам в комнаты никогда не входит — стесняется.

Еще живут в нашей квартире Квасницкие и Кругляшовы, но мы их редко видим, они все работают, даже старенький Матвей Матвеевич, который и зиму и лето ходит в валенках с калошами, и тот — гардеробщик в поликлинике. Не работает только бабушка Квасницких, она сидит целые дни у окна в большом зеленом кресле. По субботам и воскресеньям Кругляшовы уезжают в гости к родственникам, а Квасницкие — за город. Иногда Кругляшовы не едут к родственникам, а наоборот родственники приезжают сюда. Они целый вечер шумят и поют песни, а на другой день мы с Машкой доедаем пироги с капустой и с грибами.

Родственник у нас только один — папин брат дядя Вася, полярный летчик. Когда-то давно была еще бабушка, но она умерла. От нее остались большие серебряные ложки, они лежат в буфете и ими едят только под Новый год. Дядю Васю, "человека простого мужества" как называет его папа, мы видели только один раз, давно, когда Малыша еще не было. Он приехал неожиданно и привез нам всем подарки, а еще ужасно много бутылок, четыре коробки шоколадных конфет и торт, такой огромный, что мы ели его потом всей квартирой и все-таки последний кусок пришлось выбросить. Машка предложила его Сюне и Милочке, они понюхали и обе разом фыркнули и отскочили.

Мы долго пили чай с конфетами, тортом и тетимарфутиным вареньем. Дядя Вася хлопал папу по спине и спрашивал: "Все малюешь?" Он глядел на маму, улыбался и разводил руками: "Нет, ты только посмотри какая, а? Ты только посмотри какая!" Пришла мамина подруга тетя Белла. Они сложили бутылки и много всего другого в рюкзак и решили ехать к папе в мастерскую, чтобы дядя Вася посмотрел как папа "малюет" и "чтобы не пьянствовать при детях". Мама побежала за шкаф переодеваться, а дядя Вася, тетя Белла и папа долго вызывали в коридоре по телефону такси. Появилась мама в оранжевом платье с большим белым воротником, платье это называется "кремплин" и по-моему совсем не идет маме. К счастью, она надевает его редко, только в самых торжественных случаях. Дядя Вася опять стал кричать "ты посмотри какая!" Наконец они ушли, мы с Машкой побежали на кухню, посмотреть в окно какая пришла машина, но ничего не было видно.

Недавно вот что у нас произошло. После обеда Машка надела фартук и вымыла всю посуду, даже кастрюли. Обычно она норовит свалить мытье кастрюль на меня. Потом она выгладила свои ленты и принялась гладить штанишки Малыша. Словом Машка была "правильной девочкой". Мне прекрасно были известны машкины планы: дело в том, что она сговорилась со своей подругой Лелей пойти в кино смотреть двухсерийную арабскую картину про любовь да вдобавок еще поесть мороженого. Машка собиралась попросить у мамы копеек восемьдесят, не меньше, а может быть даже целый рубль. Я же рассчитал так: деньги мама даст, потому что получка была недавно, и Машка уйдет. Мама займется Малышом. Вот тут-то я и послушаю наконец пластинку "Страсти по Матфею", которую подарила мне мамина подруга тетя Белла.

Но все пошло совсем по-другому. Мама положила ручку, еще немного посидела и встала. Но вместо того, чтобы пойти на кухню варить Малышу кашку, ушла за шкаф и возвратилась в том самом оранжевом платье "кремплин". Мама вышла из-за шкафа и сказала: "Дети Ванюшина, слушайте меня внимательно. В нашей семье произошло довольно приятное событие, а именно — я защитила кандидатскую диссертацию. Говорить о ней с вами не имеет смысла в силу естественной недозрелости вашего интеллекта. Короче говоря, мы встречаемся с друзьями у папы в мастерской, идем все вместе в театр, а потом в ресторан. Вернемся мы поздно и я очень надеюсь, что за время нашего отсутствия вы не напоите Малыша уксусом и не выбросите за окошко". Машка только глазами хлопала, а я спросил: "В театр конечно на Шекспира?" "Конечно" — ответила мама и стала долго объяснять, как варить кашку для Малыша. Когда она наконец кончила, я сказал: "Что ж, иди ломать своего Шекспира". Было досадно, что опять не придется послушать "Страсти по Матфею", и к тому же меня обидели мамины слова о недозрелом интеллекте. Наша мама бывает иногда очень язвительной. Кажется, это тоже свойственно натурам, стоящим на грани гениальности. "Поосторожней с цитатами, сын — отвечала мама. — Ты чуть было не назвал свою мать старой клячей". Потом она погладила меня по щеке и прибавила: "Уймись, Алеша. Не порть людям праздник". И ушла.

Машка только теперь перестала хлопать глазами. "Ни фига себе культурно отдохнули" — проговорила она грустно. "Уймись, Марья — сказал я. — Не порть людям праздник". "Да я ничего — Машка вздохнула. — Надо только Леле позвонить, что кина не будет". Я оставил Машку с Малышом, а сам пошел на кухню варить кашку.

Только что я сварил кашку, как вдруг появилась Машка. Глаза ее блестели и она как-то странно шлепала губами. "В чем дело?" — спросил я и вдруг понял, что Машка плачет. Я страшно удивился, потому что знаю свою сестру Машку. Она никогда не плачет. Как-то раз на даче она врезалась на велосипеде в колючую проволоку и ей мазали иодом ободранную руку и ногу. Машка только шипела, но не плакала. А однажды она спрыгнула с крыши гаража и подвернула ногу; мальчишки принесли ее на чьем-то пальто. Лицо у Машки было все серое, она поводила своими зелеными глазами. Но не плакала. А когда Малыш защемил ей палец дверью? Да что говорить! Машка никогда не плачет. И вот она стояла передо мной на кухне, шлепала губами и из глаз ее текли крупные слезы. "В чем дело?" — опять спросил я.

А дело было так. Машка уселась с Малышом за письменный стол и начала рисовать "групповой портрет с дамой". В последнее время друзья мамы и папы без конца говорили и спорили про какой-то групповой портрет с дамой. Вот Машка и решила его нарисовать. Сначала она нарисовала кошек Сюню и Милочку, очень похоже, только на машкином рисунке у каждой на шее был большой бант. Над кошками стояла сама Машка в роскошных туфлях на платформе и с сумкой через плечо. "Смотри — сказала она Малышу. — Видишь? Это дама". Малыш лег грудью на машкин рисунок и дотянулся до пепельницы. В пепельнице лежали: английская булавка, пятачок, большая пачка аспирина и два малюсеньких винтика от маминых очков "гарнитур", мама все никак не могла собраться их починить. Малыш взял пачку аспирина, долго ее ковырял и кряхтел и наконец высыпал на стол кучку таблеток. "Котетки — сказал он радостно. — Котетки, хорофо". "Не конфетки, а таблетки — поправила Машка. И тут вспомнила, что все еще не позвонила Леле. Она вышла в коридор, а когда вернулась, Малыш по-прежнему сидел за столом и бормотал: "Котетки, хорофо". Таблеток на столе не было. "Ты съел их, да? Съел все таблетки? — в ужасе закричала Машка. Малыш поднял кулачки к вискам, засмеялся и сказал: "хорофо". Машка бросилась ко мне на кухню.

Я решил не терять присутствия духа. Взял кастрюльку с кашей и пошел в комнаты. По пути я быстро соображал: спросить, как быть не у кого, в квартире мы одни: Галина Леонидовна в театре, тетя Марфута в церкви, Кругляшовы и Квасницкие уехали. Я вошел в маленькую комнату. Малыш улыбался и хлопал ладошкой по групповому портрету с дамой. Вид у него был обыкновенный. "В конце концов аспирин прописывают и детям" — сказал я неуверенно. Машка больше не плакала. Она прищурилась и сказала звонко: "Какой ты у нас умный, Алеша! Натура, стоящая на грани гениальности. Детям между прочим дают по полтаблетки три раза в день. А он съел все, понимаешь — все!" Я подумал, что если Машка чем-то похожа на маму, так только язвительностью. Но не драться же в такую минуту. "Не будем раньше времени впадать в панику — решил я. — Накормим его, посадим на горшочек и уложим, а там посмотрим". Так мы и сделали. "Я буду бодрствовать у его ложа" — заявила Машка торжественно как всегда; придвинула к кроватке стул, села и почему-то распустила косу.

Я довольно долго возился на кухне — мыл тарелки, кастрюльку. Наконец вошел в маленькую комнату, посмотреть как дела. Горела настольная лампа. Малыш спал. Он был красный и на лбу у него блестели капельки пота. Машка с распущенными волосами сидела на стуле у кроватки и... тоже крепко спала. Даже посапывала. И улыбалась во сне. Я хотел дернуть Машку за волосы, хотел сказать: "Вот как ты бодрствуешь у его ложа!" И не дернул. И не сказал. Машка спала, улыбалась во сне, и я вдруг увидел, что она действительно похожа на маму. Очень похожа, просто очень! И почему-то я вспомнил, что она никогда не плакала, а сегодня заплакала из-за Малыша. Я стоял и смотрел: Машка спала, улыбалась и была похожа на маму... Потом я все-таки растолкал ее и, тычась спросонок куда попало, она отправилась стелить себе на диване.

Когда вернулись родители, мы не слыхали. А с Малышом ничего не случилось.