Москва
Региональная общественная организация
«Женщины и информация»

НА ГРАНИ РИСКА

Начало войны застало меня в Москве, где я сдавала экзамены за первый курс истфака Московского педагогического института. Пришлось срочно вернуться в свой Осташевский район, приступить к работе в местной школе.

Вскоре ушел на фронт секретарь Осташевского райкома комсомола Коля Дрожжинов, и мне предложили возглавить районную комсомольскую организацию. Фашистские полчища рвались к столице, и большую часть нашей работы составляло формирование партизанских отрядов района. Их было создано три. Шестнадцать комсомольцев вместе со мной стали подпольщиками. На нас возлагалась разведка, доставка сведений в партизанские отряды и связь с ними.

Главной конспиративной квартирой назвали Щербинковскую мельницу, куда я попала в ночь 16 октября 1941 года с паспортом на имя Екатерины Павловны Полозовой — работницы Шитьковского торфпредприятия. Наутро немецкие войска заняли районный центр Осташево.

Моя подпольная работа осложнилась сразу, с первого дня, так как на мельнице расположился вражеский штаб одной из механизированных частей. Под видом племянницы я почти три месяца жила в большой семье мельника, рисковавшей жизнью всех своих членов, в том числе и ребенка. Мой провал привел бы к их гибели.

Находясь среди врагов, я играла роль родственницы, старалась быть на глазах у немецких офицеров и переводчика, занималась кухонными делами, уборкой, стиркой и т.п. Под видом семейных дел уходила с мельницы за молоком, всякий раз предупреждая, куда иду, зачем и на сколько времени. О сложившейся ситуации уведомила партизанский штаб и просила ограничить посещение мельницы связными.

Выпросив пропуск к "родителям" на сутки, я отправилась на базу партизанского отряда И. Н. Назарова, при котором находился центральный штаб, с донесением. Куровский лес начинался сразу за дорогой, которую мне предстояло перейти. Трасса была оживленная: по ней непрерывным потоком двигались немецкие войска, боевая техника, прилегающая к дороге лесная опушка под постоянным обстрелом. Чудом проскользнула. Подходя к расположению отряда, я не обнаружила "секрета", никто меня не окликнул. Почуяв неладное, все же подошла поближе: лагерь был пуст, лишь на опушке стояла запряженная в повозку лошадь. Рядом находился человек с направленным на меня автоматом. Окриком приказал не двигаться. Я закричала: "Стой, успеешь убрать меня, лучше возьми в плен. Видишь, я без оружия, прошла нелегкий путь". Однако это его не убедило, смотрел отчужденно. Приглядевшись, узнала в нем бойца Петра Евтиховича, комсомольца из совхоза Болычево. Говорю: "Ну что ж, Петя, сдаюсь тебе в плен, вези меня к командиру". Увидев на повозке кожаное пальто, спросила: "Хочешь, скажу, кому оно принадлежит? Григорию Кузьмичу Камокину! Во всем райцентре только у него такое было". Тут мой собеседник повеселел и согласился довезти меня до отряда. Оказалось, база попала в зону немецкого наступления, и отряд ушел на запасную. На вопрос: "Что в повозке?", он вместо ответа откинул пальто, и я увидела груду боеприпасов. "Кто же так возит такой груз?". "Ничего, — отвечает, — проскочим, скоро стемнеет".

Только выехали из леса на поле, прилегающее к деревне Вильшанка, увидели ехавшую навстречу подводу в окружении немецких солдат. Меня охватила паника. На повозке снаряды: откинь солдат край пальто — и мы погибли. Спутник мой растерялся, достал немецкую гранату. Спрашиваю: "Пользоваться умеешь?". "Нет, — говорит, — не умею". "Тогда прячь обратно, бой принимать не с чем. Выход такой: ты — муж, я — твоя жена, едем в деревню по делам". Взяла вожжи и понукаю лошадь. Немецкий конвой не остановился, ничего не заподозрив. К вечеру добрались до заброшенного хутора, где остановился на ночлег отряд. Доложив об обстановке, о движении вражеской техники по тракту Осташево-Руза и получив инструкции, ушла в соседнюю избу, к Евдокии Степановне Шумовой. Та, увидев, в каком я виде, ахнула, заставила выпить водки, накормила и отправила на печку спать. На рассвете я вынула из печки невысохшие еще валенки, перекусила и — в обратный путь.

Вернулась на мельницу, включилась в работу: вымыла полы, затеяла стирку, и все на виду у "господ офицеров" и "очень внимательного переводчика". А через несколько дней опять предстояла нелегкая прогулка по весьма важному делу. В подпольной типографии вышел из строя печатный станок: мыши изгрызли накатный валик, и кончился керосин. Вновь выручили мои дорогие хозяева. Дали какой-то состав для шпатлевки валика и бутылку керосина. Дед — мельник, Тимофей Андреевич, получил разрешение от немецкого штаба на поездку в кузницу. Якобы за деталями для мельницы. Взяв шпатлевку и керосин, я отправилась в Филатово, где находилась и наша подпольная типография. Уже смеркалось, когда подошла к тракту, который предстояло пересечь. Перебежала его и оказалась лицом к лицу с немецким патрульным. "Хальт! Партизан?" — он направил на меня автомат. "Найн, найн!" — говорю, показываю бутылку керосина. Откупорив ее — вот, мол, убедись, однако он повел меня к дежурному офицеру. Тот посмотрел — вид у меня был крайне непривлекательный — повертел бутылку в руках, спросил: "Граната?". Я вынула пробку, поднесла к своему носу, потом дала понюхать офицеру. Он закивал: "Гут, гут!" — мельком глянув на разрешение, дал команду отпустить меня. Совсем стемнело, а мне предстояло пройти еще несколько километров. От сознания, что уцелела, я не шла, а бежала и где-то к полуночи добралась до места. Кругом ни души. Хозяева, открыв дверь, ахнули, увидев меня в столь поздний час. И тут я в первый раз заплакала. Есть не хотелось, хотелось скорей согреться и уснуть, ведь утром предстояла обратная дорога. Через силу в этот страшный мороз я вернулась к обеду на мельницу.

Прошло некоторое время. От приехавших помольщиков я узнала, что склад с запасом муки для партизан в деревне Судниково разгромлен и наши товарищи, пять человек, погибли, были расстреляны. Партизанский штаб на этот раз поручил мне организовать доставку муки для выпечки хлеба партизанам. Вскоре на мельницу подвезли зерно из "Заготзерно", которое не успели вывезти до оккупации. Тимофей Андреевич молол его и собирал муку, которую мне предстояло переправить в отряд. Предусмотрительно, еще до прихода немцев, мельнику была выделена на всякий случай лошадь с упряжкой. И вот этот случай представился — где возьмешь подводу в моем положении? Периодически, как накапливалась мука, мы готовили хлебный рейс: грузили мешок муки и мешок с зерном. На виду у немецких солдат и переводчика я садилась в сани и везла эту муку как бы родственникам в деревню Филатово и далее на хутор Шапкино, километров 13-15 от мельницы. Там меня» встречали, разгружали. И на другой день, погрузив тот же мешок зерна как бы для помола, я возвращалась на мельницу. Неоднократно по дороге немецкие патрули осматривали мои сани, видели зерно и пропускали на мельницу.

Однажды, где-то в начале декабря, я занималась делами на улице возле мельницы. Ходили взад-вперед немецкие солдаты, чинили мотоциклы, переругивались. Вдруг я услышала стрекотание самолета "кукурузника", который низко летел вдоль русла реки Рузы и разбрасывал листовки. Я подняла пару, гляжу -текст на немецком языке. Поняла слова Клин, Красногорск. Подошла к переводчику. "Пан, что это?" — протянула листовку. Прочитав, он на меня накричал, схватил — и в штаб. Я ему объясняю, где взяла, но он кричит: "Партизан, партизан! Ты принесла эти листовки!". К моему счастью, кроме меня еще несколько людей подняли эти листовки, предназначенные немцам, в которых сообщалось о начале наступления наших войск под Москвой. Наши "непрошеные гости" засуетились, спешно засобирались. Вскоре немец-переводчик доверительно сообщил Тимофею Андреевичу, что они завтра уезжают и заберут с собой "Катю". Задолго до рассвета, я выбралась с территории мельницы и ушла. Это было на грани риска, как и каждое мое боевое задание. Но и тогда, и сейчас шла, успокаивая себя, что, может быть, удача опять улыбнется мне. И до сих пор удивляюсь, как осталась жива...