Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

ВОЙНА

Начало 1941 года. В январе Нину Васильевну внезапно вызвал к себе Александр Сергеевич Щербаков, первый секретарь Московского горкома партии. Нина Васильевна понимала, что речь пойдет о чем-то очень серьезном: по пустякам к Щербакову не вызывали. В Москве он пользовался огромным авторитетом. Его уважали, даже почитали, прислушиваясь к каждому слову. Многие вспоминали потом о нем как о человеке благороднейшем, духовном аристократе, исключительной личности.

В приемной она почти не задержалась: ее приняли очень быстро.

— Как настроение, Нина Васильевна, как вам работается? — тихо спросил Щербаков, внимательно вглядываясь в ее лицо. Вблизи она показалась ему еще моложе и красивее.

— Настроение хорошее, Александр Сергеевич.

— Нина Васильевна, не хочу отнимать время ни у себя, ни у вас. Сразу о деле. Мы вам предлагаем работу председателя Краснопресненского райисполкома.

Она не могла скрыть своего удивления:

— Александр Сергеевич, я ведь совсем не знаю хозяйства.

— А район вы знаете?

— Район знаю.

— А, простите, уборные вы знаете? Покраснев, она ответила:

— Уборные знаю.

— Вот с них порядок в хозяйстве и начинается. И скажу вам откровенно: ваша кандидатура сейчас самая подходящая.

Да и время, Нина Васильевна, наступает сложное. Надо готовиться к очень серьезным событиям.

Нина подняла глаза: грузный, оплывший, он говорил просто, тихо, ровным и спокойным голосом, но его глаза, живые, блестящие и очень яркие, излучали столько доброжелательного внимания, что она успокоилась.

— Итак, мы договорились? — улыбнулся Щербаков.

— Договорились, Александр Сергеевич.

— Вот и хорошо. Завтра в 10.00 вы должны быть у меня. На совещании, — добавил он, дав понять, что разговор окончен.

Позднее Нина Васильевна вспоминала много раз об этом первом секретном совещании, где скупо, внимательно подбирая слова, Щербаков говорил о сложной международной обстановке. Все понимали: надо готовить Москву к войне:

— В районах надо обустроить бомбоубежища, подумать о строительстве пекарен вдали от центра, на случай бомбежек. Проблемы водоснабжения... противовоздушная оборона... пожарная безопасность... работа с населением...

На случай нападения... в крайнем случае... все предусмотреть.

И все-таки все были уверены, что войну будут вести только на территории противника — своей земли ни пяди не отдадим. Все верили Сталину, верили в Сталина, нисколько не сомневаясь, что напасть на нас никто не посмеет.

Прислушивались к каждому слову Щербакова.

Вторым человеком в Москве после Щербакова был В. П. Пронин, председатель Моссовета. Первое, что он потребовал от Нины Васильевны, был план четкой организации противовоздушной обороны Краснопресненского района.

В последнее десятилетие появилось немало сенсационных работ по истории Великой Отечественной войны, в которых неоднократно подчеркивалось, что нападение Гитлера застало Москву врасплох.

Вопреки мнению некоторых новоиспеченных историков, к войне в Москве готовились. Еще в 1937 году Совнарком СССР принял Постановление "О местной противовоздушной обороне города Москвы", в котором предусматривались серьезные меры по обороне города.

Осенью 1939 года, выслушав предложение Пронина о необходимости жилищного строительства в Москве, Сталин сказал: "ЦК партии знает, что у многих москвичей тяжело с жильем. И все же, несмотря на это, придется потерпеть. Вы знаете, Польша растоптана Гитлером. На Западе — война. Теперь придется все больше и больше направлять средств и материалов военных, на оборону. Пора москвичам и ленинградцам основательно заняться укреплением противовоздушной обороны". И, немного помолчав, добавил: "Вносите предложения об укреплении противовоздушной обороны города, просите средства и материалы, ЦК вас в этом поддержит".

Учебные тревоги в Москве стали делом обычным. Нина Васильевна внимательно изучала материалы о состоянии гражданской противовоздушной обороны Лондона и Берлина. По ее распоряжению на Шелепехе были выстроены пекарни, в которых прямо в земле учились выпекать хлеб. Строили водоемы, выбирая такие места, где есть подпочвенные воды. Составлялись графики дежурств у каждого дома, у каждого подъезда. Она отдавала себе отчет в том, какая ответственность легла на ее плечи: Красная Пресня — самое сердце Москвы, ее центр, от жизни которого зависит судьба не только столицы...

Субботний день 21 июня ничем не отличался от обычных, полных напряжения рабочих дней. Было очень душно. В десятом часу вечера Щербакова и Пронина вызвали в Кремль. У Щербакова давило сердце, болела голова. Их немедленно провели в кабинет Сталина. Часы глухо пробили десять ударов. Хозяин показался усталым, но заговорил, как всегда, не торопясь, со своей обычной размеренной интонацией:

— Хочу предупредить вас о возможном нападении в эту ночь немецких войск.

Помолчав добавил:

— Задержите в городе руководителей партийных и советских организаций.

Через несколько минут Пронин уже связался с начальником городского штаба противовоздушной обороны полковником СЕ. Лапировым, потребовал объявить в штабе боевую готовность.

— Что, война? — спросил Семен Ефимович.

— Вернусь, все расскажу, — глухо ответил Пронин.

На улице Горького в субботу 21 июня царила радостная суматоха. Несколько дней назад Нина получила служебную дачу в Немчиновке, в красивейшем уголке Подмосковья. Тетя Аня упаковывала вещи. Ренита нетерпеливо вертелась у нее под ногами, пытаясь помогать.

У подъезда дожидалась машина. Нина уходила последней. Уже закрывая входную дверь, услышала резкий, требовательный звонок телефона. Пришлось вернуться.

— Плохая примета — возвращаться, — поморщилась она, сняв трубку.

— Товарищ Попова? — голос ей был незнаком. Вам приказано срочно прибыть в Моссовет, на совещание к Пронину. Срочно.

Увы, отъезд не состоялся. Ренита была в отчаянии, тетя Аня громко возмущалась на кухне.

В Моссовете о войне не было сказано ни слова. Говорилось только о повышении бдительности, об организации дежурства в райисполкомах, о личной ответственности.

Пронин держался спокойно, но выражение его лица не оставляло сомнений: надо готовиться к худшему.

В эту ночь она заснула с трудом. В 4 утра раздался телефонный звонок. Звонили опять из Моссовета:

— Товарищ Попова! Через десять минут вы должны быть в райисполкоме. Немедленно свяжитесь с Немировским: он должен быть срочно на командном пункте.

Дрожащими пальцами с трудом набрала домашний номер Немировского, передала приказ...

— Война? Нина Васильевна, война? — переспросил Немеровский.

— Не знаю.

Сердце заколотилось, защемило, стало больно дышать, огненные круги поплыли перед глазами.

Выскочив на улицу, на секунду остановилась. Безмятежная теплая тишина обволакивала мирный город. Нигде ни души. Москва спокойно спала на рассвете, еще не ведая о надвигающемся несчастье.

Нина бросилась вдоль Тверского бульвара, свернула на Никитский... Бешено стучало сердце: через десять минут, через десять — крутилось в голове.

Только через двадцать минут она вбежала в вестибюль райисполкома, с трудом глотая воздух.

— Нина Васильевна, прямой провод работает. Она услышала голос Пронина:

— Внимание, внимание!

Все работники райисполкома должны быть немедленно на своих местах.

Я вначале не поняла, в чем дело, и ответила Пронину, что некоторые из работников уехали в субботу за город, в частности, секретарь райисполкома Мельников, заместитель председателя Вернер.

— Прошу сейчас об этом не докладывать. Вы получили задание — выполняйте.

У меня тогда мелькнула мысль, что, может быть, это все-таки какое-нибудь учение. Я немедленно начала собирать всех работников райисполкома. Примерно через час весь состав райисполкома был на месте — даже технический. Не хватало только нескольких человек, которые были за городом.

Вскоре весь оперативный состав был на командном пункте. Пронин приказывает развертывать формирование.

Затем мы получили сообщение — слушать выступление по радио т. Молотова о том, что немцы перешли нашу границу...

Раздался хорошо знакомый голос Молотова:... Сегодня в 4 часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска...

Все слушали, затаив дыхание. Как только он закончил, немедленно подключился Щербаков. Он говорил требовательно и сурово:

— Все председатели райисполкомов объявляются мобилизованными, начальники Московской противовоздушной обороны несут персональную ответственность за оборону района.

Домой в этот день она уже не вернется, не вернется и в последующие дни: теперь вся ее жизнь сосредоточится на командном пункте — КП.

Райисполком перешел на военное положение. Машина войны запускалась тяжело, работала вначале с перебоями, со скрежетом...

Сейчас даже представить трудно, что ожидало ее, еще совсем молодую женщину, не успевшую по-настоящему оглядеться, войти в ритм незнакомой работы, узнать, на что способны люди, которым теперь предстояло новое испытание. Огромное хозяйство тяжелым грузом придавило плечи, оно требовало неотложного решения бесконечных вопросов: промедление было смерти подобно.

Командный пункт был оборудован недалеко от "Трехгорки" и являл собой отлично защищенное сооружение, разделенное на несколько отсеков. Сюда непрерывно поступала информация службы противовоздушной обороны о положении в воздухе. Отсюда объявлялась воздушная тревога, когда немецкие самолеты достигали критической точки при подлете к городу. Здесь разрабатывалась тактика и стратегия обороны Красной Пресни, принимались решения о способах ликвидации пожаров, выявлялись допущенные ошибки и промахи. Здесь решалась судьба Красной Пресни.

Осунувшись, с покрасневшими от бессонницы глазами, она командовала уверенно, расчетливо, хладнокровно, и никто из окружающих не догадывался, каких усилий и нечеловеческого напряжения стоили это внешнее спокойствие, ее ровный тон, уверенность в правоте каждого шага.

Москва менялась на глазах: другими стали лица людей, их одежда, дома и улицы — на всем лежала печать приближающейся войны. Привычный жизненный ритм сломался: теперь все требовало каких-то новых, неизвестных прежде, единиц времени, сутки не могли вместить событий, валившихся как снежный ком.

На улицах — бесконечные вереницы темно-зеленых фронтовых машин, длинные очереди у призывных пунктов, заплаканные постаревшие женщины, какие-то стертые лица даже у детей, черные бумажные провалы на окнах, недавно так ярко сверкавших от летнего солнца. Ночью над городом повисало зловещее затишье, и кварталы ежились в ожидании опасности.

Хрупкая тишина взрывалась жутким воем сирены: воздушная тревога, взрывы... крики... пожары... разрушенные дома, первые жертвы военного ада.

Горят склады знаменитой на всю страну "Трехгорки", у Никитских ворот повержен памятник академику К. А. Тимирязеву... бомбардировки, бомбардировки...

Сердце Москвы, Красная Пресня, билось в тяжелом, мучительном ритме военного времени, но, как это ни удивительно, бомбы, сеющие смерть, не достигали главной цели. Летом 41 года в столице не было паники. Оказалось, что москвичи готовы к противовоздушной обороне. Москва тушила зажигательные бомбы, дежурила на крышах, не пугаясь отвратительного воя тревоги, сдавала кровь для раненых, оплакивала убитых, рыла окопы, возводила противотанковые рвы.

И слезно молилась перед чудом уцелевшими иконами, перед Спасом Нерукотворным, перед теплой Заступницей русской земли — Богородицей, молилась истово в комнатах, завешенных черными маскировочными шторами. Церкви еще были закрыты, и неслышный стон стоял в Белокаменной... Господи, да что же это?! Взорванные поверженные храмы немым укором вставали в памяти, чудом уцелевшие церкви хранили угрюмое вынужденное молчание. Но их откроют, откроют позже, и страна вздрогнет и поймет этот знак.

Летом 1941 Россия благословляла своих мальчиков, мужей, дочерей на неслыханную жертву. Простая русская мать, Марфа Никифоровна Заболотная, посылает сыну-фронтовику родительское благословение: "Благословляю тебя гневом моего отечества".

Гнев освящается, он вырастает в огромную волну, захлестнувшую страну, им благословляют матери своих детей: большинство уходят в вечность.

И все это проходило через сердце еще совсем молодой женщины, утратившей представление о времени, жившей в райисполкоме, ночевавшей на КП, не имеющей права на слезы, ошибку, сомнения. Она должна была твердо знать, что, кому и в какую минуту нужно было делать. У нее — огромная власть и колоссальная ответственность.

"Очень важно сейчас, писали "Известия" от 31 июля 1941 года, правильно расставить людей. Огромную работу провела Н. В. Попова, председатель Краснопресненского райисполкома. Ее район был отлично подготовлен к встрече врага. Люди знали, что такое зажигательные бомбы, привыкли не бояться их, научились их тушить. Первый же налет вражеской авиации они встретили во всеоружии. Район показал образцы доблестной и самоотверженной работы".

И это не было газетной риторикой. Н. В. Попова сумела подготовить людей, когда Москва еще не знала зловещих звуков вражеских моторов. Когда же самолеты врага все-таки прорывались в небо над городом, она была всюду, где этого требовало дело. И здесь было мало только организаторских способностей и железной воли. Личное спокойствие — вот что действовало на людей, являясь лучшим противоядием панике. Ей верили, и это объясняло многое. Народ шел навстречу: люди подсказывали, где и как нужно делать водоемы, утрамбовывали их глиной, асфальтировали.

Уже с 3 часов ночи, как только начинало немножко рассветать, на котлованах появлялся народ. Работали прекрасно. На крышах, чердаках, у подъездов ночью и днем стояли дежурные, бойцы из групп самозащиты.

Позже Нина Васильевна вспоминала:

Простая москвичка Кондакова так сумела организовать охрану дома, что, несмотря на то, что было сброшено 240 зажигательных бомб, возгораний не было. Когда рассыпались зажигательные бомбы, одновременно недалеко упала и фугасная бомба, образовалась сильная взрывная волна. Некоторые, стоящие на крыше, растерялись и хотели уйти. Тогда Кондакова под обстрелом переползла через улицу и сама возглавила охрану дома, организовала тушение бомб, И ни одного очага пожара в этом поселке не возникло.

Хотя мы на первых порах и использовали опыт англичан в отношении строительства бомбоубежищ, но вскоре после начала войны уже англичане приехали к нам учиться противовоздушной обороне. В наш район приехала группа англичан и американцев. С ними у нас была беседа о том, как мы готовились, почему у нас нет таких больших поражений. Они осматривали наши бомбоубежища и находили, что они у нас построены значительно совершеннее, чем у них... Их просто поражало, как мы вышли из положения с водой. Те водоемы, которые мы построили, сослужили нам очень большую службу.

Американцы просто руками разводили — как мы могли в такой короткий срок организовать так дело. Мы у них, собственно, взяли не много. Мы знали только из их опыта, какие бывают налеты. А они были просто поражены, как быстро мы могли сорганизоваться. Они приезжали к нам специально для изучения опыта по противовоздушной обороне.

Бесноватый Гитлер объявил миру, что сравняет Москву с землей. Не получилось. Самое удивительное заключалось в том, что немцам не удалось посеять паники среди населения Москвы. Утром, после налета, выходя из укрытий, москвичи видели город готовым к жизни и борьбе. Сила духа была поразительной.

Уже 30 июля 1941 года появился Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями СССР начальствующего и рядового состава пожарной охраны, милиции, истребительных батальонов, работников добровольных пожарных команд и местной ПВО г. Москвы. Среди награжденных значилась Попова Нина Васильевна, председатель Краснопресненского районного совета.

Выступая на одном из совещаний, Пронин откровенно признается:

... Нечего греха таить, были у нас сомнения насчет поведения во время налетов женщин — председателей районных Советов. Думалось: а вдруг не выдержит напряжения женская душа? И вот с первых налетов вражеской авиации председатели райсоветов Краснопресненского — Н. В. Попова и Октябрьского — Ю. П. Полякова показали себя отлично. Несмотря на ожесточенные налеты так и не удалось в этих районах сжечь, ни одного завода или большого дома. В период с 21 июля 1941 года по март 1942 года фашистские самолеты налетали на Москву 141 раз. Было сброшено более 100000 зажигательных бомб и 1610 фугасных. В отдельные дни фашисты налетали на Москву по 5-6 раз.

Ночью Москва содрогается от грохота зенитных орудий и сброшенных бомб. Под утро диктор объявляет о том, что угроза воздушного нападения миновала. По улицам тянутся измученные бледные люди.

Надо расселить тех, кто остался без крова. Надо уточнить последствия вражеского налета, организовать завоз продуктов и хлеба в магазины. Бессонная ночь оставляет свои следы: люди бледны, но жизнь продолжается, надо работать. Больше всего Нину Васильевну поражали женщины.

По храбрости и героизму они превосходили многих мужчин. Пять тысяч москвичек возглавили команды гражданской обороны. Бушующее море огня не останавливает юных сандружинниц, почти детей.

— Не страшно?

— Когда ждешь, очень страшно, а когда работаешь, то ничего, забываешь об опасности, — отвечают девочки и снова бросаются в огненные развалины зданий.

Они ловко перевязывают раны, чудом балансируя на искореженных балках, кирпичных глыбах, ползут по едва уцелевшим лестницам, не дожидаясь пожарных машин. Что движет этими девчонками, какая сила заставляет их не замечать опасность? Но и в наши дни эта же сила заставила семилетнюю, тяжело раненную девочку, выбравшуюся из ада школьного спортзала в Беслане, вернуться под обстрелом назад, туда, где осталась ее мать. Ей, едва стоящей на ногах и истекающей кровью, семилетней крохе, неведом был основной инстинкт — инстинкт самосохранения. Бессознательная сила любви, почти метафизическая, стучалась в детское сердце, любви спасающей, не оставляющей ничего для себя. Тоненькая, окровавленная бесланская девочка стремится назад, вряд ли отчетливо понимая, что она делает. Есть что-то больше, чем страх смерти.

Женщины войны, девочки, вчерашние школьницы... Это они явили миру немыслимую жертвенность. Они шли в ополчение, на передовую, в госпитали, в разведку, умирали в концлагерях, в фашистских застенках. Страшную цену заплатила Россия в этой войне, об этом нельзя забывать. Нельзя.

В ночь на 2 июля 1941 года в Кремле проходило совещание секретарей городских и районных комитетов партии. Задача ставилась жестко: необходимо в кратчайшие сроки создать народное ополчение. В райисполкоме работа не прерывалась даже ночью. Уже 3 июля 1941 года началась запись в народное ополчение. К концу первого дня записи в ополчение Красной Пресни было подано более 2000 заявлений. В течение трех дней была полностью сформирована Краснопресненская дивизия в количестве 7000 человек, в которую вошли рабочие, студенты, писатели, музыканты, артисты, композиторы. Подразделения дивизии комплектовались в зависимости от профессиональных качеств: в связь направлялись физики, в артиллерию — математики, в саперы — студенты геолого-почвенного факультета МГУ и Геологоразведочного института.

Под Вязьмой дивизия вступила в бой. Вязьма стала суровой проверкой. В течение суток она удерживала важный оборонительный рубеж на пути наступления крупных сил противника и выполнила задание командования.

В своих "Воспоминаниях и размышлениях" Г. К. Жуков подчеркнет:

— Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на Можайской линии.

Пролитая кровь и жертвы, понесенные войсками окруженной группировки, оказались не напрасными. Подвиг героически сражавшихся под Вязьмой советских воинов, внесших великий вклад в общее дело защиты Москвы, еще ждет должной оценки.

В дальнейшем многие бойцы и командиры из состава дивизии действовали в партизанских отрядах. Бывший начальник штаба дивизии полковник Ф. П. Шмелев организовал в смоленских лесах партизанский отряд, ядро которого составили краснопресненцы.

К июлю того же года был организован истребительный батальон, который в дальнейшем влился в 4-ую дивизию московских рабочих и участвовал в тяжелых боях на Калининском фронте и в освобождении от врага многих населенных пунктов. Командование дивизии сообщало об удивительной стойкости краснопресненцев. Вот некоторые выдержки из этих писем: "... Однажды на деревню, занятую немцами, двинулись подразделения, в которых были преимущественно ополченцы Куйбышевского и Краснопресненского районов. Ураганный огонь вели гитлеровские бандиты, упорно отстаивая каждый дом. Но тщетно. Ожесточенный бой закончился нашей победой. Сотни фашистов погибли здесь. Были захвачены немалые трофеи, и среди них десять орудий... На одном из участков боя немецкий танк двигался на наших наступающих бойцов. Его надо было уничтожить. Это вызвались сделать Ястремский и Миронов с завода "Памяти революции 1905 года". Они сожгли танк и погибли сами...".

Среди ополченцев Красной Пресни был недавно скончавшийся, известный драматург Виктор Сергеевич Розов. Лучший советский фильм о войне "Летят журавли" написан по его сценарию. В начале войны он, артист театра им. Революции (теперь театр им. В. Маяковского), стал бойцом орудийного расчета полковой батареи краснопресненского ополчения.

В своих воспоминаниях "Прикосновение к войне" Розов напишет о той связи времени, которая осознается нами иногда с особой силой в критические минуты жизни:

— Помню, на Бородинском поле мы рыли огромный противотанковый ров. Руки были в кровавых мозолях, пальцы не могли взять кусок хлеба и ложку. Копали от зари до зари. В июле, как понимаете, это долгое время. И вдруг однажды из-под заступов вместе с комьями земли стали вылетать человеческие черепа. Сделалось тихо. Возможно, это были черепа той далекой битвы, которая вошла в историю под названием Бородинского сражения. Кутузов... Барклай... Багратион... батарея Раевского. Каким-то мистическим ветром повеяло оттуда, он соединил великое прошлое с настоящим, пронизал насквозь. Были они, теперь мы...

Он был на войне только один день, но впечатлений этого дня хватило на всю жизнь:

Целый день наша батарея своими 76-миллимитровыми пушками отражала атаки врага. Кстати сказать, сошник пушки на пахотном поле оказался не так тяжел, как на твердом орудийном окопе. Я его поднимал один. Вот этот биологический феномен мне хочется выделить особо. Тогда я не знал, что для минут опасности у человека так много резервной силы. Я, довольно тщедушный молодой человек, оказался Геркулесом. Ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах в обычное время я не мог бы поднять этот сошник.

Прошлое и настоящее России встретились на московских рубежах. Аспирант мехмата МГУ, командир батареи Сергей Кудашев, погибший в октябре 1941 года, был прямым потомком князя Сергея Кудашева, которому Кутузов за храбрость вручил золотую шпагу, а Александра Кудашева вместе с Давыдовым и Орловым воспел В. А. Жуковский в "Певце во стане русских воинов".

В грозные октябрьские дни, когда враг непосредственно угрожал Москве, был сформирован Краснопресненский коммунистический батальон, который занял рубеж на окраине Москвы в районе Кунцево-Крылатское. Это был действительно коммунистический по своему составу батальон. В него почти целиком влились партийная организация Геологоразведочного института (МГРИ) во главе с секретарем парторганизации И. Я. Пантелеевым и комсомольская организация, возглавляемая Григорьевым. В рядах батальона было 50 комсомолок. Возглавил батальон военком района М. Н. Кондратьев. Большая группа из состава батальона была награждена высокими правительственными наградами; за исключительный героизм — орденами "Красного знамени" секретарь комсомольской организации МГРИ Григорьев, студентка ГИТИС Ганиева, студенты МГРИ Баев, Пушеровская и другие.

В октябре в Краснопресненском районе было сформировано несколько групп для партизанских действий в тылу врага. Одна группа во главе с заведующим кафедрой Юридического института Опариным была брошена на Волоколамское шоссе для борьбы с танками врага. Выполнив поставленную задачу, группа в неравном бою понесла тяжелейшие потери, геройски погиб и ее командир. Другие группы успешно ходили на выполнение специальных заданий в тыл врага. Немало краснопресненцев ушли в партизанские отряды.

В ноябре в районе был создан отряд истребителей неприятельских танков, впоследствии он влился в части действующей армии.

Красная Пресня отдавала лучших. Это был цвет московской интеллигенции: ученые, аспиранты, музыканты, писатели, актеры. На всех участках фронта высокое воинское мужество и героизм проявляли еще не обученные, по существу глубоко гражданские люди. В некоторых батальонах оставшихся в живых можно было сосчитать на пальцах. Только из числа фронтовиков МГУ награждено более 600 человек. Присвоено звание Героя Советского Союза студентам МГУ Е. М. Рудневой, Е. Б. Пасько и Дыскину. В неравных боях погибли работники райкома партии Д. М. Аушев, В. Т. Анашкин, Т. И. Шамшурина, секретарь райкома комсомола Плотицын. Мученическую смерть от рук фашистских палачей приняли студентки Художественного училища Шура Грибкова и Женя Полтавская, имена которых, как и других советских патриотов, повешенных гитлеровцами в Волоколамке, стали известны всей стране...

В годы войны, — вспоминала Нина Васильевна, — на разных фронтах сражались более 40 тысяч краснопресненцев. Красная Пресня постоянно наращивала выпуск военной продукции промышленность района. В цехах его предприятий готовились легендарные "катюши", мины, снаряды. Рабочие сутками не отходили от станков. На вещевые воинские склады непрерывно поступали носки, варежки, белье, связанные, сшитые заботливыми руками краснопресненских женщин. На донорских пунктах района можно было встретить людей всех возрастов и профессий. Они считали долгом отдать свою кровь тем, кто сражался на фронте.

Москва, затемненная светомаскировкой, жила по-фронтовому. 7 сентября русское радио транслировало на весь мир грандиозный антифашистский митинг, на котором было принято обращение к женщинам планеты. Советские женщины призывали к священной войне против чудовищных злодеяний фашизма. Мир услышал Нину Попову, председателя исполкома Краснопресненского райсовета Москвы. Россия обращалась к человечеству голосами своих жен, матерей, сестер. Ярость и гнев, переплавленные в непреклонную волю, звали к ожесточенному сопротивлению.

Все понимали: на русских полях рождается новая энергия, еще не слыханная, здесь решается не только судьба России, но и всего мира. Великий русский ученый В. И. Вернадский в эти дни запишет в своем дневнике: "Эта война является переломом не только в истории человечества, но и в истории всей планеты".

К трибуне антифашистского московского форума выходят Герой Советского Союза В. Гризодубова, известная всему миру Долорес Ибаррури, скульптор В. Мухина, мать героя-летчика Н. Гастелло — А. Гастелло, Герой Советского Союза, легендарная Марина Раскова, народная артистка РСФСР А. Коонен, народная артистка РСФСР Галина Уланова, доктор биологических наук Л. Смирнова, академик Л. Штерн. На митинге зачитываются приветствия от женщин Соединенных Штатов Америки, Англии, Швеции...

К трибуне идет молодая женщина в военной гимнастерке, очень прямая, очень собранная... Нина Васильевна Попова.

Дорогие подруги и сестры!

Женщины Советского Союза! Женщины всего мира!

Озверелые разбойничьи орды Гитлера захватили и поработили свободолюбивые народы Польши и Дании, Норвегии и Бельгии, Голландии и Чехословакии, Греции и Югославии.

Стонут под кровавой пятой Гитлера народы Франции и Венгрии, Румынии и Финляндии.

Запутавшись в кровавых авантюрах, воровски, из-за угла, Гитлер со своей бандой напал на нашу страну, рассчитывая молниеносным ударом выиграть войну и превратить в рабов свободолюбивый советский народ.

Но шайка убийц просчиталась!

Всему миру ясно, что фашизм — это рабство и угнетение, это слезы и кровь, это замученные старики, стоны женщин, крики убиваемых детей, это вопли о помощи его же собственных раненых солдат из траншей, закопанных вместе с разлагающимися трупами убитых.

Смелый, мужественный народ умеет себя защищать. В грозном гневе против своего заклятого, смертельного врага встал единой несокрушимой силой тыл и фронт, армия и народ, как одно целое — Страна Советов. Рядом с мужчинами - женщины, с юношами — девушки нашей страны поднялись на великую Отечественную освободительную войну.

На фронте и в тылу, на фабриках и в колхозах, в учреждениях и институтах, ученые, инженеры и агрономы, учительницы и врачи, работницы, колхозницы и домашние хозяйки - все нашли свое место, объединили свои усилия в этой великой борьбе. Место мужа, отца и брата заняла женщина у станка и машины, на паровозе и комбайне.

Она называет имена женщин, которые спускаются в шахту — стране нужно топливо, бесстрашных дружинниц, врачей, медсестер, спасающих солдат под обстрелом, оперирующих при свете коптилок в госпиталях, выносящих раненых с захваченной немцами территории, сдающих кровь для фронта. С законной гордостью Попова говорит о несломленной Москве, давно похороненной гитлеровской пропагандой, о Москве сражающейся. И это не было фальшивым пафосом, ораторской натяжкой, полуправдой, как хотелось бы это представить некоторым нашим современникам.

И как символичны ее обращения к женщинам мира - объединяться для совместной борьбы. Эти призывы не канут в Лету, они обретут жизнь, воплотятся, отзовутся в пространстве, найдя сочувствие, поддержку и радость со-дружества, со-творчества в победном 1945 г., когда женщины мира обретут волю к единению.

В часы боевой тревоги гнусных налетчиков встречала несокрушимая противовоздушная оборона Москвы, гордой и величественной. О несокрушимую крепость ее разбивались в прах все злобные происки врага, и свыше ста фашистских стервятников и сотни фашистских летчиков с железными крестами нашли свою гибель у ворот нашего славного города.

Москва стоит гордая, величественная и неприступная! Пусть помнят фашистские варвары, пусть знают гитлеровские бандиты, что мы им отомстим за каждую жизнь, за каждую каплю пролитой крови, за каждое разрушение.

Женщины Англии и Америки!

Женщины порабощенных и угнетенных народов Западной Европы, стонущие под железной пятой гитлеризма!

К вам мы обращаемся с призывом подняться на борьбу с фашизмом вместе с нами. Наша борьба за свободу нашего отечества есть ваша борьба за независимость, за демократические свободы, за счастье наших детей, за спокойную старость наших отцов и матерей, за нашу честь, за хлеб, за свободу, за жизнь!

Женщины всего мира! История возложила на нас ответственную и благородную задачу. Настал час, когда все мы должны объединиться для полного уничтожения кровавого фашизма.

Пройдут века, и будущие поколения с любовью и благодарностью будут перечитывать страницы истории, на которых золотыми буквами будут записаны имена женщин нашей эпохи, дела и дни их героической борьбы против фашизма, за освобождение человечества.

Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!

Но как далеко было до победы. 30 сентября началось яростное наступление немецких войск на Москву под кодовым названием "Тайфун". На столицу были брошены отборные части. Над городом нависла смертельная опасность.

Попова в эти дни занималась эвакуацией. Ренита с бабой Аней были в Мордовской деревне, но Нина Васильевна никак не могла забыть отчаянный крик дочери: "Мамочка, я не хочу уезжать, не хочу...".

Утро 5 октября. Пронин и Щербаков обсуждали вопросы строительства Можайской линии обороны. В это время дежурный секретарь, приоткрыв дверь в кабинет, доложил, что из Юхново звонит какой-то политработник по очень срочному делу. Взволнованный голос сообщил, что на город Юхнов движутся вражеские танковые и мотомеханизированные колонны, а "наших войск в этом районе нет", — растерянно добавил он.

Щербаков немедленно доложил об этом в Ставку Верховного главнокомандующего...

По приказанию Ставки в эти дни авиация московской зоны ПВО интенсивно штурмовала прорвавшиеся танковые колонны противника.

7 октября утром представители руководства Москвы собрались у командующего Московским военным округом генерала П. А. Артемьева для того, чтобы "сверить часы" и определить имеющиеся в то время в городе военные силы. Кроме трех дивизий внутренних войск и нескольких учебных заведений, самой крупной силой были войска Московской зоны противовоздушной обороны. В них насчитывалось несколько десятков тысяч бойцов, более тысячи стволов артиллерии, 336 пулеметов и около 600 самолетов.

Кроме этого имелось шесть полков и 26 батальонов МПВО, сформированных из приписанных к ним перед войной бойцов. Эти формирования являлись главным резервом в обороне Москвы...

Немцы захватили Можайск, Волоколамск и Солнечногорск. Объявленная на осадном положении, Москва стала, фронтовым городом.

Положение казалось критическим. Бесконечные, изматывающие налеты, пожары, разрушения... и жертвы, жертвы... Очень тяжело было защищать заводы, которые работали для фронта. Надо было быстро устранять повреждения, тушить пожары. Больших забот требовал водопровод, трамвайные и железнодорожные пути, транспорт.

Уже несколько ночей Нина Васильевна проводила без сна. К полудню голова тяжелела, звенело в ушах, предательская слабость подтачивала тело. Но откуда-то брались силы, открывалось "второе" дыхание... Ее видели на заводах, фабриках, на возведении рубежей, она выступала на собраниях, беседовала, уговаривала, настаивала. Беспрерывно звонил телефон. За ее спиной стояли люди, на которых было можно положиться. Прежде всего Щербаков.

— Нину Александр Сергеевич очень любил, — вспоминала впоследствии Олимпиада Козлова, работавшая во время войны первым секретарем Замоскворецкого райкома.

Конечно, она из нас была самая заметная. Во-первых, она была очень красивая, а потом, я бы сказала, — очень восторженная и все принимала всерьез. Да, Александр Сергеевич ее очень любил. Мы все понимали: Нина это особый человек. Была в ней чистота. Ведь такая красивая, ну что говорить, она, конечно, была самая красивая из всех нас, а с ней не смели фамильярничать. Александр Сергеевич установил тогда такую атмосферу, это от него шло. Потом, когда Попов пришел, уже пошли шуточки, пересмешечки, а при Александре Сергеевиче никогда...... У Щербакова был невероятный авторитет. Кстати, Сталин это хорошо понимал. Весь октябрь, ноябрь 1941 года, самое страшное время, в городе была практически одна фигура — Александр Сергеевич Щербаков.

Отношения с Прониным были тоже крепкими. Безупречно работал полковник Лапиров, обеспечивая в тяжелейших условиях точные, безошибочные действия всей системы гражданской обороны. О его хладнокровии и выдержке слагались легенды. Дожив до Победы, он начал катастрофически слепнуть: сказалось невероятное, нечеловеческое напряжение сил.

В Москве на самых ответственных участках работы - женщины. На строительстве рубежей, где требовалась физическая сила и выносливость, — женщины. Возле вокзалов огромные массы людей: женщины с узелками, в платках, отправляются на рубежи, мужчины — на фронт. Страшный холодный день — 16 октября. Немцы — у ворот Москвы.

Райисполком организует перевод всей промышленности района на военное производство. Труднейшая эвакуация 27-го завода. На его площадке срочно создается новое предприятие, работающее на оборону.

В октябрьские дни, в самый трудный момент, получен приказ: быть наготове взорвать все предприятия. К счастью, ничего не было взорвано, все осталось цело.

В центре — много военных, женщин. В трамвае негромко обсуждают невеселые новости. И вдруг одна женщина, обернувшись, громко обращается к пассажирам:

— Скажите, пожалуйста, как же мы будем жить при немцах? Что с нами будет?

— Ты что? Какие немцы?

— Ну ведь надо как-то готовиться жить и при немцах?

— Ты с ума сошла...

На нее все набросились. Женщина выскочила из трамвая и побежала по улице. Все провожали ее глазами. В трамвае стало очень тихо.

Октябрь стал настоящим испытанием.

— Нина Васильевна, как у вас с эвакуацией?

— Все расписано по минутам.

— Осталось свободным только шоссе Энтузиастов. Это теперь единственная артерия. Эвакуация должна проходить строго по графику. Головой отвечаете...

— Нас забросали листовками.

— Без паники...

Щербаков в эти дни серый от усталости, оплывший, с тихим голосом, никаких эмоций, ровно-спокойный тон приказов. У Нины — огромная власть, огромная ответственность.

В городе паника распространяется с быстротой пожара в сухом лесу. Многие носили при себе все необходимые деньги, ценности. Жгли документы, фотографии.

Щербаков направил Попову в область, в район Каширы:

— Посмотрите на все своими глазами, оцените обстановку на месте, организуйте вывоз оборудования, чтобы не досталось немцам.

Через три часа на совещании с секретарями райкомов ему доложили:

— Александр Сергеевич, немцы прорвались в район Каширы.

Щербаков, прервав совещание, вызвал Тюленева из военного отдела:

— Срочно найдите возможность связаться с Поповой, пусть немедленно возвращается. Немцы их могут отрезать.

Совещание продолжается. Секретарь докладывает:

— Попова на проводе.

Изменившись в лице, Щербаков говорит:

— Нина Васильевна, срочно возвращайтесь... Ничего не вывозите. Немедленно зажигайте все и уезжайте.

Нервничают многие партийные функционеры. С первых дней войны стали сдавать нервы у некоторых секретарей райкомов. Настоящая паника царила в Замоскворецком райкоме партии. Олимпиада Васильевна Козлова, работавшая тогда здесь вторым секретарем, вспоминала о метаморфозе, происшедшей летом и осенью 41 года с ее непосредственным начальником:

— Наш первый секретарь, Андрей Михайлович, стал часто заглядывать в мой кабинет.

— Слышала, что делается, ну, если такие крепости не выдерживают... к осени немцы в Москве будут.

3 июля собрал нас, доложил о совещании в Кремле, а потом зашел ко мне:

— Ну, конец, если уж народное ополчение формируют?!... Где ж армия-то наша "непобедимая и легендарная", значит армии-то нет...

А я тогда молодая была, ничего не понимала, а только знала одно: верить надо.

— Армия, — говорю, — армией, а ополчение — ополчением.

— Да что ты-то понимаешь в этом? Молотов вышел бледный, ты бы посмотрела, какой вид.

— А когда он розовый-то был?

Начались налеты — трясется весь, просто хоть юбкой его загораживай, чтобы народ не видел. Вот однажды я зашла к нему и говорю:

— Ты, Андрей Михайлович, проверь себя, мне кажется, ты нездоров, может, тебе куда поспокойнее уйти, ты замечаешь, что народ к тебе уже не ходит. Все идут ко мне. Ведь я уже месяц как за тебя работаю.

Ну и видно кто-то доложил Щербакову. Вызвал он нас. Приехали. Александр Сергеевич был в рубашке.

— Извините, — говорит, — очень душно, а духота, действительно, была страшная.

Он все к окну подходил.

Ну, — говорит, — как настроение у руководящего состава?

— Хорошее настроение.

Он к Андрею Михайловичу обращается:

— Как думаете дальше работать?

— Я, как партия, так и я. Щербаков тихо говорит:

— Партия борется, а вы хнычете, слюни распустили, панику сеете... О вас весь район уже анекдоты сочиняет. Как вы считаете, товарищ Козлова? Может он оставаться первым секретарем?

— Может, — говорю.

— Эх, вы, — только и сказал.

Скоро сняли его и сделали меня первым.

Середина октября... Самые страшные для Москвы дни: с 13 по 17 октября. В райкоме — паника. Многие мужчины бежали. В кабинете Поповой - обычная работа.

— Нина Васильевна, директор магазина сбежал, на магазине замок.

— А вы кто?

— Я бухгалтер.

— Вот вам мандат. Сбивайте замок, принимайте магазин. Работайте спокойно.

В кабинете очень холодно. Она поправила на плечах серый платок, накинутый сверх гимнастерки, подписала мандат... Среди дня началась страшная бомбежка. Позвонили с "Трехгорки"... Чтобы успокоить людей, поехала к ним.

— Ну, как, женщины, как настроение? Продержимся?

— Продержимся, только мы уж не женщины...

— А кто же вы? — переспрашивает Попова.

— А мы тут и сами не знаем, кто мы...

— Ничего, — успокаивает она, — мужья вернутся, разберетесь.

— А что толку, что вернутся, рожать-то мы не можем больше...

С трудом сдерживая себя, едва закончив разговор, позвонила Щербакову. Неловко морщась, попросила незамедлительно принять, добавила после минутного колебания: "По важному делу".

— Александр Сергеевич, у меня деликатный вопрос, но я решилась все-таки обратиться к вам... Женщины...

Рассказала о сегодняшней встрече на "Трехгорке". Он тут же снял трубку:

— Пронина, срочно... Слушай, ты знаешь, что у тебя в городе делается. Вот у меня тут Попова Нина Васильевна, она сейчас зайдет к тебе — расскажет. Ты из горздрава пригласи народ, срочно разберитесь с этим вопросом.

— Теперь, Нина Васильевна, самое главное: в райисполком уже не возвращайтесь. Официально для всех — вы на фронте. Для всех, — подчеркнул он. — Будьте осторожны. Подполье — это не райисполком.

Когда она вышла из кабинета, он еще раз перезвонил Пронину.

— Подготовьте срочно официальное распоряжение об отправке Нины Васильевны на фронт. Объяви всем погромче об отправке ее на фронт.

— Понял, Александр Сергеевич. А как она сама-то? Не колебалась?

— Если сказать честно, то мне ее жалко. Жалко, ужасно жалко. Она ведь такая красивая, не дай Бог попадет к немцам. Не дай Бог. Ты знаешь, ведь согласилась сразу работать в подполье, не раздумывая. Я ей говорю: "Не спешите, Нина Васильевна, подумайте хорошенько, у вас дочь, о ней тоже надо позаботиться. А она мне говорит: "Уже подумала, а в случае моей гибели прошу отдать дочь в детский дом".

Нина Васильевна потом долго помнила каждое слово, сказанное тогда Щербаковым. Он говорил очень мягко, и в его тоне чувствовалось не только большая симпатия, но что-то более серьезное. Он смотрел ей в глаза, как бы советуя не торопиться с положительным ответом. Нина Васильевна согласилась сразу, не раздумывая, ибо давно была готова к такому повороту событий. И просьбу — отдать Рениту в детский дом в случае собственной гибели — обдумала трезво и спокойно. Понимала ли она, к чему готовиться? Безусловно. Ее помощница, Лидия Ивановна Петрова, вспоминала, что Попова однажды загоняла себе иголку под ногти и рассказывала потом, что это можно пережить:

Я пришла к Нине в один из этих тяжелых октябрьских дней. Она сидела одна в кабинете за столом — в гимнастерке.

— Нина, нужно что-то делать. Немцы вот-вот возьмут Москву. Я хочу уйти в партизаны.

— А, может, ты пойдешь в подполье? Сейчас создается подполье!

Она встала, прошлась по кабинету. — Да, подполье на случай, если сдадут Москву. Мне поручено создать специальную группу. Готовим подпольную типографию.

Конспиративная квартира Нины Васильевны была подвальная, в комнате был гардероб, задняя стенка которого открывалась в подземный колодец с канализационными трубами, где нужно было ползком ползти. И там, в подвале располагалась типография.

Мы ходили с ней по улицам и смотрели уже на все другими глазами. Паника... Многие мужчины бежали. В нашем райкоме паника. Ухолин и Соломатина — все приготовили — и в машину. Поехали в Крылатское, там началась бомбежка, а они сели в машину и просто сбежали... Паника была ужасная. И все-таки Москва работала. Красная Пресня работала. Две недели октября и неделя ноября были ожиданием. Бесконечные бомбежки, везде пожары, жертвы. 7 ноября мы приехали на КП и слушали Сталина по радио. И это был перелом.

История никогда не забудет этого холодного дня и многое простит Сталину за тот знаменитый парад на Красной площади, откуда солдаты отправлялись сразу на фронт. Этот парад станет величайшим событием Великой Отечественной войны.

В неведомых глубинах национального духа рождалось небывалое мужество. Осмысливая эту духовную силу, русский философ двадцатого века А. Ф. Лосев напишет:

— Единственный способ осмыслить бесконечные человеческие страдания — это понять их жертвенный смысл... Русская философия должна быть философией Родины и Жертвы...

Мы знаем весь тернистый путь нашей страны; мы знаем многие и томительные годы борьбы, недостатка, страданий... Пусть в тебе, Родина-мать, много и слабого, больного, немощного, неустроенного, безрадостного. Но и рубища твои созерцаем как родные себе. И миллионы жизней готовы отдать за тебя, хотя бы ты была и в рубищах...

Героизм стал для многих обычным состоянием духа. Это было естественно так же, как дышать. Нина не была исключением. К подполью готовили многих, хотя организация подполья оставляла желать лучшего.

К октябрю начали нас вызывать, — вспоминала Олимпиада Козлова. — Вызвал меня Павлюков.

— Вот подполье формируется, останетесь?

— А почему вдруг вопрос. Я вам что дала повод так со мной разговаривать.

Входит Щербаков. Павлюков говорит ему:

— Вот обиделась Козлова на мой вопрос. Александр Сергеевич Щербаков горько так говорит:

— Эх, Олимпиада Васильевна, сколько мы уже здесь отказов слышали.

Подполье, прямо скажем, несерьезно было организовано, сейчас вспоминаю — просто не верится. Вот пример. Была одна такая гадина, ну, понимаете, по всему видно, грязный человек.

Так вот он тем, кто направлялся в подполье, ордера выдавал и фотографии наклеивал. Я вошла, он все ордера на столе разложил и фотографии — берите свои. Я почти всех знала — смотрю и думаю: вот оно и открыто подполье.

Пришла домой и думаю, да ведь мы все смертники у такого в руках, ну, не верю ему, продаст.

А вот 16 октября думаю, раздам драгоценности, мало ли, может, меня первую убьют, а они подпольщикам пригодятся. Вызываю Зайцева. Он вошел, я все, что было, на стол высыпала. Господи, что я понимала, для меня они блестящие камешки, вот и все! А его, смотрю, всего затрясло.

— Олимпиада Васильевна, — говорит, — у меня машина стоит наготове, едем, все равно, все летит к черту, а здесь нам на всю жизнь хватит. Я подошла и по лицу его:

— Сволочь, ох, какая же ты сволочь!

А он повернулся и ушел. А я даже не сообразила его задержать, он ведь, если бы подполье-то все-таки осталось, выдать мог. Так с тех пор его и не видела, не знаю, куда он делся. Подполье ликвидировали только тогда, когда укрепилась уверенность, что немцы в Москву не войдут. Впрочем, Нину Васильевну выпустили раньше. Для всех формально это выглядело так: Нина Васильевна и я были на фронте, а теперь вернулись.

В те дни Москва приготовилась к худшему.

Поздним вечером 19 октября Щербаков и Пронин были вызваны в Кремль. Приказ Сталина потом передавали в двух словах: Москву не оставлять. 19 октября 1941 года появилось Постановление Государственного Комитета Обороны о введении в Москве и пригородах осадного положения. Этот исторический документ начинался удивительным для того времени оборотом:

- Спи (курсив мой. — Н. Б.) объявляется, что оборона в столице и на рубежах... поручена командующему Западным фронтом генерал-армии Г. К. Жукову. Москва, по свидетельству маршала Д. Лелюшенко, стала кульминацией войны:

У нас есть Жуков и Рокоссовский. Сталин военным не был, но был гениальным вождем. Его гений проявился в том, что он не побоялся снять всех командующих, самых своих близких — Буденного, Ворошилова, Мехлиса... и назначить (ПР точка!!)Жукова. А кто тогда был Жуков? Уж не говорю о Рокоссовском. Почитай книгу А. Верт "Россия в войне". Он там об этом пишет. Я, знаешь, сколько литературы прочел? Всю. 30 лет пишу свою книгу. Сталин есть Сталин. Он — прирожденный руководитель. Правда, у него была шпиономания. Но Москву он поручил Жукову. Знаешь, как было написано: "Сим, понимаешь, по-славянски: "Сим поручается Жукову защищать Москву". Как скажем, Дмитрию Донскому... Жукову, Жукову было поручено защищать Москву..."

Да, мать (речь идет о Н. В. Поповой. — Н. Б.) мне сказала, что ты работаешь над фильмом о Москве (фильм Рениты Григорьевой "Говорит Москва". — Н. Б.), я очень обеспокоился. Ведь Москва — это сшибка. Смотри, Озеров-то не очень-то битву под Москвой показал, он сразу Курскую дугу...

А знаешь, под Москвой приказ — взять Ногинск, а я командующий армией, а у меня один танк, один. Ты соображаешь? С одним танком бери Ногинск. А на КП, на Бородино, на меня пошли танки. А куда я КП перенесу, поздно... И это тебе не то, что героизм. Про меня многое болтали, что я, мол, любил по передовой мотаться. Это чепуха, конечно, кто же, если он солдат, не зайдет на передовую, но командовал я на КП.

Москва — это кульминация войны, а это сейчас никто не хочет признать. Весь мир, весь мир, я тебе говорю, сидел и ждал: как решится вопрос с Москвой (курсив мой. — Н. Б.). Вот это понимал Сталин и не понимали ни Ворошилов, ни Буденный. Это понимал Жуков, Рокоссовский. И Сталин посмел опереться на молодых. Думаешь, ему это так просто было?!

Знаешь, на приеме, после войны, он тост произнес за русский народ, сейчас это невероятно звучит.

И он, как сейчас помню, говорит:

— У нас было отчаянное положение под Москвой, и тогда народ мог бы восстать, поддержать тех, кто заключил бы мир с Гитлером. Тогда все висело на волоске и все зависело от настроения народа. И спасибо русскому народу, что он проявил великодушие и терпение, согласился потерпеть.

Я это в своей книге привел, но у меня это убрали. Вот за это я 5 лет воевал.

Или Щербаков. Ведь это была фигура. Я военный, я штатских не люблю. Но Щербаков?! Мы с ним с 40-го года в военном совете Москвы. Ведь это настоящий талант. А я тебе прямо скажу: его до сих пор кое-кто боится. Да всех боятся. Запоздалые герои. А в ЦК, думаешь, сволочей мало? В общем, я очень забеспокоился. Тема эта — Москва. Это же Москва! Я на Бородино пол-армии оставил. Это же святыня наша. Твоя работа — это нужно, это дело святое, но сложно, очень сложно. Тебе столько подставных людей подставят. Ведь Хрущев, он же на сто лет вперед напакостил. Ты вникни, не сдали Москву, остановили немцев. Заря победы занялась под Москвой, а город до 65 года не был героем. А знаешь, что Харьков во время войны Никита завалил? Не было бы Харькова, не было бы и Сталинграда...

Я тебя не отговаривать собрался, наоборот, благословляю и в ноги кланяюсь, но знай, на что идешь — нам было трудно... Дело твое благородное. Ты знаешь, как я к Нине Васильевне отношусь и к тебе... Спасибо, что ты хоть интерес к этому проявила. Ведь сейчас боятся сказать, что Сталин организовал победу. А особенно в вашем мире. О высоком в наше глухое время писать трудно: тебя обязательно упрекнут в излишней пафосности. Но эти люди, просты москвичи, внешне такие обычные, может быть, кому-то казавшиеся неприметными, оставили огненный след великого напряжения духа. Они отдавали все, что могли, на алтарь будущей победы, о которой тогда, в те дни, мало кто вспоминал. Но они умели дойти до последнего предела и держаться!

Индийский философ Вивекананда говорил: "Божественная природа человека открывается в служении его своему народу".

Лик России не узнаешь только в настоящем, он открывается в живой связи поколений. Но в те дни просиял истинный облик России, идущей на свою Голгофу, готовой на великие жертвы.

Ее женщины в своем ежедневном подвиге уже забыли о том, что они женщины. В страданиях и муках преодолевалось непреодолимое.

Ее мужчины шли на верную смерть, и последними словами их были: За Родину. Они твердили их как молитву. С этими словами их принимала вечность.

И Москва держалась, Красная Пресня держалась. Немцы, по свидетельству очевидцев, отлично знали все объекты, летели всегда точно, но оборона Красной Пресни работала просто исключительно. В течение октября-ноября — непрерывные бомбежки. За один месяц с 20 октября по 20 ноября 1941 года немцы налетели на Москву 54 раза, но Москва практически разрушена не была.

Огромная заслуга в этом начальника штаба МПВО г. Москвы Лапирова, всегда хладнокровного в самых отчаянных ситуациях. Щербаков его очень ценил.

1300 вражеских самолетов было сбито войсками Московской зоны ПВО на подступах к столице. Тысячи фашистских воздушных пиратов нашли свою гибель на московской земле. Лишь отдельным самолетам врага удавалось прорываться к городу и творить свое черное дело.

Город выживал, находя резервы для этого даже там, где в мирное время это было немыслимо. Городу нужны были деньги — Щербакову приходилось заниматься и поисками денег. Гознак эвакуировался. Денег в Москве не было, рабочим по 2 месяца не выдавали зарплаты. Пожаловались Щербакову. В ту же минуту перезвонил Козловой:

— Срочно возьмите истребительный батальон — и на Гознак. Заберите все, что осталось, и ко мне.

Приезжаю. Там своя охрана НКВД. Их уже предупредили.

— Денег нет, только недоделанные... Звоню прямо оттуда.

— Александр Сергеевич, деньги есть, только неготовые.

— Забирайте.

Погрузили мешки. Приезжаю к Щербакову:

— Пустим в обращение эти. Пока Зверев вернется, продержимся на фальшивых. Нельзя разрушить товарооборот.

Так и гуляли эти деньги до реформы.

Немцы в нескольких километрах от Москвы, но деньги нашлись. Рабочим отдают зарплату сразу за два месяца, извиняются за задержку. Увы, в наше время никто и ни перед кем не извиняется: зарплату могут не платить по два года. Это стало привычным делом, как привычны голодовки отчаявшихся людей, у которых дома дети, забывшие о нормальной еде. Время другое...

В победные дни 1945 года уже умирающий Щербаков вечером попросит, чтобы его отвезли на Воробьевы горы. Ему хотелось увидеть праздничный салют. Что чувствовал он, слыша, как салютует Москва? О чем он вспоминал, видя сияющее победное зарево? Он умер перед рассветом. Теперь он имел право — умереть. Его Москва — победила.