главная страница
		поиск       помощь

Не далее как сегодня, долгое время уже обдумывая эти записки, услышала по "Свободе" сообщение о научном эксперименте в Бернард Колледже Колумбийского университета по идентификации женского и мужского "шестого" — навигационного — чувства. Сон в руку, подумала. Дело в том, что женские особи даже мышей ориентируются опосредованно, по визуально-образным приметам, в то время как мужские — непосредственно-геометрически, точнее даже сказать, пространственно-метрически. У людей это выглядит так: мужчина едет в автомобиле или идет к нужному объекту "направо, потом немного налево, метров пятьдесят, потом прямо, прямо и опять налево, еще метров сто", в то время как женщина ищет дорогу "мимо обувного магазина, мимо цветочной вывески, напротив большой липы". Примерно так. Когда-то я сама в одном прозаическом пассаже так и назвала мужское мышление "геометрическим", просто сынтуичила в уме героини, за которую, как известно, автор ответственности не несет. Сейчас не это для меня важно. Важно, что начинают подлежать изучению как природный феномен особенности женского сознания, интеллекта, психологии, а не только одна физиологическая способность — рожать "им" сыновей. Важна та дистанция, которая отделяет нас от пренебрежительного оксюморона "женская логика" (мол, курица не птица, баба — не человек). Но немногие — у нас в стране, по крайней мере, — задумываются о том, что на этой дистанции заявили о себе женские персонажи Агаты Кристи, которые именно путем женского чутья приходят к результатам там, где путь мужской логики оказывается в тупике, небывало сильная женская литература с особой атмосферой, женским миром и женским взглядом на мир, женские движения и общества с особыми социальными заботами и, наконец, женщины стучат уже в двери парламентов и правительств.

Правда, не у нас в стране. Как будто не мы — отчизна Владимира Соловьева, Александра Блока и Даниила Андреева.

Не мудрено, конечно, когда все это находилось под запретом, образная основа "Стихов о Прекрасной Даме" оставалась темной и неуловимой даже для почитателей и поклонников, влюбленных в звук речей великого поэта. Когда даже само образное мышление подавлялось и сводилось к сюжетным иллюстрациям правоты марксизма-ленинизма. А метафора, особенно страшная для не просекающего ее цензора, третировалась как "заумь". Не говоря уже о символе, этом связующем звене между конкретно-земным образом и прозреваемой через него Идеей Творения.

Но не только в этом беда. И пиша эти записки, помню и помнить прошу — нам еще долго предстоит, а может быть, всегда, "опять любить ее на небе и изменить ей на земле". Но иметь это небо у себя в душе, иметь что любить... Вот что мы сейчас катастрофически теряем.

Когда-то, очень много лет назад я выработала в своей умственной кухне формулу: все человеческие проблемы упираются в проблему культуры. В том числе и социальные, проблемы войн, революций, угнетения и несправедливости — ну словом, все. В С Е. Разумеется, в пределах жизни. В смерти, в физической смерти, по крайней мере, мы не вольны. На сегодняшний день. И нам надобно при этих условиях сделать выбор — жить нам, человечеству, или не жить. Тогда, в начале шестидесятых, этот выбор еще всецело зависел от нас. Сейчас ситуация изменилась, и наиболее чуткие души, я знаю, ощущают (и переживают) это очень остро.

И зависит исход этой ситуации, утверждаю я, от того, успеем ли мы в питать глубоко в свои души Святой Дух Прекрасной Дамы, Вечной Женственности, так возлюбить совершенный, Софийный Лик Ее, Премудрости Божией, чтобы все перевернуть в нашем сердце, в нашем сознании. Ведь вспомните, что произошло с девятилетним Владимиром Соловьевым, когда к нему в душу снизошел этот Лик: ему расхотелось сразить своего соперника. Вот было первое веяние, альфа и омега Софийного Духа (Святого).

Я так говорю, уже как бы исходя из представлений Даниила Андреева, что София — не отделенная, как у Владимира Соловьева, переходная между духом и материей субстанция, а одно из троично-ипостасных сущностных начал. Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Вечно-женственное Начало, оно же — Дух Святой. Но Бог с ним, не хотелось бы сейчас уводить разговор в распри теологических представлений. У нас и на это, я считаю, нет времени. Бог — един для всего сущего, как Его ни называй, это, в конце концов, тот конгломерат высших  т в о р ч е с к и х  начал, какой непосилен ни нашему уму, ни, тем более, нашим физическим возможностям, но откусить кусок творения, взорвать его вместе с собою нам, благодаря радениям маскулинной цивилизации, сейчас вполне доступно.

Лик Вечно-женственного начала для Блока, осмелюсь предположить, был прежде всего эстетический, и даже слишком эстетический, чересчур чувственный. Те подмены, включая роковую, трагическую — после страшного предчувствия "но я боюсь, изменишь  о б л и к  ты" — подмену сатанинским обликом кровавой социальной революции, которые так глубоко прочувствованы Даниилом Андреевым, этим определены. Так, слишком перенося земные черты на идеальные (небесные) представления, и наоборот — идеальные на земные, телесно-отягощенные, обезображенные проклятием, ужасом смертности, мы обречены постоянно путаться и блукать между светом Вселенским и тенями, отбрасываемыми физическим телом Вселенной.

Все мы дети Господа. В нас отражены черты всех трех начал. Доброта и мягкость мужчины, джентильность во всех ее проявлениях, буде таковая заложена в характере и воспитана соответствующим культурным окружением, жалость ко всему живому, от которой сжимается сердце, — это и есть софийные, материнские черты. У женщин ведь тоже порой сжимаются кулаки и ее душит смертельная ненависть ко врагу, она берет оружие и стреляет. Это искаженное, ослабленное в бессчетное число раз ощущение мощи Отца, ослабленное настолько, что требует механического рычага, оружия, искаженное настолько, что вместо духовного импульса созидания и любви питается импульсом разрушения и ненависти.

Сильный всегда добр. А всемогущий не может питать к кому бы то ни было ни зависти, ни чувства соперничества, ни мстительности. Только гнев (праведный).

Конечно, я отдаю себе отчет в том, что все мои рассуждения — всего только цепь метафор. Но я верю в проницающую способность метафоры и привыкла отдаваться ее светозарной и продуктивной воле.

Кстати, Христос, которого я, конечно же, люблю более всех литературных персонажей, более всех представлений и образов, самый для меня живой изо всех живых детей Божьих, на мой взгляд, по моему ощущению Его — очень женственен, в силу своей кротости, сострадательности, терпеливости, мягкости. И в то же время несет в себе черты того ощущения силы, которое характерно для всемогущества. Ницше не прав, когда говорит, что Христианство — это религия слабых. Сам он, Ницше, скорее продукт бессильного отчаяния и последнего усилия духа на грани поражения. Хотя его я тоже очень люблю. И безмерно жалею.

Смысл феминизма я вижу именно в том, чтобы присовокупить к культуре новые человечные регистры, восстановить утраченную целостность видения и воплощения человеческого образа жизни. В этом плане я порой даже говорю о новой культуре, в которой нуждается человечество в зловещем свете так глубоко захватившего нас в последние полтора-два столетия кризиса гуманизма, кризиса религии, кризиса культуры, социальной действительности — кризиса жизни.

На самом деле культура как продукт коллективной духовной деятельности имела человечную, феминную направленность, хотя и была в этом смысле как бы пятниста — голос каждого художника нет-нет, да и срывался на какие-нибудь классовые, национальные, расовые, кастовые предрассудки. Избежал этого, может быть, один Сервантес в "Дон — Кихоте" (да, допускаю, еще Шекспир).

В отношении к женщине в культуре предшествующих столетий я вижу густую, пастозную палитру — так что и истины не просматривается — предрассудков, которые отношу именно к категории кастовых. Даже рыцарский культ Прекрасной Дамы, казалось бы, связанный со служением Пресвятой Деве Марии, Матери Божией в лице каждой представительницы прекрасного пола, на самом деле несет на себе печать ярко выраженного телесного, исключительно полового овладения одних человеческих особей другими. В американских научных сборниках и женских журналах я встречала интереснейшие работы, в которых проанализированы закрепления этих массовых предрассудков даже на уровне исторической жизни языка, на которые и сейчас еще мало кто обращает внимание. У нас и до этого дело не дошло. Хотя русский язык изобличает, может быть, самое жестокое и эротически-презрительное отношение мужчины к женщине. Я уже не говорю о прямых выражениях этого в инфернальной лексике трущобного натурализма — там это лежит на поверхности, но тем не менее еще и сейчас находится, и немало, людей, считающих себя большими интеллигентами и патриотами, которые находят эту лексику неотъемлемой от ствола лучших свойств русского народа и любят ссылаться при том на авторитет Пушкина, тоже, мол, не избегавшего этого лексического пласта. Доказывать, что Пушкин — русский человек по языку, условиям своего воспитания и менталитету было бы глупо. И этим все сказано.

В "Розе Мира" Даниила Андреева, этой мрачной, глубокой и загадочной книге, есть предречение о последнем приходе Антихриста. Не навсегда, но предречение исполнено в этой "метафизической поэме" таких мрачных тонов, что жить уже сейчас не хочется, даже зная об окончательной победе света. Даже посещает на мгновение мысль, что только вестник Сатаны мог это изобразить столь колоритно. Потом же, по долгом размышлении, я возгорелась надеждой, что это предупреждение может помочь человечеству избежать исполнения, если постигнуть его главный нерв и смысл. Дело опять же упирается в отношения между полами. Уже сейчас, глядя порой на порнографический прилавок, экран телевизора, да и просто на поведенческие "ужимки и прыжки" нашей раскрепощенной, но лишенной даже сколько-нибудь бедных крупиц от сокровищ культуры новенькой детворы, находящейся в страшном, по глубине трагизма сравнимом разве что с самой жизнью периоде полового созревания, я часто ловлю себя на мысли — да вот же он, Данииловскии Антихрист, поразивший все и всех: лягушечья икра шевелится вокруг, спаривание прямо на улицах, сознание больше не затронуто ничем, кроме эротического животного наркотика — и любой режим, любой строй, любая жестокость и любой неправдоподобный образ власти возможен. Это и есть, по Даниилу Андрееву, настоящий приход Антихриста, Сталин к которому был только дивертисментом и генеральной репетицией.

Пока отношения между полами выражаются понятиями "дать-взять", "хочу тебя" и другими имущественными категориями, ни о какой новой культуре не может быть и речи. Как глубоко все это в сознании, в языке!... Но не в чувствах. Женщина, по крайней мере, русская женщина постоянно чувствует себя оскорбленной — в быту, на свидании, в постели. Она не всегда осознает это, не всегда способна назвать вещи своими именами — поскольку ее унижение, что называется, легализовано общественной моралью, национальным менталитетом, и ей трудно восстать против всего этого даже в покоях внутреннего мира, но она постоянно плачет, страдает и жалуется подругам, в числе которых нередко оказывалась и я. И мстит. Вырабатывает ответные ухищрения по приведению этой наивной, не защищенной пониманием сути дела, привыкшей к своему животному состоянию твари под каблук. "Дает" или "не дает", хорошо кормит (это обязательно, "путь к сердцу мужчины лежит через желудок"), создает кривой, неискренний мираж психологического комфорта — чтобы владеть ситуацией. Нередко поступается моралью, личной нравственностью. (Литературная схема — "он" злодей, убийца, вор и так далее, "она" всем сердцем не приемлет этого, но "любит" и "верна до конца" — трафаретна, но попробуйте сыщите перевертыш этой модели! Разве что у той же Агаты Кристи, да еще "Манон Леско", чем, собственно, и грандиозна).

Вижу ли я выход из так далеко зашедшей трагедии пола? Не то чтобы вижу, но догадываюсь, чисто умозрительно. Может быть, на практике это и неисполнимо. Вижу в освобождении обоих от рабства у плотского начала, плотского голода и всех связанных с ним искажений внутреннего видения сути вещей. Конечно, все дело в воспитании, в культуре. В  т и п е  культуры — ч т о  будем культивировать. Если стремление к счастью любой ценой — все так и останется. "Несовместим со счастьем дух", как сказал мой любимый поэт Готфрид Бенн. Это ложная цель, осмеливаюсь я утверждать везде, где только возможно. Одно из опаснейших заблуждений человечества. Нахожу подтверждение этой догадки у всех, к кому более всего притягиваюсь душой, — у Элиота, например. Вообще, считаю его провозвестником вех той новой культуры, о которой пекусь — в основу которой положен культ духа. Конечно, он прогремел в первую очередь отрицанием — но то, ч т о  он отрицал — и есть гнилостные пятна мужской цивилизации. Включая жеманность, неискренность сформированной ею женской особи — этой подделки под требования мира мужчин ("В гостиной дамы оголтело судачат о Микельанджело"). Этим животным стремлением к счастью окрашены пути и национал-социализма, и коммунизма. В то время как истинная цель человечества, по крайней мере, единственный путь его дальнейшего развития и гарант продолжения существования во Вселенной — его духовное развитие и связанное с этим развитием нравственное совершенствование — софийный путь.

Трудно после всего сказанного перейти к другому — как бы светлому предречению Даниила Андреева. Но в котором тоже вижу просверкивающие черты земной реальности. Вижу соответствующую тенденцию жизни. В предречении о рождении в близком грядущем именно в Российском духовно-эфирном облаке бытия Звенты-Свентаны — жизненного воплощения того самого приоритета софийных начал, феминной культуры, как сказала бы я языком своих иносказаний. Культуры неагрессивного типа, культуры любовного пестования истины, красоты и добра — что и значит, пестования жизни. Потому что иной подход ее убивает, в чем убедились мы на всем протяжении нашей истории.

Как в России? Такой отсталой, дикой, нецивилизованной? В которой половина, скорее всего, даже больше, женщин знакома с тяжестью кулака озверевшего от водки самого?

"Я посетила Москву в прошлом году, — говорит американская писательница Мередит Такс, — и была поражена тем унижением, которому подвергаются женщины, и антагонизму, существующему между мужчинами и женщинами. Это в общем-то вполне естественно в ситуации, когда мужчины не помогают женщинам в их работе по дому и женщины работают как рабы. Я абсолютно уверена, что борьба за демократию в этой стране потерпит провал, если женщины не поднимут голос в свою защиту, ибо движение в защиту женщин является частью борьбы за человеческое достоинство. Мне довелось встретить лишь несколько русских писателей, относящихся с пониманием к проблемам феминизма. Поэтому я хотела бы дать определение этому движению, перефразировав изречение Люси Стоун — суфражистки, жившей в XIX веке: феминизм — это движение, требующее признания обществом страданий, которые выпадают на долю женщин. Цель феминизма — внедрить эту мысль в сознание каждой женщины до той степени, когда они уже не смогут ее переносить. Ибо в тот момент, когда женщины окончательно потеряют терпение, их положение изменится".

Да. Русская женщина много страдала. Много вынесла на своих плечах. Да и сейчас выносит все безумные затеи государственного мужика. Выносит на своих плечах саму жизнь. И, верю, вынесет. Из пекла катаклизма, который довелось нам теперь переживать.

Вообще же мое ощущение таково, что катаклизм этот мировой. И даже космический. И лучше бы это понять всем. Потому что сплочение мировых сил необходимо уже сейчас. (Что, в общем-то, и происходит — и эта тенденция подтверждается. Обидно, что больно вяло и неосознанно.)

Так вот, говорю я, русские женщины выносят жизнь на своих плечах из пекла нашего, местного катаклизма. Когда это окончательно поймется, к ним еще придет сама жизнь с глубоким поклоном. Сейчас важно делать, что от кого зависит, в меру своего разумения и сил.

Но помимо мистических предчувствий идет и объективный процесс активизации женщин, сплочения их вокруг доброго социального замысла, миссий милосердия и воспитания, и общество все более вынуждено придавать этой исподволь ведущейся, малыми средствами и огромными усилиями, работе первостепенное значение. Наш клуб, вдохновленный идеей преображения нашей женщины, одна из первых неформальных организаций постсоветского периода. На нашем знамени написано — элегантность и благородство. Элегантность чувств, помыслов, желаний. Благородство мыслей и поступков. Мы мечтаем о повсеместном, ни социально, ни национально, ни расово не ограниченном джентльменстве и джентльвуменстве, видя в нем идеал человеческого бытия.