Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

ДЕД

Я принадлежу к тому поколению, которое прямо со школьной скамьи шагнуло в жестокую пучину войны: 21 июня 1941 года в нашей школе № 234 Дзержинского района города Москвы гремел выпускной бал, после которого мы, вчерашние школьники, по традиции до рассвета бродили по еще мирным московским улицам и набережным, не зная о том, что в этот самый момент враг коварно и вероломно напал на нашу Родину.

В воскресенье, 22 июня, мы собирались всем классом отправиться на загородную прогулку, а отправились... на войну.

Мальчики ушли на фронт (и большинство из них не вернулось), а мы, девочки, направились в райком комсомола с просьбой (и требованием!) также отправить нас на защиту Родины.

Я вместе со своей школьной подругой была направлена на краткосрочные курсы медсестер при 4-м медицинском институте (был такой на 3-й Мещанской улице), а практику мы проходили в одном из госпиталей столицы — в Филатовской больнице.

Вот там-то и произошел забавный случай, о котором я хочу рассказать.

В качестве помощницы медсестры (а точнее — санитарки) я попала в отделение для выздоравливающих раненых бойцов, моих 17-летних ровесников, которые настроены были очень бодро, часто шутили, строили планы скорейшего выздоровления и возвращения на фронт.

Но среди них был один фронтовик не совсем обычный. Он был намного старше своих товарищей, думаю, что ему было за тридцать, но нам он казался глубоким стариком, так как всегда был в подавленном настроении. Глаза его выражали тревогу, были тусклыми, лицо заросло какой-то серой щетиной, которую он не разрешал сбривать. Он лежал в отдельном боксе со стеклянными стенами и ни с кем не общался — ни с персоналом, ни с товарищами. Ему (единственному из всех) иногда разрешали курить, и он "плавал" в сиреневом дыму, словно одинокий пескарь в аквариуме.

Звали его Алексей Иванович, но все — и пациенты, и персонал называли его не иначе, как Дед, — таким он казался старым и неухоженным.

Мне приходилось часто "заплывать" в его отрешенный от мира "аквариум" — то с лекарствами, то с чистым бельем, а то и просто так, чтобы развеять его непонятную тоску. Пыталась его отвлечь от грустных мыслей, рассказывала смешные байки, читала свои юношеские стихи. Но ничто не помогало. Дед оставался мрачным, неприветливым, молчаливым. Врачи говорили, что физически он уже оправился после тяжелого ранения, но его депрессивное состояние не дает ему возможности выздороветь окончательно. И нужно было во что бы то ни стало его преодолеть.

Ко мне он относился нормально, называл дочкой, но никак не "раскалывался" и оставался словно "застегнутым на все пуговицы".

Как я узнала, Алексей Иванович очень переживал мнимую измену жены (получил анонимное письмо от какого-то тайного "доброжелателя") и поэтому находился в столь мрачном настроении. На его тумбочке, как я заметила, лежали недописанные и неотправленные письма, которые неизменно начинались со стихотворной фразы: "Добрый день, веселый час, что ты делаешь сейчас?" Было у него и двое маленьких детей, которых он обожал. Жили они где-то в Сибири.

Мне было очень жаль нашего Деда, и я постоянно думала, как бы ему помочь, чтобы он стал молодым и веселым. Тем более, так сложились обстоятельства, что он невольно перевернул мою творческую судьбу, а именно: в тайне от меня передал мою заветную тетрадку со стихами, которую я иногда оставляла на его тумбочке, кому-то из сотрудников Литературного института при Союзе писателей СССР, который шефствовал над госпиталем. Вскоре меня пригласили на Тверской бульвар, 25 и приняли в число студентов. И я училась всю войну, совмещая учебу с работой на общественных началах в госпитале. Но это было потом.

А в те дни я искала всякие способы, чтобы вытащить Деда из его "безнадеги". И такой случай представился. По крайней мере, мне так казалось. А дело было так.

Под Новый год в госпиталь привезли подарки для раненых — сигареты, сладости, фрукты. Но среди всего этого райского великолепия меня заинтересовало (не для себя, конечно) лишь одно: яркие колбочки с разноцветными шариками, словно детская игрушечная мозаика. Знакомый доктор из соседнего отделения объяснил мне, что это были сильно действующие заграничные витамины, после принятия которых к больному возвращается хорошее настроение и желание жить. Это было то, что нужно!

Однако в наше выздоравливающее отделение, пациенты которого и без того были бодры и веселы, эти витамины не поступили. Но я с большим трудом выпросила небольшую упаковочку этих чудесных шариков у симпатизирующего мне завхоза для моего подшефного и лично следила, чтобы он регулярно их принимал. Кроме того, я дополнила одно из его неотправленных писем к жене примерно такими строчками:

Письмо запечатала в конверт и, встретив как-то в госпитальном коридоре его родственницу, пришедшую его навестить, передала ей заветный конверт...

Затем у меня началась экзаменационная сессия в институте, и я долго не была в госпитале. А когда, наконец, радостно вбежала в знакомый "бокс", то увидела следующую картину: на знакомой койке лежал молодой, очень красивый парень и улыбался мне чарующей улыбкой.

— Алексей Иванович, это вы? — спросила я, заикаясь от волнения.

— Сестрица, — весело сказал бывший "Дед", — называй меня просто - Леха! И давай выпьем за Победу!

И он шутливым жестом поднял мензурку с пустырником.

Я ошалело выскочила из "бокса" и оказалась в окружении знакомых ребят из соседней палаты, которые, радостно смеясь, говорили: «Видишь, сестренка, что наделали твои витамины!? Доходягу Алексея Ивановича превратили в веселого молодого Лёху!!!»

Но, конечно же, это был всего лишь безобидный розыгрыш: на месте Деда лежал совершенно другой человек.

Однако, как мне рассказали, мое "лечение" не прошло для него даром. Он стал чувствовать себя гораздо лучше: побрился, помолодел, в глазах появился проблеск надежды. А под самый Новый год к нему приехала жена Люся (родственница передала ей "его" письмо). Выяснилось, что их размолвка была всего лишь недоразумением, злыми кознями какого-то недруга...

Спустя немного времени я встретила эту счастливую пару в регистратуре госпиталя: они пришли, чтобы оформить необходимые документы и отправиться домой, в Сибирь (ему полагался отпуск после тяжелого ранения), где с нетерпением ждали папу любимые дети — сын Сережа и дочка Анечка.